Ирина Млодик - Приобщение к чуду, или Неруководство по детской психотерапии Страница 8

Еще один распространенный способ «защищаться» от удовлетворения своих потребностей – проекция. В особом, доведенном до абсурда варианте встречается у параноиков: «Все вокруг замышляют против меня всякие пакости: они хотят меня обидеть, унизить, ограбить, убить (а на самом деле я их настолько ненавижу, что убил бы, если б силы были)». «Я не поеду в отпуск одна, потому что мои родственники скажут, что я плохая мать (на самом деле я сама осуждаю тех, кто поступает точно так же)». «Я не буду плакать, когда мне тяжело и грустно, потому что все скажут, что я слаба (я сама не прощаю другим людям слабости)».

Четвертый из основных, но никак не реже встречающийся способ называется не менее ученым словом «ретрофлексия». «Я очень хочу ответить на уроке, но я лучше промолчу, а то вдруг не получится», «Я бы мог спеть куда лучше этого Петьки, но… пожалуй, пока не буду, а то вдруг получится смешно», «Я не пойду ни к кому за утешением, я справлюсь со всем сама». И потому: «молчу, не умею просить, не могу за себя постоять, не в состоянии просто сделать первый шаг».

Внимательный читатель возразит мне, что в этих механизмах, между прочим, есть и кое-что разумное. Дети на даче, справляюсь со всем сама, при трудностях – не плачу, в драку не лезу. Чем плохо? Действительно, ничем. Вся штука в том, что все эти механизмы в той или иной мере присутствуют в каждом из нас и – более того – нужны нам для адаптации к этой жизни. Весь вопрос в том, как часто и насколько жестко они срабатывают. Если механизм один и тот же и срабатывает он с удручающим постоянством (как у параноиков – проекция, у аутистов – слияние, у шизоидов – ретрофлексия и т. д), то это уже получается совсем не творческое приспособление к среде, а невротическое, переходящее, извините, в болезнь.

К чему я все это? Важно понимать или по крайней мере предчувствовать (интуитивно схватывать), как это часто получается у начинающих хороших психологов, какая потребность ребенка фрустрирована, постоянно не удовлетворяется и как именно это происходит. Гештальт учит нас тому, что реальные изменения в нашем внутреннем мире происходят, как правило, только в процессе проживания актуального психологического события, то есть в опыте. Даже объясняя что-то кому-то очень ясно, авторитетно, последовательно и логично, мы часто не добиваемся изменений. А организация и проживание всего этого «прямо сейчас» приносят иногда потрясающие, быстрые и глубокие результаты.

Поэтому организация психотерапевтического пространства таким образом, чтобы фрустрированная потребность ребенка была обнаружена и удовлетворена, – это одновременно простая и сложная задача. Но если прислушиваться, приглядываться и причувствоваться к себе и ребенку, который рядом с вами в этом пространстве, – вполне выполнимая.

Одно остается для меня совершенной загадкой в детской гештальт-терапии: каким же способом у детей происходит осознавание? Воистину они – «другие». Работая со взрослыми клиентами, многие моменты терапии необходимо выводить на осознавание, часто используя при этом вербальные средства, попросту – проговаривая. С детьми это часто бывает совершенно невозможно и, что самое интересное, не всегда нужно. В их психике происходит какая-то своя, неведомая нам работа просто в процессе игры, рисования, общения, собирания домиков, кубиков, катания машинок по полу и прочей, с точки зрения взрослого, «дребедени». Это не перестает меня удивлять и радовать – удивительная мудрость детской психики.

Твое место в аду

Я выросла в стране, где родительский менталитет сильно нагружен страхом перехвалить собственное дитя, где критика вводится в ранг единственной движущей воспитательной силы. «Как они его избаловали: делает все, что ему вздумается! Так из него ничего никогда не получится!» – одна из самых распространенных оценок, которую могут услышать молодые родители, растящие свое чадо в любви и поддержке.

Вся воспитательная и педагогическая система в нашей стране всегда исходила из того, что чем больше подвергаешь ребенка критике и говоришь ему, как надо делать и каким надо быть, тем лучший член общества из него вырастет. Общество давно изменилось, а родители все продолжают и продолжают делать это: критиковать и оценивать своих детей, чтобы из них выросли… Кто?

Если с самого раннего детства вам только и говорили:

– Ты не можешь даже шнурки завязать как следует, куда уж тебе на велосипеде ездить…

– У тебя ж ни слуха, ни голоса, таких в артистки не берут…

– Ну уж куда тебе стихи писать, ты же не Маяковский!

– Если ты и дальше так будешь по математике заниматься, то тебя даже в дворники не примут!

– Где тебе попасть на юридический, ты же не отличница, и память у тебя никудышная…

То кто из таких детей может вырасти? Успешный, с удовольствием работающий, верящий в себя член общества? Или невротик, заранее отказывающийся от многих замыслов и проектов («все равно не получится»), а потом спивающийся от собственной нереализованности? Или трудоголик, умеющий только работать, потому что впитал с молоком матери, что работа – это единственная ценность и самоцель? Или карьерист, идущий по головам, потому что «если ты на вершине, ты – молодец», «если не на вершине – ты не молодец»? И кого у нас больше в стране?

Судя по крайней мере по тем детям, которые попадают ко мне (к счастью, в этом разрезе я вижу всего лишь часть общества), критическая родительская установка в детские годы отзывается неадекватной самооценкой… уже в самом детстве.

Они так похожи друг на друга: мать и дочь. Обе маленькие, пухленькие, симпатичные. Но в глазах матери – тревога и смятение, в глазах дочери – вина и страх. Выясняется, что дочь учится уже в третьем классе специализированной английской школы и является круглой отличницей (что почти невероятно для такого рода школ, славящихся своей строгостью и высокой нагрузкой). Но в последнее время у Нее сильно ухудшилось настроение, Она стала хуже учиться и даже «умудрилась» получить одну четверку в прошлой четверти. У Нее почти нет сил ходить в музыкальную школу.

– А главное – вот это! Я случайно нашла это в ее столе! – дает мне Ее мама сложенный в четверть листок и тут же начинает плакать (точнее, пытается срочно вернуть слезы обратно в глаза).

На листке фломастерами нарисован ужасного вида красный черт, который как бы произносит: «Ты отвратительная лентяйка, ты трусливая и тупая. Твое место в аду!», от черта идет стрелка в; жуткую черноту, над которой написано «ад». Меня эта весьма выразительная картина тоже сильно впечатлила. Я смотрю на дочь, у которой по-прежнему в глазах вина и страх.

– Это твой рисунок?

– Да.

– И кто эта трусливая и тупая лентяйка?

– Я, конечно.

– А откуда ты про это знаешь? Тебе сказал кто-нибудь или ты сама так решила?

– Я сама знаю, что это так.

– Ты всегда такой была или недавно стала?

– Недавно стала, когда получила четверку в четверти по чтению из-за того, что получила двойку за стих. Теперь боюсь отвечать у доски. А мама говорит, что это потому, что я ленюсь, и потому, что я трусиха.

– То есть ты теперь плохая?

– Конечно!

– А «твое место в аду» – это значит, что когда ты вырастешь и умрешь, ты попадешь в ад за то, что была плохая в третьем классе?

– Нет, это значит, что мне лучше сейчас умереть, чем жить такой плохой. Я заслуживаю только этого и ада после того, как умру. Но я такая трусливая, что даже умереть боюсь, – говорит Она очень серьезно, твердо и печально.

Я оборачиваюсь к маме, которая при этих словах даже перестает пытаться удерживать уже неудержимые слезы. Мы долго разговариваем с ней о том, что для нее важнее всего, про ценность жизни, школьных оценок, психического здоровья ребенка, ее будущего, ее настоящего. В ее голове, судя по всему, многое проясняется.

С дочерью мы встречаемся всего несколько раз, и за это время Она «открывает» для себя давно существующие таланты, критически разбирается со своей «плохостью», признает себя красивой и отказывается от решения умереть. Она сталкивается со своим паническим страхом оценивания «со стороны», отчасти проживает его, когда мы играем в учительницу и ученицу. К Ней возвращается энергия и робко просыпается вера в себя.

Надо отдать должное Ее маме, теперь поддерживавшей Ее в неудачах, которые случались все реже, и радовавшейся Ее успехам.

Страшно только то, что для этого нам обеим потребовалось заглянуть в глаза ада ее дочери. И хорошо еще, что мы успели это сделать.

Разницу в родительском подходе к воспитанию, а значит, и в подходе общества, мне удалось хорошо почувствовать, неоднократно бывая в Америке. Любой американский ребенок, учась плавать, занимаясь балетом, пением, спортом, будет непрерывно слышать похвалы и поддержку в свой адрес. «Хорошая работа! Отлично! Здорово! Потрясающий удар! Замечательно!» – слышит ребенок практически после каждого, на самом деле не всегда такого уж замечательного, своего проявления. И дети не становятся от этого менее старательными, наоборот – у них есть стимул пробовать себя в разном, и им очень важно быть успешными.