Nieizviestno - Bravo A. Proshchieniie Страница 10

Открыла окно — ей вдруг перестало хватать воздуха. Следующая запись была сделана другими чернилами, почерк еще менее разборчив.

“19 сентября 2004 года.

И вот я возвращаюсь в свой гарнизон, расквартированный в деревне за два десятка километров от города. Возвращаюсь к Зосе. “Я люблю тебя”, — сказал я ей. Заучил эту фразу на ее родном, очень красивом языке. Она ничего не ответила. У нее огромные ресницы и серые глаза. Длинные светлые волосы. Она легко краснеет. Ее ноги в царапинах, потому что ходит она обычно босиком. На правой икре большая родинка. Все это трогает меня до слез. “Я хочу жениться на тебе”. Покачала головой и отвернулась. “Варум нихт? Война скоро закончится. Здесь будет Рейх”. Вошла ее мать с маленьким Зосиным братом на руках, и я замолчал”.

Многие из написанных предложений были зачеркнуты, и потому на следующей странице текст удалось разобрать только частично:

“…в лесу мне показали следы партизанского лагеря: пепелища, бревенчатые крепости. Утром видел в деревне повешенного партизана. На груди у него дощечка с надписью: “Я убивал немецких солдат”. Для чего мы пришли на эту землю? Чтобы убивать и быть убитыми?

В лесу за деревней нашли труп рядового Фишера. К груди приколот листок бумаги, на котором его рукой выведено: “Im Namen des Vaters, des Sohnes und des heiligen Geistes… Amen... Auf Wiedersehen... Auf Wiedersehen... Morgen um 9 Uhr gehen wir nach Hause, nach Hause, zu meiner Mutter…” “Они хотят завтра в девять? Что ж, прекрасно! Завтра сюда прибудет полицейский батальон, чтобы отправить их к прабабушкам точно по графику!” — услышал я через открытое окно комендатуры.

Завтра в девять часов деревня должна быть ликвидирована. Со всеми жителями.

Не сразу нашел нужные слова. “Завтра здесь будет… айнзацгруппе”. Зося поняла. Лицо ее побелело. “Давай убежим… вместе… туда, где не воюют… еще остались такие страны…” Покачала головой. “Варум?” — “Тебя убьют”. Я ухватился за эти слова: “Ты заботишься о моей жизни. Значит, ты меня все-таки любишь?” Снова молчание в ответ. Тогда я нашел в кармане зажигалку, поднес язычок пламени к своему левому предплечью. Зося вскрикнула. “Я тебя люблю, — повторил я, снова на ее языке, и не удержался, застонал от боли. — А ты?” Не убирал огонь, пока она не кивнула головой как будто утвердительно — все так же молча, опустив глаза.

Утро. В деревне ни одного жителя. Ночью все ушли. В лес. И Зося с ними. Командир айнзацгруппы рвал на себе волосы от ярости. Если бы он знал, что это я их предупредил, меня наверняка ждал бы трибунал”.

Голова теперь по-настоящему болела — наверное, от снотворного, от усилий разобрать незнакомый почерк на чужом языке. Дальше в дневнике была вырвана страница, а на следующей шли короткие отрывистые фразы, написанные корявыми буквами:

“…люди лежали возле сарая с раскрытыми настежь дверями... там, где их расстреляли... так я в последний раз увидел Зосю... и ее мать, и маленького брата... глаза Зоси были широко открыты… и совершенно пусты... как небо, которое в них отражалось… черное от дыма… наверное, она даже не успела испугаться... или что-нибудь вспомнить... мне сказали, это заслуга полицейского из местных, он знал, как пробраться на остров в болоте, где жители деревни обычно прятались... потом я его увидел... юркий, с прилизанными волосами и маленькими усиками, выпуклыми глазками цвета жидкого кофе... поливал бензином стены сарая…он и сегодня стоит перед глазами… я поклялся себе, что выслежу его… я не мог покарать их всех, своих и чужих… но я мог убить одного…”

Она бросилась назад в спальню и затрясла Ральфа за плечо: “Послушай, я поняла, кого искал все время Ганс! Почему уходил из дома! Твой отец… давай заберем его! Сейчас же! Я буду смотреть за ним сама!” Ральф, спросонья очень похожий на отца, такой же всклокоченный, с помятым лицом, еле разлепил веки: “К чему такая спешка? Вечером навестим его, о кей?” — и снова рухнул в сон. И она, постояв минуту около кровати, бросилась в гараж. Старый “фольксваген” Ганса завелся сразу же. Она поехала сквозь пепельную мглу, поехала навстречу дождю, и вдруг сообразила, что забыла вставить контактные линзы, — ай, как это нехорошо, учитывая, что машину она водит всего только два года, и водитель из нее пока неважный, ну ничего, как-нибудь обойдется… Дождь лупил все сильнее, дворники не успевали за ним… поворот, снова поворот, а теперь вверх… не торопись, осторожно, ты справишься… И вдруг почувствовала, как заднее колесо скользнуло куда-то в сторону, машину потянуло вправо, к обрывистому склону. Медленно, очень медленно, по сантиметру выворачивая руль, она вернулась на шоссе, постояла немного и, облизав пересохшие губы, двинулась вперед.

…Навстречу ей выкатилась веснушчатая и темноглазая, похожая на рождественскую булку с изюмом и корицей, медсестра. “Я приехала к Гансу Краузу”. — “Сейчас не время для посещений, фрау Крауз! Вы можете навестить господина днем, и врач должен…” — “Я хочу убедиться, что с ним все в порядке. Пропустите меня!” — “Русская эмоциональность…” — “Я из Беларуси! Это не то же самое!” — “Извините…”

По коридору уже шел дежурный врач с маской вежливого удивления на лице. Сейчас он выслушает ее и не станет возражать. Вдвоем они поднимутся к старику.

“Поедем домой”, — скажет она Гансу, скажет на своем родном языке.

Перевод с белорусского автора