Даль Орлов - Реплика в зал. Записки действующего лица. Страница 10

А впереди, чуть нас опередив, идут двое: Гудзий и Николай Павлович Пузин. О чем-то они там говорят. Видимо, о своем, о толстоведческом.

Пузин здесь главный хранитель всего. Бог места. Легенда. В Ясной он, наверное, прожил дольше самого Толстого. Ему ведом здесь каждый гвоздь. Он стар и выходит встречать не всякого.

Мог ли я тогда предположить, идя во след той паре, что минет время, и он встретит уже меня, и мы будем вот так же идти и беседовать...

Многое должно было еще случиться, чтобы это произошло.

Последние штудии

В семинаре Гудзия я провел четыре семестра. Все это время было отдано роману "Воскресение". Давно забылся никем, кроме меня, не замеченный афронт, случившийся на собеседовании при поступлении в университет, когда меня спросили об изображении Толстым народа в "Воскресении", а я "Воскресения" еще и не прочитал. Теперь роман был перепахан.

На четвертом курсе работа называлась "Авторский голос в романе Л.Н.Толстого "Воскресение", на пятом - и это был диплом - "Композиция романа Л.Н.Толстого "Воскресение".

Читая художественный текст, при условии, что это, конечно, талантливый художественный текст, мы как бы постоянно слышим голос автора - "авторский голос". Автор не отпускает тебя ни на минуту: информирует, иронизирует, зовет ужаснуться или умилиться, он - присутствует. У Толстого это явлено в высшей степени. Он так прямо и говорил: мне в руки дан рупор, и я обязан владеть им.

В этом смысле последний роман Льва Толстого - "Воскресение" особенно показателен. Здесь главный оратор ни на одной странице, кажется, не уходит передохнуть за кулисы, он всегда на сцене. Гневное постановление Синода, последовавшее сразу после появления романа, было непосредственным откликом официальной церкви на громко прозвучавший авторский голос романиста. Предельно открытое и прямое выражение той или иной личностной позиции Толстой сравнивал с работой искусного бондаря, который умеет "осаживать обручи до места".

Какими конкретными литературными приемам авторский голос, а иначе говоря, авторское отношение к излагаемому, доводится до сознания читателей? - в этом я и пытался разобраться. Под руководством Гудзия.

Ну а заключительный университетский год, дипломный, был посвящен, как уже сказано, рассмотрению композиции "Воскресения".

Все необходимое в конце концов было изложено на 120 страницах, отпечатано на специально для того приобретенной пишущей машинке "Москва", переплетено и, как водится, в последнюю минуту, но все же в срок, в трех экземплярах отнесено в деканат.

А дальше вижу, как мы с Володей Лакшиным пристроились в вестибюле аудиторного корпуса (за стенами шуршит колесами Моховая, греется на робком солнышке каменный дядя Ломоносов, девочки - уже в кофточках, мальчики жмурятся - весна), он листает мой диплом, что-то комментирует, судит. Он назначен моим оппонентом на скоро предстоящей защите.

Лакшин меня предупредил об одной странности, которой привержен Гудзий на дипломных защитах: если ему работа студента нравится, то выступая, он то и дело как бы оговаривается: диплом называет диссертацией. Потом спохватывается, поправляется, и снова - не диплом, а диссертация! Получается, он вроде бы дает понять: тут не какая-нибудь жалкая дипломная работа, каких пруд пруди, а нечто особенное, просто настоящая диссертация, хоть кандидатскую степень присваивай!

Так и произошло. "В диссертации Орлова... простите, в дипломной работе", или "диссертант убедительно показывает... простите, дипломник"...

Комиссия все понимает, улыбается.

Готовясь к этой части мемуаров, нашел в архиве "Заключение" на двух страничках, данное тогда научным руководителем. Там есть слова: "...Сделанные мной замечания не направлены к тому, чтобы снизить общую высокую оценку работы Д.К.Орлова, обнаружившего, как сказано выше, умение разбираться в сложных теоретических вопросах, самостоятельность и зоркость в анализе художественных средств Толстого, зрелую литературную культуру. Работа написана безупречно с точки зрения стиля... На основании сказанного не сомневаюсь, что дипломная работа Д.К.Орлова заслуживает отличной оценки. Научный руководитель проф. Н.Гудзий.. 6 апреля 1957 г."

Пятилетнее университетское пропахивание толстовских текстов с параллельным чтением дневников, писем, мемуаров, общение с толстоведами, последовательное самонасыщение толстовской атмосферой, моралью, философией, проникновение в склад ума и речи своего кумира - все это, говорю уверенно, оказалось не напрасным, пригодилось, стало фундаментом, когда подошло время дерзнуть вывести Льва Толстого на сцену в качестве главного действующего лица драмы. И для этого потребовалось, и для других работ того же направления - сценических и экранных.

Драма - частный случай жизни

После того, как "Ясная Поляна" была опубликована в ноябрьском номере журнала "Театр" за 1973 год, известный кинорежиссер Александр Зархи меня спросил: "Как вам это удалось?! Я всегда мечтал это сделать..."

- Для этого, - ответил я тогда, - должны совпасть три обстоятельства: надо всю жизнь заниматься Толстым, надо быть профессиональным редактором, ну и, конечно, совершенно необходимо оказаться профессиональным драматургом.

Первое из упомянутых обстоятельств после всего рассказанного, комментариев, надо думать, больше не требует.

Объективным подтверждением второго может служить хотя бы перечисление должностей, которые доводилось занимать. Тут и заведывание отделом литературы и искусства в газете "Труд", и должность зама главного редактора в "толстом" журнале "Искусство кино", и - главного редактора в 2-миллионном массовом - "Советский экран", и - главного редактора Госкино СССР, а в новые времена - работа в русскоязычной американской газете "Новое русское слово", в еженедельниках "Век" и "Родная газета".

Для доведения пьесы о Толстом до сцены, а потом и до печати, что буквально всем до меня пытавшимся, как известно, сделать не удавалось, редакторские навыки очень пригодились. И дело тут не только в способности отличать кондиционный текст от некондиционного, а еще и в непременном чутье на, так сказать, нюансы и происки времени, умение без существенных утрат для здравого смысла все-таки выводить свои затеи на фарватер, а не губить на рифах. Без рифов в таких делах не обходится.

И, наконец, о третьем из перечисленных обстоятельств - о профессональной правомочности моего присутствия в драматургическом жанре.

Юра Золотарев, известный в свое время фельетонист, из тех моих друзей, утрата которых десятилетиями саднит душу, закончил Литературный институт по факультету театральной драматургии.

Пересекаем с ним Пушкинскую - идем от редакции "Труда", где вместе служим, к не сгоревшему еще ВТО, время обеда, Юра говорит:

- Странно. У меня в дипломе ясно написано: драматург. А ни одна пьеса не поставлена. У тебя написано учитель, и а три пьесы уже поставлены...

Действительно, тогда было три, потом стало больше. В Москве они шли в театре им. Маяковского, в исчезнувшем позже "Жаворонке", в театре на Спартаковской, в Рязани, Туле, Новосибирске, Днепропетровске, Свердловске, Ростове на Дону, Кирове, всего и не припомню, даже выплывали в Югославии, в будепштском театре Бартока, в Улан-Баторе.

Первые пьесы были написаны в соавторстве с Левой Новогрудским, так парой нас и приняли в Союз писателей СССР как драматургов. Потом, начиная именно с "Ясной Поляны", стал работать один. Толстым не поделился. Это было только мое. Тем более, что в застольях Левушка любил прихвастнуть, что никогда не читал "Анну Каренину", интерес к которой ему отбили еще в школе.

В Союзе писателей в те годы было примерно тысячи полторы членов. Прозаиков порядка 850, поэтов - 400-500. А вот драматургов - 162. Помню точно, поскольку избирался в бюро секции. Постепенно количество драматургов сокращалось, вымирали. Нас было мало на челне. Редкий жанр.

Объяснить самому себе, почему именно драматургия стала моим делом, трудно. Стала и стала. Почему из более чем 40 видов легкой атлетики у меня пошел именно тройной прыжок с разбега? А из тихих настольных игр не шахматы, а шашки? Каждый из нас - индивидуальность. Она и прописывает жизненные сюжеты, в конечном счете делает биографию. Что лучше получается, тем и занимаешься.

Так что можно предположить, что сама судьба, не спрашивая разрешения, шаг за шагом подвела в конце концов к тому четкому ответу, который был дан Александру Григорьевичу Зархи на его вопрос "как вам это удалось?" Не прошел бы основательного искушения еще и театральной драматургией, не было бы "Ясной Поляны".