user - Содержание Страница 15

(Сов. музыка, 1949, №12, с.50).

«<…>Теперь я хочу сказать несколько слов о докладе Тихона

Николаевича. Я сомневаюсь, что<бы> кто-нибудь из нас хотел

попасть в положение Тихона Николаевича Хренникова. Читать

подобный доклад, содержащий калькуляцию ценностей,

предлагавшихся на Пленуме, это – страшно трудно. Кроме того,

тут, действительно, полного согласия никогда не может быть. На

каком-нибудь сочинении могут тогда разойтись суждения, и не

стоит тогда придираться по тем характеристикам, которые

показались недостаточно <сходящимися> с твоим мнением.

Но, все-таки, я хотел бы коснуться некоторых моментов в этом

докладе. Я считаю очень рискованным такое покаянное

упоминание об ошибках Секретариата. До меня тов. Анисимов, в

сущности, коснулся уже этого вопроса. Такого рода упоминания

об ошибках сейчас же наводят на мысль. Если по ошибке

пропустили такие-то не очень удачные вещи, то, может быть,

большое количество вещей не допустили на Пленум, которые

нисколько не хуже, а может быть, и лучше показанных. И я

считаю, что, может быть, было бы справедливо, чтоб если были

на просмотре в Секретариате такие хорошие вещи, которые по

тем или иным причинам не оказалось возможным показать на

Пленуме, то о них следовало упомянуть в докладе. Ведь это

гордость, что были еще хорошие произведения, в которых были

такие-то достоинства. Но то же самое, говоря о вещах, которые

не оправдали себя в концертном показе, непременно следовало

упомянуть о достоинствах, из-за которых эти вещи были приняты

и пропущены. НЕЛЬЗЯ ЖЕ ИЗОБРАЖАТЬ СЕБЯ

НЕПОМНЯЩИМИ ЛЮДЬМИ. ВЫ СЛУШАЛИ ВЕЩИ, ВЫ ИХ

ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО. ТАК ВЫ ИХ ЗА

ЧТО-НИБУДЬ ДА ХВАЛИЛИ!

Значит, в них есть высокое качество. Не может быть, чтобы в них

не было их качеств. И это, несомненно, так и есть. Я в данном

случае говорю о кантате Локшина. Можно иметь какое угодно

суждение о ней. НО ЕЕ ОЧЕНЬ ХВАЛИЛИ, КОГДА ОНА БЫЛА

ПОКАЗАНА В СЕКРЕТАРИАТЕ. Предположим, что после этого

она бы с треском провалилась, освистана была всем собранием. И

то, в сущности, вы должны были бы искать причины этому – а

может быть, ее еще раз исполнить, тем более, что исполнена она

была совершенно неудовлетворительно и показана в

неблагоприятных условиях. Но она вовсе не была освистана. Она

очень многим понравилась. Я не хочу сказать, что это и было,

может быть, лучшее произведение, которое вы недооценили.

Совсем нет. Но в нем есть отличные качества – хорошие темы.

Тематически материал является очень хорошим по качеству.

Полифоническое мастерство тоже есть. Может быть, там есть

просчеты в оркестровке. Но ведь вы слушали с партитурой. Люди

слушали, видели, что там есть недоработки, могли посоветовать

что-нибудь.

Должен сказать, что я Локшина видел всего два раза в жизни и

слышал, что он человек высоко талантливый и отнюдь не слабый

в оркестровке. Какие-то были недостатки, но были и большие

достоинства. Мне кажется, что справедливо было <бы> отметить

и недостатки, и достоинства, а не так жестко* характеризовать

вещь, точно, ей Богу, композитор ввел в невыгодную сделку

Секретариат. Секретариат оказался виновным в том, что он

пропустил такую-то вещь! Вы вещь слушали, одобрили, в ней

были достоинства и недостатки, следовало отметить и то, и

другое. Иначе это несправедливо.

Я представляю себе - сам я написал какую-то вещь, мне после

этого опыта неудобно ее показывать в Секретариате. Если меня

побранят – пожалуйста, если похвалят – приятно, но ЕСЛИ

ПОХВАЛЯТ, А ПОТОМ ПУБЛИЧНО ЗАЯВЯТ, ЧТО ЭТА ВЕЩЬ

НЕ ТОЛЬКО ПЛОХАЯ, НО ЧТО ЭТО СТРАШНАЯ ОШИБКА,

ЧТО ЕЕ ПРОПУСТИЛИ – ЭТО, ПРОСТИТЕ, НЕ

ТОВАРИЩЕСКИЙ ПОДХОД. МНЕ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК

ЗАЯВИЛИ, ЧТО ПОСЛЕ ЭТОГО ОНИ НЕ ЗАХОТЯТ

ПОКАЗЫВАТЬ СВОИ ВЕЩИ.

Вот, в сущности, то, что я хотел сказать. Уже достаточно было

сказано, что мы не можем освоить всех проблем, и я не берусь

этого делать». (Аплодисменты).

В отчете о пленуме (Сов. музыка, 1950, №1, с. 49-50) дается

только краткий пересказ выступления Гнесина, причем делается

редакционная приписка: «Однако попытка <предпринятая

*Я цитирую текст стенограммы, в который были внесены правки рукой

М.Ф. Гнесина (РГАЛИ, ф. 2077, оп.I, ед. хр.329(1), л.59-62). До внесения

правки вместо «жестко» было «жестоко» (РГАЛИ, ф. 2077, оп.I, ед. хр.

327, л. 59-62).

Гнесиным> защитить от критики это неудачное произведение

<«Приветственную кантату» Локшина> оказалась в целом

малоубедительной».

На мой же взгляд, именно бесстрашное выступление Гнесина, не

побоявшегося столкнуть Хренникова с самим собой, уберегло

моего отца от самых скверных последствий, которые могло иметь

хренниковское политическое обвинение.

Далее, сопоставляя выступления Хренникова и Гнесина, нельзя

не придти к выводу, что Хренников взялся за уничтожение

Локшина не по своей воле. Видимо, из каких-то сфер (из

«органов» или из ЦК) поступил приказ и Хренников вынужден

был его выполнять. Но что явилось причиной такого приказа?

Думаю, что не только государственный антисемитизм или борьба

честолюбий. Уверен, что столкновение моего отца с «органами»,

произошедшее незадолго до пленума, сыграло решающую роль.

Уж слишком силен был удар по «Приветственной кантате» на

относительно миролюбивом пленуме и в слишком уж глупое

положение неожиданно был поставлен весь Секретариат.

Теперь – о последствиях. Конечно, заступничество Гнесина

принесло свои плоды. Хотя в Резолюции пленума

«Приветственная кантата» осуждается еще два раза (!), но уже

заодно с сочинением другого автора (Левитина), тон осуждения

мягче и, что самое главное, нет политических обвинений*. Затем

Мариан Коваль продолжает добивать сочинение моего отца,

* Сов. музыка, 1950, №1, с.55.

имитируя профессиональный анализ:** «Петь кантату А. Локшина

мучительно трудно. Хор в напряженном регистре,

маловыразительный по мелодии, выпевает нехудожественный

текст. Композитор сосредоточил свои помыслы на внешней

помпезности, без глубокого ощущения полнокровных народных

чувств, обращенных к Сталину». Политические претензии плавно

трансформируются в профессиональные. Система отползает,

обдумывая, что ей делать с Локшиным дальше…

Теперь, по заведенному обычаю, Локшину следовало каяться.

Однако мой отец не каялся*. И после того как Т. Ливанова сочла

необходимым обругать его еще раз за все ту же «Приветственную

кантату»**, упоминания о нем в «Советской музыке» надолго

исчезают. Сочинения его отклоняются, и даже временную работу

в Москве не удается найти, приходится ехать в Ленинград***. Там

моему отцу по рекомендации Р.С. Бунина удалось получить

временную редакторскую работу. (Спустя примерно два года

двоюродная сестра моего отца Х.А. Локшина и ее муж Э.П.

Гарин познакомили его с известными режиссерами того времени

** Сов. музыка, 1950, №1, с.8.

* Я утверждаю это потому, что отчеты о покаяниях регулярно

публиковались в «Советской музыке». Что́ значило не каяться в

сталинские времена, я думаю, объяснять не надо.

** Сов. музыка, 1950, №3, с.15.

*** См. сборник «О композиторе Александре Локшине», М., 1998, с. 72-

73, где цитируется письмо М.В. Юдиной от 29 августа 1950 г.

Интересное свидетельство о том, какое участие принимал мой отец в

музыкальной жизни того времени, содержится в эссе Л.С. Рудневой «О

доверии Дмитрия Шостаковича и Капричос, разыгранных его

«ответственными» коллегами в достопамятном 1951 году…»

(Академические тетради, 1997, вып. 3, с. 154-156).

– Завадским, Кулиджановым, Сегелем, Згуриди, Карменом.

Сочиняя музыку к их фильмам и спектаклям, мой отец мог

содержать семью.)

* * *

Наконец, я хочу сказать одну простую вещь. То, что против

моего отца была выставлена когорта: Апостолов, Хренников,

Коваль, Ливанова – само по себе решает «проблему». Ведь их

статьи были напечатаны не до, а вскоре после ареста Вольпина. И

на пленуме Хренников предъявил политическое обвинение

только Локшину и больше никому – фактически именно мой

отец был избран в качестве основного антигероя в

пропагандистской музыкальной кампании 49-го года. Дальше

можно ни о чем не говорить.

Как же вьшло, что в своей предыдущей повести об отце я не

упомянул об этой истории, случившейся на Третьем пленуме и

столь недвусмысленно оправдывающей отца, являющейся

долгожданным алиби? Ответ очень прост. Отец ничего мне об

этом не рассказывал. Он возвышался над сплетней и не простил