Артем Веселый - Гуляй Волга Страница 15

– Послушать тебя, казачок, так житье вам было на Дону, как воробьям в малиннике. И чего вам не пожилось там?

– Мы народы гулевые, народы тертые, не любим на одном месте сидеть... А бывал ли из вас кто на горах Жигулевских? Взъедешь на те горы, и солнышко – вот оно, пикой достать можно. Привязал я раз коня месяцу за рог, а сам спать лег. Проснулся, гляжу со сна: мать честна! Месяц ушел и коня увел. Парень я догадливый, пальцы в зубы, да как свистну! Конь был удал, услыхал меня, поводок оборвал – и бултых в Волгу. Скоро и ко мне на зов приплыл... Эх, Волга-мать, река быстра, по тебе сомы бьются, аж пыль столбом!

Смех дворни заглушал Куземкины россказни...

Фока Волкорез хлестал в ладони.

– Гей, юр, юрки, вор с ярмарки!

Черны руки размахались, скоры ноги расплясались. [76/77]

Много чего ватажники стрескали, а не могли яств повыесть, пития повыпить. Иной, распустив брюхо, ел стоя, чтобы больше утряслось; иной отбегал в сторонку и, запустив палец в рот, изрыгал съеденное и вновь, приплясывая, возвращался к столам.

– Жри, Митюха, калач мягкий, рот большой!

Взгрустнулось о Доне, в песне всплакнули о Волге...

Есаул Осташка Лаврентьев – брови черны, огневые глаза – и с ним несколько казаков, что были потрезвее, прикудрявились и пошли в слободку к девкам.

Всю ночь на крепостных башнях перекликались охраняльщики и били колотушками в чугунные доски.

Гулебщики до свету песни орали – над городом, как зарево, зык стоял...

19

Пала осень, стрежни затягивало песками. Мерцая, текла усталая осенняя вода. Зверь, напуганный шорохом опадающих листьев, покидал дебри и выходил на открытые места. Ветер расплетал березыньке косу рыжую. Мокрая ворона, хрипло каркая, качалась на голой ветке.

Закормили, задарили Строгановы казаков. Разделившись на малые отряды, несли казаки по острожкам сторожевую службу и показывали свою казачью правду.

Бунтовали на Каме черемисы и башкирцы, задавленные непосильным ясаком. Казаки к ним сплавали – самых пущих перевешали, остальных всяко настращали и обложили двойной данью.

Таясь, как волк по чащобам, приходил под Чусовской городок и под Сылвенский острожек мурза Бегбелий с вогулами и остяками. Казаки тех налетчиков перебили из головы в голову, а самого Бегбелия поймали и в земляной тюрьме ему жить указали.

Украдом, пустясь на многие хитрости и козни, приходил под Пермь мурза Кихек с тюменскими татарами и косьвинскими зырянами. Казаки и этих находцев переловили, перебили, а самого Кихека сотник Черкиз застрелил на приступе в припор ружья.

Согнали казаки с дедовых стойбищ иренских и сылвенских татар и остяков. Строгановы на тех землях расселили своих людей, приставив их к соляному и пашенному делу.

Жители одного лесного аула не захотели уходить с обжитых мест и, усоветовавшись, порыли земляные норы, укрепя их жердяными подпорами, и спрятались туда со всеми животами и со всем имением своим. К храбрующим казакам жители выслали одетого в смертную одежду древнего старика, он пал на колени и сказал:

– Мы живем тут с искони веков и крепко привержены к болотам, лесам и травным удолиям своим... [77/78]

Казаки дивились тишине точно вымершего аула и стали выспрашивать старика, много ли у них богатства и куда попрятали девок?

– ...в озере рыбу ловим, по лесам зверя бьем, тем и кормимся. Мы злодействуя не ходили на войну, и к нам злодействуя никто не приходил войною.

Иван Задня-Улица опрокинул его пинком, – носок сапога Иванова был окован медью, – и взревел:

– Глаза нам не отводи! Кажи, где чего есть!

Старик бормотал свое:

– Обираем по лесу дикий мед да лубья дерем, смолу гоним да пиво варим, молимся...

Илюшко Чаграй за волосы поднял его с земли.

– Сказывай, коли хочешь жив быть, где ваши девки, где зверобойная снасть, где всякая хурда-мурда?

Посыл понял, что кротостью их не возьмешь, и начал плеваться, ругаться и выкрикивать заклятья и наговоры косьвинских и кондинских колдунов:

– Захлебнуться бы вам своими грехами, горячие угли вам в глаза, сосновые иглы в печень, в кости ломота!.. Тьфу, тьфу, тьфу!.. Камни и пеньки вам в брюхо, муравьи с семи полей в глаза, рак в бороду! Тоскою, как дымом, да застит и разъест глаза ваши!

– Ну, будя, старый, шуметь, – сказал Чаграй и, накинув ему веревку на шею, повел к сосне.

Старик подал условный свист, и лесные жители, возрыдав, вышибли жердяные подпоры и погребли себя под землею со всеми животами и со всем имением своим.

Широко раскинулись владенья Строгановых.

В земляных и каменных норах рылись копачи, добывая железную и медную руду да закамское, с голубым отливом серебро.

На поляне гончары выделывали горшки, в кузницах из своего железа ковали сохи, копья и всякие поделки, нужные к соляному варению.

Зимогоры, расчищая место под пашню, секли лес на дрова, жгли уголь, корчевали пни.

Блистали огнями, дымились варницы. Где из озер, а где из глубоких колодцев приставленные люди черпали соленую воду и наполняли ею железные цирени (корыта), из коих повара и подварки выпаривали соль.

Лопата звякала о камень, хлопал кнут погонщика, копач врубался в грудь горы. В темном забое слеп глаз, могильный холод знобил кость, но упорно гремели удары, из-под кайла стреляла искра. Скрипело маховое колесо, выматывая из шахты плетушки с породой. [78/79]

В варницах по закрайкам чанов и корыт губою настывала соль, соль текла под ногой, соляные сосульки свисали с матиц и тележных осей, солью, как инеем, были засыпаны дороги от промыслов до соляных амбаров и далее на Каму до соляных барж.

Бабы где на лошадях, а где и лямками по воде подтаскивали дрова к варницам.

По горным и лесным тропам сновали подростки с угольными коробами на загорбках.

Густой говор северян мешался с цветистой речью более скорых на язык волжан. Текла прошитая звенящей тоской, родная и русскому уху, песня азията. С далеких рыбацких станов ветер наносил стонущий напев «Дубинушки». Засевшие на мели плотогоны, наваливаясь на рычаги, ухали, как черти в болоте.

С реки лились бабьи навизги да смех.

Тут – сопит пила, стучит топор, там – прикащик тычет в рыло, матюшит сплеча:

– Не ленись!.. Ходи борзо!..

Работа велась день и ночь

работали за хлеб да за воду.

Жили на своих жирах (станах) приуральские народцы. Строгановы и их не оставляли своими милостями: сгноенным в ямах хлебишком подкармливали; рваной, отслужившей свой срок одежонкой снабжали; отпускали в долг всякую хозяйственную мелочишку – иголку, шило, огниво, топор, прядь неводную. Все выловленное народами в реках и озерах купцы забирали за долги. Вся добытая птица и пушнина, мед и самоцветы шли в уплату долгов. Те, что были побогаче и поудалее, бежали с семьями за Камень, где попадали под двойную кабалу вогульских и татарских князьков. Слабосильные приходили на промысла отрабатывать долги. На самых худых плательщиков Строгановы напускали своих людей с наказом: «Убей некрещеного или вышиби и отгони от юрты, а жену и детей забери себе, пусть работают на тебя, а ты заодно с ними – на меня». Да с тех же народов тайно от царя драли купцы ясак жареным, вареным и так, чем придется.

Копачи Вишерского рудника, проведав, что артельный кормщик, по научению прикащика Свирида, кладет им в кашу суслиное сало, возмутились и побросали работы.

К копачам пристали солевары двух близлежащих промыслов.

Разгневанный Свирид затравил собаками присланных к нему с рудника выборных людей и одному из них, Ивашке Редькину, плетью выхлестнул глаз.

Тогда Ивашка, помолившись пресвятой богородице и подговорив себе товарищей, ночным делом приступил к прикащичьей избушке, железиною высадил дверь и немилостивым боем [79/80] заставил прикащика сожрать дохлую мышь, а потом – слово за слово, словом по слову, распались и припомни многие прежние обиды, уходили они прикащика Свирида до смерти.

После того целой гурьбой бросились к варницам, сожгли два соляных сарая со всем нарядом; подрубив запоры, вдруг спустили пруд и затопили несколько рудников, но скоро сами устрашились своего злодейства и приутихли, а старики заковали в цепи двух своих главарей – Редькина и Рыжанко – и стали ждать, что будет.