Евгений Санин - Сон после полуночи Страница 13

— Даже императорские рабы, не говоря уж об этих вольноотпущенниках, имеют во много раз больше денег, чем некоторые достойные сенаторы! — с горечью воскликнул он, бросая гневный взгляд в сторону эллинов.

— Вот оно! — изо всех сил стиснул локоть Нарцисса Каллист. — Началось…

Однако посетитель, вопреки его опасениям, стал расписывать куда и сколько денег он истратил лишь за последние полгода. Да все в цифрах, в подробностях, о которых все знали, но предпочитали молчать. 250 тысяч сестерциев — на организацию пиров. Сто тысяч — на подарки и угощения избирателям. Еще четверть миллиона лицам, которые заведовали выборами. Наконец, еще 200 тысяч — клиентам…

— Чтобы прибыть ко дворцу как всегда в лучших носилках, в окружении сытых и довольных клиентов, мне пришлось заложить драгоценности своей матери! — заявил он и с вызовом добавил: — Но теперь ни один человек не сможет упрекнуть нашего цезаря в том, что сенаторы являются к нему на прием голыми!

— Ну, хорошо, хорошо! — устало поднял руку Клавдий, явно тяготясь назойливостью посетителя. — Чего ты добиваешься от меня, скажи толком!

— Всё! — выдохнул Каллист. — Сейчас Модест донесет на нас и получит по закону четверть того, что мы успели накопить, а Афер — наши головы. Поверьте, я присутствовал при многих допросах и хорошо знаю толк в этих делах!

— Действительно, цезарь готов выполнить любую просьбу хитреца, лишь бы его только оставили в покое! — согласился Паллант. — Не прошло и пяти минут, а он уже утомлен, словно после всего приема. Вот уж поистине, капля долбит камень не силой, а частым падением!

— Капля? — рассеянно переспросил Нарцисс и вдруг просветлел лицом, услышав, как сенатор, выразив восхищение неслыханной щедростью цезаря, попросил оказать ему денежную помощь. — А знаешь, Паллант, эта капля, вернее, Модест для нас ничуть не опасней Пизона! Ты думаешь?

— А разве ты сам не слышал, что попросил он у цезаря? Денег!

— Тоже мне аргумент! Как говорят римляне, прежде всего следует искать деньги, а уж потом — добродетель!

— Ах, Паллант, Паллант! — явно подражая недавнему тону Клавдия, покачал головой Нарцисс. — Твоя голова так нашпигована чужими мыслями, что в ней, наверное, уже не осталось места для собственных. Да будь этот сенатор подкуплен Афером, ему незачем было бы лишний раз обращаться за помощью к цезарю!

— Скупой всегда нуждается! — огрызнулся Паллант, задетый словами своего главного соперника.

— Лишний раз, лишний! — теряя терпение, процедил сквозь зубы Нарцисс. — Имея деньги, Модест непременно ограничился бы славословием и приберег редкую возможность просить их у самого Цезаря на более подходящий случай!

— Ну что ж, — остывая, задумался Паллант. — Пожалуй, я готов поверить тебе хотя бы уже потому, что… сомнительное лекарство лучше, чем никакое! Выходит, теперь мы можем спокойно дожидаться следующего посетителя?

— Ни в коем случае! Наоборот, — возразил Нарцисс и горячо зашептал: — Я верю в молодые ноги Полибия и его быстрый ум. Он во что бы то ни стало приведет сюда нашего спасителя. Но и мы не должны безропотно ожидать своей участи, точно жертвенные быки перед закланием. Так как новый посетитель может оказаться для нас последним, то надо держать этого здесь как можно дольше! Нужно тянуть время! — заключил он и, покинув земляков, с почтением подошел к императору:

— Цезарь, а не будет ли величайшей ошибкой и несправедливостью удовлетворить просьбу этого, без сомнения, достойного сенатора?

— Как это ошибкой? — опешил Гальба.

— Почему несправедливостью?! — возмутился Силан, и все римляне, как один, принялись уговаривать Клавдия:

— Цезарь, ты обязательно должен помочь Модесту!

— Или ты хочешь, чтобы восторжествовала справедливость бывшего раба, которая заключается в том, чтобы лучшие граждане Рима бедствовали и жили в нищете?

— Дай денег Модесту!

— Чтобы он пропил их в первом же кабаке или промотал с продажными женщинами в грязном притоне? — усмехнулся Нарцисс. Клавдий недружелюбно взглянул на побледневшего посетителя.

— Так вот ты, каков, Метилий Модест? — медленно с неприязнью выговаривая каждое слово, спросил он.

— Но, цезарь, кто из нас без недостатков? — вступился за молодого сенатора Силан и, зная, что Клавдий преклонялся перед авторитетом Августа, многозначительно добавил: — Сам божественный Август всегда помогал нуждающимся сенаторам, какими бы они ни были, и постоянно заботился о сохранении древних родов!

— Только в один год он увеличил состояние сразу восьмидесяти сенаторам! — подтвердил Вителлий Старший, стараясь не смотреть в сторону эллинов.

— Да-да, я помню это… — заколебался император. — Это было за десять лет до его кончины!

— А Тиберий? — воодушевившись неожиданной переменой в настроении Клавдия, подхватил Сенека. — Даже лишившись всех своих добродетелей, он продолжал быть щедрым по отношению к сенаторам!

— Но его щедрость распространялась только на тех, кто мог объяснить причину своего обеднения! — резонно заметил Паллант. — А Ацилию Буту, промотавшему все состояние и превратившему день в ночь из-за постоянных попоек, на просьбу о помощи он ответил: «Ты проснулся слишком поздно!». И вообще уж если говорить о Тиберий, то обедневших, вследствие своей расточительности, он исключал из сената или позволял им добровольно выходить из него. Как говорится, наказывал не потому, что ненавидел, а потому, что любил!

— Браво, Паллант! — шепнул Нарцисс и, видя замешательство в стане сенаторов, снова обратился к императору: — И правда, стоит ли, чтобы с таким трудом накопленные тобою в казне деньги перетекали в кошельки содержателей кабаков и притонов?

Не успел он договорить, как сенаторы принялись осыпать его проклятьями, умоляя цезаря, чтобы тот немедленно удовлетворил просьбу Модеста.

Эллины тоже не остались в долгу и, в свою очередь, стараясь перекричать римлян, стали доказывать правоту слов Нарцисса.

Напрасно привратник пытался закончить аудиенцию отчаянными взмахами тростью. Что мог сделать он, если сам император не в состоянии был урезонить своих, не на шутку разошедшихся, друзей.

Утомившись их спором, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Через мгновение тихая улыбка, уже блуждала на его губах так не соответствовавшая тому, что творилось вокруг него на императорском помосте…

…Умер Ромул, и римляне стали искать среди своих сограждан человека, достойного стать новым царем. Но не нашлось среди них такого, и отцы-сенаторы сделали правителем сабинянина Нуму Помпилия, славившегося справедливостью и редким по тем временам благочестием.

Получив царскую власть, Нума решил переделать город, основанный на силе оружия. Понимая, что божественная власть — самая высшая для человеческих сердец, он привел в порядок храмовые дела, избрал верховного понтифика, поручив ему наблюдать за всеми жертвоприношениями и, чтобы в этом деле не было путаницы, разделил год на двенадцать месяцев.

Видя, что к мирной жизни нельзя привыкнуть среди войн, ибо ратная служба ожесточала сердца римлян, Нума Помпилий решил смягчить нрав своего народа, отучив его от оружия. Для этого он повелел воздвигнуть храм Януса — как показатель мира и войны. Открытые ворота этого храма означали, что государство воюет, закрытые — что со всеми соседями заключен мир. Едва храм освятили, Нума запер его, связав до этого союзными договорами все близлежащие города.

Сорок три года царствовал Нума Помпилий, и все это время ворота храма были закрыты. Но, открывшись однажды при новом царе Тулле Гостилии, превзошедшего воинственностью даже Ромула, они не закрывались более пятисот лет.

Убежденный, что государство дряхлеет в покое, Гостилий всюду искал повод к войне. Найдя подходящий предлог, он разрушил Альба Лонгу, затеял войну с Фиденами и Вейями[32], и после этого в течение пяти столетий шумели над италийской землей дожди из бронзовых стрел, лилась кровь и, проникая все дальше по всему миру, разносились отчаянные вопли побежденных народов и торжествующие крики достойных потомков Ромула и Тулла Гостилия…

Клавдий вцепился пальцами в подлокотники и подался вперед, силясь понять, где он.

Его друзья давно уже перешли на шепот при виде «уснувшего» императора.

— Это клевета, что Модест купил себе наложницу за сто тысяч сестерциев! — шипел на вольноотпущенников Гальба. — Ни одна, даже самая искусная танцовщица, не стоит таких денег!

— И, тем не менее, это подтверждено и клятвенно заверено в жалобе на имя цезаря! — спокойно ответил Нарцисс. — И у него нет оснований подвергать ее сомнению!

— Стало быть, ты считаешь, что эта жалоба, равно, как и любая другая, адресованная Цезарю, заведомо правдива? — вкрадчивым голосом осведомился Афер.