Дима Зицер - Свобода от воспитания Страница 8

Вспоминается так много печальных историй на эту тему. Помню, как к нам обратились родители мальчика, который к семи годам еще не научился читать. Его, конечно, объявили умственно отсталым и рекомендовали вспомогательную школу. Рекомендовали!.. Это не совсем верное слово, поскольку с подобным «диагнозом» в обычную школу его просто не готовы были принять. Так вот: этот мальчик начал читать уже через пару месяцев. Почему? Причин несколько, включая, конечно, и личностный подход. Но главная из них такая: просто не время было. Ну как бы это сказать… Действительно было не до того. Конечно, хотелось бы, чтобы человек начинал читать пораньше. Но что поделаешь – не у всех получается.

Эта история закончилась неплохо. А сколько их с печальным финалом? Всех не перечесть!

Не стану утомлять читателей и углубляться в эту тему. Суть состоит в том, что различия в развитии личностей и есть норма!

У нас ведь не вызывает удивления, что один человек умеет танцевать, а другой и шагу ступить не может под музыку. А ведь это так просто: знай себе переставляй ноги. То же и про пение: казалось бы, что сложного в том, чтобы издавать звуки разного тона, однако получается не у всех. Мне возразят: но ведь это же врожденные способности. А вот и нет, вполне себе приобретаемые, как, впрочем, и умение читать и писать. И кстати, не менее важные, чем последние.

По моим (думаю, и по вашим) многолетним наблюдениям, человеческие особенности воистину непредсказуемы. Скажем, никак не хочет человек трех лет начинать говорить. Ну ни в какую! Однако гениально рисует. И что же? А то, что с точки зрения так называемой нормы этот человек отстает. Это именуют задержкой речевого развития. Когда же человек и в два раза старше не может изобразить ничего подобного – это так, бывает. Заметим, что второй, тот самый, который и кисть держать в руке не умеет, считается безусловно нормальным. Кажется, для обозначения именно этого явления взрослые стыдливо изобрели специальное понятие «индиго».

Вот так мы беремся определять, что нормально, а что нет, не давая себе труда понять саму природу личности.

Сделаем паузу: мне бы хотелось на всякий случай перестраховаться. Думаю, читатели понимают: автор вовсе не утверждает, что нет никакой нужды в изучении, описании, исследовании развития человека. Напротив, наблюдение за развитием, личностное сотрудничество приобретают сегодня особую роль. Однако сегодня у человека формируется и крепнет его основное право – право на самого себя, причем в любом возрасте. И право быть понятым, надеюсь.

И еще одно: то, что человек в три года не говорит, в пять не знает букв, в шесть не считает, может значить многое. Это, бесспорно, причина для пристального внимания. Но может быть и так: ребенку просто сильно не повезло с родителями, которых, как известно, не выбирают, – достались ленивые и равнодушные. И не его вина в том, что он отстает в навыках (не в развитии!) от сверстников. Пишу эти строки, ибо не хотелось бы, чтобы люди находили оправдания безразличию, лени и черствости.

Из всего вышесказанного вытекает вопрос: что же со всем этим делать?

Давайте представим себе класс, в котором собрались действительно разные люди. Один – гениальный певец, другая – художница, третий – танцор, остальные – писательница, спортсмен, конструктор и т. д. Неужели не нравится? Уверен: нравится! Невозможно – скажете вы? Еще как возможно! Для реализации данного подхода нужен как раз пересмотр норм. Только не детских, а наших с вами. Конечно, для работы с таким необычным коллективом требуются особые профессиональные навыки. В первую очередь необходимо умение строить образовательные рамки, в которых человек может, с одной стороны, реализовывать свои способности, а с другой – обучаться новому, причем в темпе, являющемся для него нормальным. Еще раз повторюсь: не для нас с вами – для него.

И давайте, наконец, договоримся: если мы не способны разглядеть в человеке искру божью – ненормальны МЫ. Точка.

«Хорошо, – скажете вы, – мы поняли, что нам снова необходимо заняться собой и отделить наши представления и фантазии на тему того, как выглядит наш ребенок в глазах других, от его реальной жизни. Ну а что же делать родителям, если они все-таки видят явные и более или менее объективные признаки отставания от сверстников?»

Ответ прост: помогать. Но для этого нужно понять, что с человеком происходит, нуждается ли он в нашей помощи. Очевидно, что иногда стоит обратиться за советом и консультацией. Но мы ни в коем случае не должны путать необходимость помощи и собственный страх несоответствия чужим представлениям.

Этот самый страх несоответствия часто приводит к гораздо более тяжелым последствиям, например боязни и отрицанию детства как такового. Не верите, что подобное случается? Тогда предлагаю поговорить об этом явлении.

О детобоязни

«Я сама была такою триста лет тому назад», – пела черепаха Тортила. И мы подпевали.

А вот интересно: какой – такою? Что мы имеем в виду, когда упоминаем детскость? На вопросы о том, что такое женственность, мужественность, старость, ответить легко. И даже на более сложные вопросы о французскости, русскости. А детскость? В той же песне говорится о некоторых ее проявлениях: «Будь веселым, дерзким, шумным! Драться надо – так дерись! Никогда не знай покоя, плачь и смейся невпопад…»

И рядом наше взрослое: «Смех без причины – признак дурачины», «Что льешь крокодиловы слезы?», «Не дерзи!», «Успокойся наконец», ну и т. д. Как это ловко у нас получается! С одной стороны, петь с такой веселой ностальгической многозначительностью, с другой же – старательно выключать эти самые детские черты при первом их проявлении. Почему? Что пугает нас? Отчего мы ведем себя так, как будто, в отличие от черепахи Тортилы, такими не были? Забыли? Вытеснили?

Что видится нам в этом зеркале, которое мы так часто пытаемся занавесить черной тряпкой, – несбывшиеся надежды? Свобода, которую мы утратили? Способность к спонтанному юмору? Вообще – к спонтанности?

Скорее избавиться от этого, скорее сделать детей похожими на нас: рассудительными, пунктуальными, благоразумными. Скорее представить детскость как что-то, от чего следует бежать и чего следует стыдиться.

Происходящее можно назвать синдромом голого короля. Помните Андерсена? Сказка о ребенке, который говорил правду? Не в этом ли все дело?

Если мы позволим детям излишнюю детскость, они могут нечаянно, а точнее, походя, даже и не заметив, рассказать нам тяжелую правду. Про нас, про нашу жизнь, про их жизнь с нами… Что для них наш статус? Что наши выученные позы? Наши пафос, эпос и логос? Кто еще столь безжалостно правдиво смеет говорить с нами? Кто может так смутить нас собственной непосредственностью? Чей вопрос способен загнать нас в такие пещеры, из которых – мы уверены – выхода просто нет? Не из-за этого ли учителя так часто виснут на рычаге выключения детскости, стремясь внедрить вместо нее «всем молчать, глаза на доску»?

История детобоязни, понятное дело, начинается не с нас. Многие века, поколения за поколениями ее ткали из страхов, неудобств, взрослой беспомощности. Соткали. Ткань для нового платья короля. Вернее, королей-взрослых. В этих-то платьях мы и щеголяем, еще и хвалясь время от времени друг перед другом фасоном и ценой. И, воровато озираясь, при первой же возможности выключаем детскость, а то, не приведи господь, услышим слова, которых мы так боимся.

Ну, те самые: «А король-то – того…»

Вот и получается, что боязнь детскости сродни шовинистическим или расистским проявлениям: во всех подобных случаях люди отрицают или не позволяют другим быть самими собой, не принимают самость других людей (женскую, расовую, национальную). Только в ситуации с детскостью, боюсь, все намного тяжелее: ребенок ведь до определенного момента не может постоять за себя, более того, он привычно считает, что взрослые правы – как же иначе! Получается, что он становится двойным заложником: как собственной веры в нас, так и наших родительских страхов и комплексов. И он может вырасти, так никогда и не узнав о своем праве на себя, о праве «быть веселым, дерзким, шумным».

И помочь ребенку мы можем только одним способом: остановившись на мгновение и подумав. Перед тем как сделать замечание, перед тем как прервать песню, остановить танец, омрачить беспричинное веселье. Нужно остановиться, глубоко вдохнуть и заняться собой. Простите, что я опять о том же…

Вдруг подумалось, что тут читатель может попробовать меня осадить, приведя жесткий пример, скажем, такой: «А если мы идем по улице, а мой ребенок вырывается и бежит на красный свет?» Что ж, разберемся с этой «сложной» ситуацией. Если человеку угрожает опасность (любому – белому или черному, мужчине или женщине, молодому или пожилому), мы, безусловно, постараемся его защитить и, если нужно, спасти. Поэтому останавливать ли ребенка, бегущего на красный свет, вопрос праздный – вы ведь знаете ответ?