Бритва Оккама в СССР - Евгений Адгурович Капба Страница 14

стоит, сразу десять рулонов взял, очень она мяконькая. Всяко удобнее чем газетку не по назначению использовать. А то бывало сидишь над дыркою, мнешь эту газету и заодно кусок статьи читаешь: как там удои, да сколько поросят в среднем приходится на одну свинарку. Неяк нядобра, а? Я вообще так думаю: если и подтираться газеткой, то надо какой-то чужой, что ли… А наши «Петрыкауския навины» прям жалко. Там сплошь знакомые рожи!

Я ухватил еще один «кутеброд», который состоял из неимоверно толстого ломтя черного хлеба, здорового шмата колбасы и прослойки из жирнющего сливочного масла. Масло было местное, его делали тут же, в Талице, здешние хозяйки. Кто-то на сепараторе, а кто-то вручную, при помощи маслобойки. Опять же — децентрализация закупок сделала своё дело: получить лишнюю деньгу селянам очень даже улыбалось, и приусадебные хозяйства в этом году расцветали буйным цветом.

— «Петрыкауския навины», — проговорил я, вспоминая моего друга-приятеля-коллегу Артёмова, из этой специфической газетки. — Яки раён, такия и навины!

Слоган был достоин Голливуда, что уж там. Да и район — тоже. Как раз хорроры снимать в пасторальных тонах! Ну и романтические комедии тоже, почему нет? Петриковщина — край специфический, особый, ничуть не менее колоритный чем наши дубровицкие дебри. А с Артёмовым следовало связаться — вот кто точно был в курсе большей части всякой бодяги, что тут творилась! И, кстати, в Букчу с ним сунуться будет куда как сподручнее…

— Так что, Петрович, возьмешь меня к себе на дамбу, переночевать? Ты говорил — там дичи немеряно? Я вообще-то охотник, билет имеется, как положено…

— М? Ночная охота? Слушай… А как ты относишься к охоте на волков? Одолели, ироды! Стая пришла откуда-то с Пинщины, наших косуль и оленей тиранят. Двух собак в Ивашковичах сожрали! И барашка у Габышева. Знаешь Габышева? Ну вот… Обосновались хищники у скотомогильников. Егерь волчатников ищет, но желающих пока маловато… Народ лешего боится, представь! Волки у меня там воют, а они — лешего боятся! Тьфу! Всё, дело решенное: пойдем к егерю! Как смена у меня будет — придумаем как их извести! И премия полагается… — размечтался старый Гумар. — А ты давай, на огудоры и помирцы маринованные налегай. Сам закатывал!

Это была железная легенда для того, чтобы пошататься по тамошним лесам с оружием в руках. С кулаками переть на лешего? Не-е-ет, товарищи. Хороший заряд дроби в жопу — вот лучший способ против лешего! А еще, говорят, на нечисть пагубно воздействует соль! Один ствол — патроном с «десяткой», второй — с солью… Хотя нет. Волки ведь там и вправду водятся! Тогда лучше картечь вместо «десятки».

— О, о, вижу брата-охотника! Глаз загорелся! Ну, мы придумаем, как нам волков поближе подманить. Есть у меня мыслишки! И стрэльбы я свои переберу, почищу… Ты с чем привык ходить?

— «Иж» у меня, вертикалка, — откликнулся я.

— Будет тебе вертикалка, — доедал Петрович уже в спешке, весь в мыслях о предстоящей охоте.

* * *

Калитка во двор того самого физика была не заперта. выложенная кирпичом дорожка вела мимо дома, меж грядок с пожухлой помидорной рассадой и редкими рядками редиски, прямо в сад, откуда доносились голоса. Заседание Талицких сомелье явно проходило во времянке: небольшом домике, спрятанном среди плодовых деревьев.

Из открытого окна времянки слышалась жаркая беседа о судьбах мира. Один голос — интеллигентный, мягкий, предлагал ввести в Польшу войска и передушить панов к курвиной матери, чтоб не думали бунтовать против социалистической власти. Второй — гораздо более резкий, но — с эдаким французским грассированием, предлагал ход конём: отдать гэдээровцам Поморье, Силезию, Западную и Южную Пруссию, имея в виду, что раз поляки так возмущены сталинским наследием, то следует это самое наследие у них забрать и отдать трудовому немецкому народу, который пострадал во времена культа личности.

О голодных маршах интеллигентный голос не упоминал. Про Ярузельского — тоже ни слова. Зато — часто и подробно — про «Солидарность» и происки Запада. Я не слишком многое помнил про те события, но о военном положении, массовых забастовках и угрозе интервенции со стороны держав Организации Варшавского договора знал. Польшу тогда (сейчас?) здорово трясло, и вышли они из кризиса только установив диктатуру военных… Или не вышли, а отсрочили его?

— Как приедут фрицы в Бреслау, как сыграют на губных гармошках «Августина» — пшеки ей-Богу в штаны наложат! Польша — гиена Европы, как ее ни назови! Будь моя воля — оставил бы им герцогство Варшавское к японой матери, как при Напооеоне! Нехай свои великодержавные планы из Варшавы и Кракова строят!- заявил агрессивно грассирующий человек. — А немцы — народ нам самый близкий, Германия — родина Карла Маркса и Эрнста Тельмана!

Аргументация, конечно, была железная. Немцы — близкий народ! Ближе некуда, да. Два раза в гости захаживали за последние полвека с небольшим. На фоне историй про антипольскую пропаганду в СЕПГ — правящей партии в ГДР, и разговоров о сталинском произволе во время установления границ по Нейсе-Одеру, когда народы приспособили к границам, а не наоборот — ситуация выглядела жутковато! Всего-то тридцать пять лет прошло, живы еще те, кого депортировали из Бреслау, Данцига и Штеттина… Лютая каша может завариться! И у власти нынче в Союзе не вялый Брежнев, а два таких тигра, что… Захотят нагнуть Польшу — нагнут так, что разогнуться в ближайшие сто лет не сможет! Ладно, ладно — поляки это поляки, они каждые тридцать лет пытаются плечи расправить, не глядя на обстоятельства. Такой народ!

— А Белосток — вернуть на Родину, — добавил Габышев. — Белосток должен быть в БССР! Это я как якут говорю, как сторонний наблюдатель, так-то. Я был в Белостоке — там стоят православные церкви и говорят по-белорусски, верите?

Габышева я узнал. Очень уж характерный у него был говорок, такой рокочущий, быстрый. Они там походу капитально пили, потому что о политике и судьбах мира мужики обычно с такой интенсивностью начинают трендеть после трех-четырех стаканов. Но до кондиции еще не дошли — тему смысла жизни и бренности бытия пока не поднимали.

— О, о! Слышите? Опять начинается. — послышалось шипение радио, а потом понеслась морзянка — короткие и длинные сигналы. — Я радиоделом черт знает сколько занимаюсь, а такого не слышал. Мешанина!

— Шифр! — сказал тот, который с грассированием. — Американские шпионы, инопланетяне и агенты мирового сионизма!

— Кто-то балуется. Дорвался какой-то школьник до радиоключа и долбит чушь всякую… Или военные на полигоне друг другу семафорят… Выключай от греха подальше, — проявил рассудительность Габышев.

Дальше я уже подслушивать не стал, и от всей души постучал в дверь.

— Тук-тук! Хозяева!

— Кто там? Входите, открыто!

Я и вошел. Картина — ну чисто охотники на привале! Габышев в самом углу, в кресле, накрытом обрезком ковровой дорожки. Седой, с иссиня-черными прядями симпатичный дядька, похожий то ли на пирата, то ли на испанского конкистадора — за обшарпанным столом, на котором тесно было от разнокалиберных бутылок с жидкостями самого разного оттенка: от желтого до почти черного. Невысокий, щуплый и лысоватый мужчина в очках и с наушниками на шее склонился возле какой-то шайтан-машины с кучей тумблеров, крутелок и надписей на немецком языке. Наверное, та самая станция.

— О! — Габышев попытался привстать, но сила притяжения неумолимо вдавила его в кресло. — Гера! Гера — это мои друзья, Мих-Мих… То есть — Михаил Михайлович. И Сан-Сан, то есть — Александр Александрович! Это Гера — тот парень с которым мы «Урал» тащили! Не человек — золото! А у нас тут…

Лицо этого самого «пирата» Мих-Миха показалось мне смутно знакомым и я напрягся- откуда у меня знакомые в Талице в это время? Хотя, Соломин-то каким-то чудом тут оказался, так что… Но память тут же подсунула портрет французского актера по фамилии Ланвен — он сейчас был молод и активно снимался, но потом, в мое время — ну вылитый Мих Мих! Только Мих Мих — какой-то более суровый и массивный, что ли? Или всё-таки я где-то его уже видел?

— Заседание клуба сомелье? Наслышан, наслышан, — мы пожали друг другу руки. — Но и не знал, что вы и вправду — дегустируете, а не…

— Не пьянствуем? Вот! — поднял вверх палец Габышев. — Нет пророка в своем отечестве! Мы, между прочим, пытаемся интродуцировать в полесских реалиях винные сорта винограда! А еще — сидровые яблони! А из сидра можно делать кальвадос… Хочешь кальвадос, Гера? Мы у Блюхера перегоняли, земля ему пухом! Вот кто был бескорыстным служителем Бахуса —