Вадим Радаев - Экономическая социология Страница 5

Попытки синтеза маржиналистских и классических подходов предпринимаются А. Маршаллом (1842–1924), который пытается ввести в экономическую теорию «человека из плоти и крови»[20], заставив его действовать в рамках оптимизационных моделей. Но стремление к точности заставляет отбирать формы поведения, которые более устойчивы и доступны измерению в денежной форме. В итоге эмпирические наблюдения за поведением человека и рабочие оптимизационные модели расходятся все дальше и дальше.

Последняя точка в этом расхождении была поставлена в 1883–1884 гг. в знаменитом «споре о методах» (Methodenstreit) К. Менгера с лидером молодой немецкой исторической школы Г. Шмоллером (1838–1917)[21].

Победа К. Менгера означала разрыв основной ветви экономической теории с историко-социологическими течениями. Наступает пора ее профессионализации и оттачивания рабочих инструментов. Фигуры наподобие И. Шумпетера, не оставляющие попыток синтеза и говорящие о необходимости включения в экономический анализ экономической социологии, остаются в гордом одиночестве.

Этап профессиональной зрелости. Он наступает в 1920–1930-х гг. XX в. и связывается в первую очередь с развитием неоклассического направления экономической теории в качестве основного (mainstream) и его дальнейшей формализацией. В духе В. Парето происходит освобождение экономической теории от всякого рода «психологизмов» (П. Самуэльсон и др.): уже не важно, что и по каким причинам максимизируется, важны приписываемые человеку логика выбора и последовательность действий.

В результате кейнсианской революции достраиваются корпуса макроэкономической теории. При этом Дж. М. Кейнс (1883–1946) хотя и не отказывается от методологического индивидуализма, но ослабляет эту предпосылку. Он указывает на то, что индивидуальные рациональные действия далеко не всегда приводят к соответствующему результату на социальном уровне и что существует иная, надындивидуальная рациональность.

Дж. М. Кейнс активно оперирует психологическими факторами (склонность к сбережению, предпочтение ликвидности и т. п.) в определении макроэкономических зависимостей и даже формулирует психологические законы. Однако этот психологизм формален и служит для обоснования единообразия человеческих действий. Кажется, что введенные предпочтения принадлежат обществу вне времени и человеку без национальности[22].

Альтернативное направление представлено новой австрийской школой (Л. Мизес (1889–1972); Ф. Хайек (1899–1992)). Если в предположениях Дж. М. Кейнса человек еще в какой-то мере свободен от утилитаризма – способен ограничивать свой эгоизм, ставить моральные проблемы, то у Ф. Хайека человек просто следует традиции и «приспосабливается к неизвестному». Конкуренция производит отбор рациональных и иррациональных правил поведения, часть которых закрепляются в традициях. Ф. Хайек придерживается позиций эволюционного либерализма. Его общий порядок не является продуктом человеческого разума, он возникает спонтанно – в результате множества частных решений индивидов, использующих доступное им «рассеянное знание»[23].

Еще К. Менгер ставил под сомнение непогрешимость «экономического человека», нередко принимающего воображаемые блага за действительные, и пробовал ввести в его действия фактор времени. Продолжая эту линию, Ф. Хайек критикует утвердившуюся концепцию равновесия, которая исходит из действий одного человека, имеющего план и не отклоняющегося от этого плана[24]. Трудности, по его мнению, начинаются с появлением нескольких независимых индивидов. Их ожидания могут вступать во взаимный конфликт. К тому же стоит одному изменить свои планы, – а это может произойти из-за изменения вкусов или под воздействием новых фактов, узнанных случайно или в результате специальных усилий, – равновесие тут же нарушится. Закономерно ставится вопрос о роли социальных институтов как устойчивых комплексов регулирующих правил, норм и установок в приобретении и распределении знания между индивидами.

На протяжении первой половины XX столетия развивалась и более радикальная альтернатива неоклассическому направлению в лице «старого» институционализма. Первые американские институционалисты (Т. Веблен, У. Митчелл, Дж. Коммонс) отказываются от атомистического подхода к человеку в пользу органицизма. Институты объявляются самостоятельным предметом изучения. Человек «старой» институциональной школы следует не только интересу, но и привычке; его предпочтения изменяются с течением времени; он объединяется в группы и способен вступать в конфликты по поводу властных полномочий. Впрочем, школа как таковая в этот период не возникает, поскольку первым институционалистам не удалось выработать единой методологии и четкой системы понятий. Так, у родоначальника направления американского экономиста и социолога Т. Веблена (1857–1929) исследование институтов перемежается суждениями об инстинктах, напрямую выходящими на биологические метафоры человека (следует упомянуть инстинкты мастерства и соперничества, хищника и завистливого сравнения). А объяснение институциональных изменений экономическими силами («денежными затруднениями») соседствует с субординацией денежных мотивов в процессе демонстративного потребления[25].

Привлекает внимание практически неизвестная у нас фигура Дж. Коммонса (1862–1945). Он исходит из примата коллективного действия, определяя институты как «коллективное действие, контролирующее индивидуальное действие», и разрабатывает концепцию контрактной экономики, построенной на договорных отношениях организованных групп давления (pressure groups) в виде корпораций, профсоюзов и политических партий. Терминология Дж. Коммонса не конвенциональна для экономической теории и насыщена правовыми категориями[26].

В целом работы первых институционалистов оказались на обочине экономической теории, большинство экономистов сочло их умозаключения дорогой в никуда. Но их роль в постановке многих важных проблем признается и по сей день[27].

В этот период утрачивает остатки влияния молодая немецкая историческая школа (ее линия продолжается скорее экономсоциологами, нежели экономистами). И даже в Германии неоклассика празднует победу. Параллельно из критики «историков» возникает особое течение – ордолиберализм фрайбургской школы. Ее лидер В. Ойкен (1891–1950) выступает за сочетание теоретической однородности с принципом историзма. Человек предстает у него в виде целой галереи типов, соответствующих разным «хозяйственным порядкам»[28]. При этом формула каждого типа складывается из ограниченного числа фиксированных принципов, а именно:

• объективное или субъективное следование экономическому принципу;

• постоянство или изменчивость уровня потребностей;

• следование принципу максимизации дохода;

• долгосрочность планов;

• сила традиционных связей.

После Второй мировой войны набирает силу поведенческая экономическая теория (behavioural economics) (Г. Саймон и др.), рассматривающая не только результаты рационального выбора (substantive rationality), но и сам процесс принятия решений, с учетом предела когнитивных возможностей человека (procedural rationality)[29]. Неоклассическая экономика информации (Дж. Стиглер и др.) исходит из того, что человек ищет лучшие варианты до тех пор, пока издержки поиска не превысят ожидаемую экономию. По мнению Г. Саймона (р. 1916), человек ведет себя вполне рационально, но его интеллект и вычислительные способности ограничены («intendedly rational but only limitedly so»). Зачастую он не доходит до оптимального решения, останавливаясь на каком-то приемлемом для него варианте (satisficing). Таким образом, его действия характеризуются не совершенной, а «ограниченной рациональностью» (bounded rationality)[30] (подробнее о рациональности экономического действия см. в гл. 4).

Утверждение Г. Саймона о том, что «человеческое поведение, пусть даже рациональное, не может описываться горсткой инвариантных признаков»[31], можно считать призывом к активному ревизионизму в области экономической теории, эпоха которого наступила приблизительно в середине 1960-х гг.

Этап кризиса и экспансии. Постепенное обособление экономико-математической элиты в послевоенный период неизбежно ведет к серьезному кризису эконометрических моделей. Нарастает понимание невозможности обходиться без анализа внеэкономических факторов. В этой ситуации одни экономисты, подобно М. Фридмену (р. 1912), открыто заявляют о своем безразличии к предпосылкам теории при условии ее хороших предсказательных возможностей[32]. Другие, осознавая теоретическую слабость и неполноту концептуальных предпосылок, пытаются их достроить. И развитие экономической теории во многом идет по пути уточнения и ограничения ее допущений (что означает также расширение поля действия «экономического человека»). Под сомнение ставятся то эгоизм поведения, то независимость индивида, то степень его информированности. На этой волне утверждаются очень разные направления экономической теории, которые выступают развитием или «мягкими альтернативами» традиционной неоклассики. На них мы остановимся несколько подробнее.