Сергей Лукницкий - Веселенькая справедливость Страница 15

Вадим входит с цветами. Это не принято во Франции, но приятно. Я сама покупаю себе цветы, когда хочу, чтобы моя квартира преобразилась.

Он входит с видом хозяина в гостиную и оглядывает ее. Взгляд его несколько затуманивается, потому что он не видит сразу кровати. Вот они, самцы. Я ведь все понимаю не хуже него, но у меня две комнаты, вторая спальня, и если он будет себя хорошо вести, ему еще предстоит побывать там.

Когда он вошел, я почувствовала, что моя квартира слишком мала для нас двоих. Он казался огромным и неуклюжим и производил впечатление полного покупателя, который вошел без нужды в крошечную фарфоровую лавку.

Но он пришел далеко не без нужды. Ему надо устроиться, и он ищет женщину для пристанища. Если кто и осудит его - не я. Он красив. А мы все так несчастны.

Он моложе меня на три года, но я сразу не открыла ему свой возраст, мужчина ведь - существо с бесконечными комплексами, и хотя оптимально я ему, конечно, подхожу и все, кроме юности, у меня есть, он бы поморщился. Глупый, девичьи штучки с лихвой заменят жизненный опыт и умение ориентироваться во Франции, да и вообще в жизни, а не это ли ему сегодня в этой чужой для него стране больше всего нужно, ведь одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он убежал из России, убежал из своей страны, потому что, хотя и занимался там какими-то мелкими спекуляциями, выжить все равно не смог и теперь приехал попытать счастья на Западе. Но здесь другие законы. Он уже не рассчитывает на свои силы, а ищет обыкновенную бабу, чтобы и накормила, и обогрела, и дала, и еще делишки его устроила. Мне не нравятся такие мужчины, но ведь других не бывает…

Сначала мы сидели за столом, он хотел музыки, но алмазный диск все время выскакивал, потом наконец получилось. Музыка была так себе. Года полтора назад я купила этот диск.

Он пригласил меня танцевать, почти немедленно обнял и положил голову мне на плечо. Когда это произошло, я вдруг забыла все о том, что я думала в этот вечер, мне стало снова хорошо, я уже опять уверилась в том, что так будет всегда.

Я притянула его к себе и расстегнула ему пуговицу на рубахе. Раздевать его всего не имело смысла, достаточно было расстегнуть только одну пуговицу, и “процесс, - как говаривал его соотечественник, великий отступник двадцатого века Горби, - пошел”.

Когда мы, измучившись, насладились друг другом, было уже далеко за полночь, я положила его на спину, а сама легла рядом, после чего включила свет, бьющий с потолка на кровать.

Потолок моей спальни зеркальный, поэтому мы имели возможность смотреть на ладную парочку в духе Родена прямо на потолке.

До визита Вадима этот зеркальный потолок меня раздражал, а сейчас я его использовала по назначению. Я повернула рычажок, и одно из зеркал стало опускаться над нашей кроватью, и, когда оно приблизилось достаточно, я забралась на Вадима, потому что мне так больше нравилось, а, может быть, сказалась бездарная привычка жизни с Сюзи, и наша страсть вспыхнула с новой силой. Я понимала, что была неотразимой.

Потом я выключила лампы, оставила только световую дорожку на полу, провела его в ванную, где сама осторожно вымыла.

Потом, когда мы устали в очередной раз, я включила вентилятор и, обдуваемая одной с ним струей теплого воздуха, приподнялась, чтобы дотянуться до холодильника. Холодное пиво - это как раз то, что нам обоим было теперь нужно.

- Занятная игрушка, - сказал Вадим, показывая на зеркало, уже занявшее свое место на потолке.

Он встал, взял сигарету, прошелся раздетым по квартире, он искал спичку, увидел полку на кухне, сказал, что прибьет, я дала ему молоток, и очень забавно было, вероятно, смотреть на раздетую парочку, которая в третьем часу ночи, грохоча на весь дом, прибивала в кухне полку. Он прибил ее выше, чем я могла дотянуться.

- Ничего, - сказал он мне, - я тебе всегда помогу.

И от этого его “всегда” мне стало вдруг удивительно хорошо.

Потом он захотел выйти на балкон, чтобы посмотреть на Эйфелеву башню, она для него все еще в диковинку.

Потом мы снова пошли в спальню, он оставил меня на секунду, увидел на стене ружье, снял его, согнул ствол, увидел патрон, распрямил ружье и приложил к своей голове. Рука его лежала на курке. Хотя патрон он только что вынул, и он лежал передо мной, было все равно неприятно. Я заставила его вложить патрон обратно и повесить ружье на место.

Наша любовная история после этого вечера стала развиваться стремительно. Затуманенное было неверием и жизненным опытом чувство вспыхнуло вновь, и две недели я была опьянена любовью настолько, что не могла даже думать о занятиях. В институте пришлось искать замену, потому что на занятия я ходить не могла. Вадим был у меня ежедневно, а в котороткие минуты между порциями постели мы с ним вели бесконечные диалоги о нашей, как водится в таких случаях, будущей жизни. И чем больше они продолжались, тем более я трезвела, понимая, что Вадим - это совсем не то, что должно было быть рядом. Но выбирать не приходилось. Я уже была благодарна провидению, что хоть ненадолго не одинока.

Вадим говорил с апломбом, который я сперва принимала за мальчишество, но, когда он несколько раз повторял одну и ту же пошлость, мне становилось тоскливо.

Мой счет в банке таял довольно быстро, потому что мне хотелось постоянно баловать моего мальчика, а он не зарабатывал ничего. В конце концов, во мне стала засыпать любовница и стала пробуждаться практичная француженка. Я как-то сказала Вадиму об этом. На следующий день он принес мне тысячу франков. Это показалось мне странным, но я не подала виду. Случай помог мне. Из его пиджака, пока он валялся в кровати, выпала кредитная карточка на имя китаянки, которую он кадрил на занятиях, и мне все стало ясно.

Но какая женщина, особенно умная, а я себя таковой считаю, тотчас же даст мужчине знать о своем открытии? К тому же я все еще была влюблена, а в этом состоянии трудно рассуждать логически. Я стала себя упрекать в том, что вела с ним неосторожные разговоры о деньгах, и он вынужден был пойти на этот шаг, чтобы не потерять меня. Это было глупо, но это было единственное, что я хотела, чтобы пришло мне в голову. Я тогда сумела убедить себя, что он меня любит, к тому же в этот вечер он заявил, что хочет ребенка.

Я не буду описывать эту ночь. Она была моей и только моей.

Утром он читал газеты, пил кофе и курил, Вдруг позвал меня и спросил:

- Ты можешь позвонить в Военное ведомство Фрации и сказать им, что я могу, вернее, что мы можем помочь им? Помочь решить вопрос с танками.

Я удивилась. Он показал мне заметку, где было сказано, что Россия продает свое вооружение заинтересованным странам.

Я никогда не была коммерсантом, но я не подала виду. Я позвонила, и за три процента комиссионных мне поручили совершить эту сделку. Вадим немедленно составил факс, и мы его отправили в Россию.

Через две недели я сама выехала туда, имея в кармане бумажку с телефонами и адресами людей в Москве, которые мне могли помочь.

Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что должна вернуться с победой, потому что поражение мое было бы равносильно потере счастья. И не только потому, что эта сделка сулила хорошие деньги, а еще потому, что тогда я сумела бы доказать Вадиму свои возможности.

А насчет китаянки он заявил мне, что я порю чушь. И я была бы абсолютно счастлива, если бы его слова оказались правдой хотя бы наполовину. В подтверждение их он вовсе перестал сидеть с ней на занятиях и почти не общался, во всяком случае, при мне. Но зато по ее взглядам, методичным и расчетливым, бросаемым на Вадима, я понимала, что все далеко не так просто. Я ведь женщина, у меня есть на такие дела чутье.

Мне было тревожно.

Вадима сегодня не было на занятиях. Хотя он предупреждал меня, что его не будет, мне было все равно беспокойно. Китаянка, негласная заложница возникшей ситуации, на занятиях была, и поэтому, по правилам игры, моя повседневная и хроническая ревность к ней должна была быть усыплена. Может быть, оно и должно было быть так, но сегодня китаянка, сидя, как всегда, напротив меня, приятно улыбаясь, излучала такую силу, как будто владела неведомой мне тайной. Я с трудом довела до конца первый час занятий.

Сегодня она была одета в неприлично прозрачную даже в терпимом ко всему Париже кофточку, и под этой кофточкой каждый, кому это хотелось, мог увидеть и ее грудь, и шею, и даже мышцы, идущие от ее ключиц к груди. Все это вместе и каждая открытая взорам посторонним деталь ее тела насмехались надо мной, ибо были сильнее меня.

Сегодня для меня был плохой день. Я была несобранной и не могла сосредоточиться ни на чем. В конце концов, сославшись на нездоровье, я ушла с занятий. Это стоило мне двадцать пятого предупреждения, потому что я не отметила профессорскую карточку, и день занятий остался незаполненным, а значит, неоплаченным. Но мне было наплевать на это. Мне было плохо.