Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь - Андерсен Йенс Страница 25

«Конечно же, мы читали иллюстрированные книжки Эльзы Бесков, наверняка прочитали все, а прежде всего Андерсена – мама читала и пересказывала нам его сказки, особенно „Маленького Клауса и Большого Клауса“, но я лучше всего помню „Огниво“. И конечно, у нас были „Винни-Пух“, „Доктор Дулиттл“, „Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями“, Марк Твен, шведские народные сказки, „Тысяча и одна ночь“, сатирические сказки Факира Фальстафа, и журнал „Среди ниссе и троллей“ мы получали регулярно. Рассказы Астрид всегда возникали экспромтом, под влиянием момента. Если она и преследовала какую-то дидактическую цель, это прошло мимо меня».

Устные рассказы Астрид никогда не были поучениями, а ее идеалы воспитания – застывшими формулами. Педагогику Линдгрен нельзя назвать ни старомодной, ни современной, утверждает Карин Нюман; она – продукт здравого смысла, с которым воспитывали саму Астрид и двух ее сестер и брата в Нэсе:

«Воспитание мое наверняка было самым обычным. Папа совершенно в это дело не вмешивался, я ведь была „послушной девочкой“, а если меня надо было поругать, этим занималась Астрид. Скорее всего, ее идеал воспитания в то время соответствовал родительской модели: абсолютный авторитет старших, но без ненужного вмешательства в жизнь ребенка и без муштры. От меня требовалось делать книксен перед взрослыми, молиться по вечерам и, по сути дела, беспрекословно слушаться родителей. Но при этом меня так неумеренно хвалили, что в пять лет я сама научилась писать и сочиняла маленькие истории и прочее в этом роде».

Позволяя себе морализировать в разговоре с детьми, Астрид чувствовала, что они видят фальшь насквозь. С литературной точки зрения это означало, что дидактические пассажи в детских сказках и историях не просто избыточны, но свидетельствуют о недооценке способности детей самостоятельно мыслить. Этот опыт стал краеугольным камнем творчества Астрид Линдгрен. Влияние Лассе и Карин на формирование взглядов Астрид прослеживается в ее многочисленных наблюдениях за детьми. Записи об этих наблюдениях сохранились в «кассовой книге», дневниках и письмах друзьям и знакомым. По прошествии многих лет Линдгрен иногда вспоминала отдельные моменты, когда Лассе или Карин понимали, что мама читает мораль. Так, в середине 1950-х годов Астрид рассказала в интервью одной шведской газете о записочках с пожеланиями, которые всегда писала Лассе и Карин, когда те были детьми, чтобы они знали, чего хочет мама:

«Как-то раз, когда дети были маленькими, я закончила записочку кротким пожеланием иметь „двух послушных ребятишек“. На что мой сын совершенно справедливо заметил: „Где мы тут вчетвером-то поместимся?“ Так что я это пожелание вычеркнула».

Другое такое происшествие, записанное Астрид на последних страницах «кассовой книги», случилось на Рождество 1930 года – первое Рождество Лассе в Швеции, – в Нэсе. Как всегда, на столе у Эриксонов стояло блюдо под названием лютефиск, и, как всегда, Астрид при виде студнеобразной рыбы едва не вывернуло, но сын явно не разделял ее чувства:

«Он поел рыбы, чего я никогда не могла заставить себя сделать. Я похвалила его и прибавила, что Рождественский Дед наверняка скажет, что он молодец. Лассе ответил: „Хм, а что он скажет тебе?“»

Эти спонтанные обезоруживающие замечания привели к тому, что поучительный тон, характерный для первых литературных текстов Астрид Линдгрен, потихоньку сошел на нет. Эти тексты были довольно прямолинейными, – например, из «Приключений Юхана в канун Рождества» (Johans äventyr på julafton, 1933) ребята узнавали, что уже в детстве можно самому себе выкопать яму, если никого не слушаться и дурно относиться к людям. А в проповедях в стиле «Филиокус» (Filiokus[16], 1934) и «Пумперникель и его братья» (Pumpernickel och hans bröder, 1935) рассказывалось о том, что бывает с непослушными и ленивыми детьми. Но в 1936 году в творческой кухне Астрид Линдгрен произошли изменения. Она написала две истории для «Ландсбюгденс юль» – «Большой крысиный бал» (Den stora råttbalen) и «Рождественский вечер на хуторе Лиллторпет» (Julafton i Lilltorpet) – разноплановые произведения, которые обращаются к читателю на двух разных уровнях.

Гордые бабушка с дедушкой, Рождество и Новый год 1934 г., Нэс. На коленях у бабушки Ханны сидит Карин, Лассе – в середине, а Гунвор, дочь Гуннара и Гуллан, – на руках у дедушки. (Фотография: Частный архив / Saltkråkan)

События в «Большом крысином балу» разворачиваются осенью, когда мыши и крысы переезжают в дом и могут устроить бесконечный праздник. История эта – аллегорическое сатирическое изображение социальных механизмов, которые вскрываются во время торжеств, и потому сказка предназначалась скорее взрослым, чем детям. Это сказывается и на выборе слов – «крысиное сообщество», «бабенки», «шарман» и «станционное общество». А вот «Рождественский вечер на хуторе Лиллторпет» был адресован и юным читателям журнала. Чрезвычайно грустная сказка повествует о смерти, которая приходит на бедный крестьянский двор вместо Рождественского Деда. В доме умирает одинокая мать шестерых детей, доктор не может добраться сюда из-за вьюги. Десятилетний Свен, в отчаянии отправившийся за помощью, вынужден отступить перед силами природы и теперь в слезах, замерзший и голодный, сидит в Лиллторпете с четырьмя младшими братьями и сестрами, а старшая, Анна-Мэрта, дежурит у смертного одра матери:

«Она сидит на стуле у изголовья – скорбное лицо, синее платье давно мало. Указательным пальцем девочка задумчиво водит по резьбе на деревянном остове кровати и ждет. В комнате холодно, топят здесь редко. Анне-Мэрте зябко. В последний раз мама Катарина открывает глаза. Она смотрит на дочь и ощупью тянет к ней руки. Из последних сил она произносит: „Анна-Мэрта… я умираю… позаботься о малышах“. Анна-Мэрта молча кивает. Внезапно наступает мертвая тишина».

В этом сентиментально-реалистическом рассказе повествователь нажал на все клавиши. Впервые в ряду ранних историй Астрид Линдгрен появляется рассказчик, который, будучи взрослым и взирая на все сверху, в то же время заинтересованно склоняется к ребенку, солидарен с ним, а порой предстает не только сочувствующим, но и посвященным: «Анна-Мэрта узнала эту тишину: такая же наступила, когда умер отец». История не сдобрена моралью, в ней не ищут виноватых. Читатель должен не угрызаться, а сострадать ребенку, который слишком рано и слишком быстро становится взрослым, – ребенку, на котором сосредоточено внимание рассказчика до самой последней точки:

«Наступает вечер. Все спят, кроме Анны-Мэрты, которой со многим еще надо управиться. В конце концов она заканчивает дела и забирается на лавку к младшему брату. И тут он выходит, комок, что весь день стоял в горле. Анна-Мэрта плачет, сдавленно и тихо, чтобы не разбудить детей. Ей всего тринадцать. И может быть, она героиня. Но сама этого не понимает. За окном все так же идет снег».

Через год, в рассказе «Жених для Майи», напечатанном в «Ландсбюгденс юль» в 1937 году, Астрид Линдгрен целиком сливается с главным героем и смотрит на мир глазами пятилетнего ребенка. Его зовут Яркер, и он, как и двое старшеньких, считает их служанку Майю еще одной, самой чудесной на свете мамой: она не только умеет готовить и ухаживать за детьми, но и рассказывает им сказки, делится теплом и близостью, которых дети недополучают от родной матери. Ту больше занимает положение замужней дамы и роль, которую она играет в обществе, и однажды, когда самые знатные дамы города судачат у нее в гостях за кофе и выпечкой, Яркер слышит, как они говорят: Майя так некрасива, что у нее никогда не будет жениха.