Всеволод Крестовский - Торжество Ваала Страница 14

— Ай, Господи владыко! — ужасались и ахали крестьяне, качая головами. — Эки дела какия!.. Ну, а Свистунов-то что ж? А старшина-то как же?

— Старшина, да что ж старшина? — «Знать не знаю, ведать не ведаю, деньги, мол, непременный член приказали Свистунову на отчете держать, он-де грамотнее», — а Свистунова просто от должности уволили, да и вся недолга!.. Но только он себе и в ус не дуст.

— Как же! видел сам его в городе, — заявил Лобан, — видел друга сердечного!.. Мне, говорит, ровно что наплевать, никого я не боюсь и ничего мне не будет, потому как в руках у меня, говорит, документы есть, что я делился и с непременным членом, и с членами управы. — Сами себя, нсбойсь, под суд не потянут, а на собрании большинство-то за ними, — замажут, как ни на есть, не впервой!.

— Врет, чай, Свистунов-то? — усомнились-некоторые.

— А ему что врать! Кабы врал, не то б ему и было, — возразил Лобан, — а то слышь, только и всего, что от должности уволили. Нашто ему с дсньгами-то должность! Невидаль какая!

— Ну, я как же теперича насчет растраты? — спросил дедушка Силантий, пополнять-то кто будет?

Лесничий пояснил, что это уже все члены управы с непременным промеж себя, на собрании, своим большинством порешили. — По бывшим, говорят, примерам, — как в других волостях случалось, так и теперь, — разложить, говорят, взыскание на всех крестьян Песчанской волости да и все тут!

— И разложили? — недоверчиво спросил отец Макарий.

— А то нет! — отзвался Лобан. — Известно, как порешили, так и разложили. Им то чтло! Не самим платить! А мужицкий хребет все вытянет!

— Ну, что ж, — рассудительно заметил Никандр. — Теперь, значит, этот господин Свистунов, того и жди, отъявится в наши Палестины именьице себе приторговывать, землевладельцем сделается, — для ценза, значит, — а там, гляди, со временем и сам в члены управы проскользнет, — тоже «по бывшим примерам».

— Проскользнет! Как пить даст! — Это верное слово ваше, батюшка! — согласились мужики чуть не в один голос. — Еще бы ему-то да не проскользнуть! Парень дошлый, — мозговитый и линию свою ведет твердо, — одно слово, молодец!

Тамара слушала да слушала все эти происходившие при ней разговоры и только делала порою на собеседников, что называется, большие глаза, полные то недоумения, то удивления. Для нее все это было не только ново, но главное ужасно дико, тогда как здесь оно — самое заурядное дело или, в наибольшем случае, сенсационная новость дня, которая через неделю, много через две потонет и забудется в омуте подобных же земских уездных новостей, делишек и плутней.

За воскресным чаем у «батюшек» собирался своего рода дружеский клуб, для обмена всякими уездными и околодковыми новостями, а подчас и сплетнями— нельзя же без этого, дело житейское! Но господствующий тон беседы все же был у них солидный и вращался около предметов серьезных или прямо насущных, хозяйственных, иногда только заходя в отвлеченную и поучительную область «божественного», или сбиваясь на политику, насчет Бисмарка, турка и «англичанки». Тут нередко друзья-крестьяне спрашивали у «батюшек» и доброго совета, как им быть в том или другом случае. Вот и нынче подошло такое, например, дело, что без совета никак невозможно: надумались некоторые крестьяне прошение от целой округи подавать об освобождении их поголовно от обязанностей присяжных заседателей в суде. Тамара слушает и недоумевает, что это за дикие люди такие, что ищут зря, как бы отделаться от столь высокого гражданского права, как обеспечение правосудия своею же общественною совестью? Неужели же они-де до сих пор еще не постигли на самом деле на практике жизни, все громадные преимущества и выгоды такого суда для себя же самих?! Но по мужицкой логике выходит, что этот суд у них уже на загривке десятипудовой гирей висит: дойдет до мужика очередь в присяжные, и изволь он за шестьдесят, а то и больше, верст переть в город на «сецыю», отрываться от полевых работ особенно ежели еще в страдную пору, нанимать за себя батраков, харчиться в дороге, харчиться две недели в городе, и все это даром, ни к чему, — кто-то там проштрафился, уголовщину сделал, а ты за это расстройство в хозяйстве неси, да траться, — ну их, и с присяжством! — одно разорение. Тамара вдумывается в их мужицкие доводы, взвешивает их сама с собою и приходит в конце к заключению, что мужики вовсе не так глупы и дики в этих своих жалобах, как казалось ей всего лишь несколько минут Назад, по первому их слову. Так было с нею и во многом другом. Из тех же сегодняшних разговоров познакомилась она со многими такими сторонами сельской и земской жизни, кoтopaя прежде, из-под призмы журнальных статей и разных «интеллигентных» разговоров, представлялись ей совсем иначе. Здесь довелось ей, между прочим, из уст самих же крестьян услышать и сравнение нынешнего положения деревни с прошлым «доземским» временем, и опять результат вышел для нее самый неожиданный. С их слов узнала она, что теперь на средний крестьянский двор не приходится уже и половины того количества скота, какое повсюду было прежде, что денежные повинности до земства были втрое ниже нынешних, да и отправлялись к тому же все почти натурой, а теперь платеж с одной только земли до того возвысился, что многие земские недоимщики даже вовсе от нее отказываются, — берите, мол, господа земство, ее всю и пользуйтесь сами, как знаете! Надельная крестьянская земля нередко сдастся кому хочешь, дешевле чем за половину повинностей, или за выплату казне только выкупа, да и то почти нет охотников; а есть наделы, которых и даром не берут больше в обработку: вся земля уже выпахана, скотина дробится на семейных разделах, дохнет от чумы, от язвы, от бескормицы, а нет скотины, нет, значит, и удобрения, — ну, и отказывается земля родить, хоть брось ее! Поэтому с каждым годом растет и число бобылей, бросающих свои наделы, затем что оплачивать их нечем.

— Прежде содержали мы одних господ, — жаловались старики-крестьяне, — а ноне содержим и чиновников, и земство, а мало того, содержим еще и несколько неоплатных волостей! Затянет ли волость за два-три года недоимки, аль просто запутается в долгах, сейчас с нее земство все податные платежи долой, да на других и разложит, плати, мол, и за себя, и за неисправного, на то, мат, и круговая порука.

Удивленная всем этим, Тамара решилась наконец скромно спросить отца Никандра, неужели содержание земства может и в самом деле так тяжело ложиться на все крестьянство?

— А вот сейчас мы вам сделаем маленькую справку, — отозвался священник и достал с книжной полки какое-то уездное статистическое издание губернской земской управы. — Вот, изволите ли видеть, — подал он девушке книгу, отыскав в ней нужную страницу, — вот тут пропечатано совершенно точно и ясно, что всего в нашей губернии служащих по земству лиц 858 человек, — чуть не целый полк! — и все они, в совокупности, получают 250 500 рублей жалованья, не считая всех остальных земских расходов. Вот и судите, во что оно обходится крестьянской-то шкуре!

— Да это что!.. Хоть бы какая-нибудь справедливость в раскладке соблюдалась, так и той-то нету! — заметил отец Макарий и, кстати, в подтверждение своих слов, рассказал, как земские дельцы в прошлом 1877 году, под шумок войны, делили все земли Бабьегонского уезда на шесть разрядов, для обложения их налогом, по качеству и доходности. Из этого рассказа оказалось, что некоторые беднейшие волости, только потому, что в них состоит несколько имений, принадлежащих лицам «противной партии», вдруг очутились в двух высших разрядах, тогда как несколько других волостей с лучшими, наивыгоднейшими во всем. уезде землями, поступили, как наихудшие, в четвертый и даже в пятый разряд, если в них попадались имения разных господ Ширрингов, Морсаковых, Агрономских, де-Казатисов, Глагольцевых, — то есть всех воротил торжествующей и потому правящей местной земской шайки, — и это все для того, чтобы всем этим господам самим платить поменьше, а врагам и противникам их побольше. А чтобы такой фортель прошел им глаже и удобнее, придумали воротилы собирать сведения и исследовать почву да покосы в декабре, когда в полях на два аршина уже снег лежал. Наезжали тогда ихние комиссии, сгонялись крестьяне с нескольких волостей в одну какую-нибудь контору, где выставлялась им водка и где собирались у них сведения по расспросам; из этих сведений безапелляционно делался общий вывод, какой хотелось самим «деятелям и сеятелям», — «свой человек» записывал все это в изданную потом на счет земства статистику, — и вот, на основании этой-то книжки и зимних рассматриваний и исследований почвы, явилось, утвержденное земским собранием, разделение всей земли на разряды. А в результате — одна часть населения в уезде плати теперь более другой, без конца и за здорово живешь! Стон стоит по уезду, зато самим воротилам отлично!

— И чего-чего тут не затевалось, и над чем только они не мудрили! — с грустно-досадливой усмешкой покачал головой отец Макарий. — Как же! Мы-де земство, интеллигенция! Мы сами и без крестьян решим, что для них нужно, мы это понимаем лучше, чем они!.. Ну, и решили!.. Позаводили было сельские банки, деньги для этого с населения усиленно сбирали; но не прошло, и. четырех лет, как всё эти банки полопались, за раздачей зря всех сумм, с которых даже и процентов не получалось. Позаводили тоже артели, — и ведь какую еще агитацию вели во всяких столичных газетах! — «Артели, артели одно-де спасение! Самоуправление, самопомощь! — Ничего, мол, народу окроме артелей не надо, ничего он больше не желает, одних артелей жаждет!» — Hv, и наустроили ему артелей — по всему уезду, по всей губернии, и гвоздарных-то там, и кузнечных/и сапожных, и смолокурных, и еще там каких-то, — и все это на научных, изволите видеть, основаниях, — словно бы помешались все на этих артелях да на артельном начале, пораспихали всем им в ссуду несколько десятков тысяч земских денег; те, конечно, порасхватали деньги по рукам, всяк сам за себя; которые попропивали, которые на другое что ухлопали, — хвать за работу, — нет ни работников, ни денег!.. Артели поневоле пришлось закрыть, инвентарь пораспродать, за что ни дай, в вольные руки, а земская ссуда так по сей день и гуляет за ними, — поминай как звали!..