Анатолий Чубайс - Приватизация по-российски Страница 16

И вот — сутки на доработку. Включая чисто технические операции: исправить, перепечатать на особой бумаге. Нужно было заставить это сделать правительственный аппарат, у которого тысячи важных дел, в том числе подготовка срочных заседаний президента и премьера. Мало того, нужно официальное письмо премьера на имя Хасбулатова: “Уважаемый Руслан Имранович! Просим внести...”

Такое письмо на коленке за пять минут не набросаешь. Оно готовится юристами, визируется в отделах правительства, подписывается премьером. Тем не менее через сутки письмо было в Президиуме Верховного Совета.

Конечно, президент звонил Хасбулатову с просьбой немедленно поставить вопрос на президиум. Ни моего влияния, ни политического веса Гайдара здесь не хватило бы. И это при том, что то был “медовый месяц” отношений с Верховным Советом, когда все стремились продемонстрировать: мы — за реформу, за приватизацию, за частную собственность. Не зря же мы в августе защищали парламент вместе с президентом!

Противостояние скорее было внутриправительственное, когда каждый министр думал: “А черт его знает, послушаешь этого Чубайса, приватизируешь, ну хоть эту энергетику, а завтра у тебя напряжение в сети упадет, атомные электростанции встанут”. Логика известная — элементарный здравый смысл. У Верховного Совета такой ответственности за реальное дело не было, им в то время лишь бы показать, что они демократы и реформаторы.

Имелся, правда, некоторый законодательный нюанс, который крайне осложнял ситуацию. Проект программы приватизации должен был утверждаться на сессии Верховного Совета. А это — обсуждения в комитетах, первое чтение, второе чтение... Процедура на полгода. Между тем либерализация цен намечалась с 1 января. Медлить с приватизацией нельзя было ни дня. Как выйти из такой юридической ловушки? Решили вынести на Президиум Верховного Совета ту же программу, но назвать ее “Основными положениями программы приватизации государственных и муниципальных предприятий на 1992 год”, что давало президиуму право утверждать документ. А потом уже мог следовать соответствующий указ президента. Таким образом, мы как бы выскальзывали из-под Верховного Совета и давали возможность механизму приватизации заработать в срок.

В том, что против самого термина “основные положения” возражений не будет, мы не сомневались. В сознании людей, которые принимали этот документ и должны были им пользоваться, срабатывало рудиментарное представление о старых советских механизмах. Основные положения программы — это как бы трансформированные “Основные направления” пятилетнего плана социально-экономического развития народного хозяйства. Привычное словосочетание для чиновника любого ранга. Как было не использовать в своих целях такую аналогию?

Расчеты наши оправдались. Документ прошел через Президиум Верховного Совета. И доклад мой, и обсуждение его — все это состоялось в сравнительно доброжелательной обстановке. Но это был еще только второй акт действа. Предстоял и третий — указ президента. Опять-таки за сутки мы ухитрились “пробить” документ через юристов Верховного Совета, собрать все визы и получить официальное постановление, одобряющее программу. Я сейчас даже плохо понимаю, как это удалось сделать. Тем не менее весь комплекс документов отправили к Ельцину вовремя.

Системы юридического контроля в администрации президента — главного правового управления тогда еще не было. Оно появилось несколько позже. При теперешней процедуре все началось бы заново: юристы президентской администрации заявили бы, что юристы правительства все сделали неправильно, нужно делать совершенно иначе, и снова — согласования, компромиссы, давление, уступки...

Хотя, справедливости ради, надо сказать, что в последующих наших битвах мы чаще всего опирались на поддержку президентских юристов и особенно руководителя главного правового управления Руслана Орехова. Это сравнительно молодой человек тридцати с небольшим лет, огромной работоспособности и высочайшей квалификации.

Когда я писал о значении доброй воли юриста, о том, что в условиях нашей правовой неразберихи все зависит от его желания найти конструктивный выход, я как раз имел в виду Руслана Орехова. Демонстрируя свою политическую отстраненность, он обычно говорил: “Я профессионал. Грамотно поставьте передо мной экономическую задачу, а уж юридическую форму я найду. Политика же меня не интересует”. Вместе с Петром Мостовым он и создал всю юридическую базу российской приватизации.

Итак, Указ Президента “Об ускорении приватизации государственных и муниципальных предприятий”, утверждающий первую нашу программу, вышел 26 декабря 1991 года. Три документа такого масштаба за четверо суток — ничего подобного потом уже не бывало!

Когда аппарат сформировался, обязанности и полномочия распределились, процедура прохождения документов в полной мере обрела свою многоступенчатость. Но и потом все делалось на пределе нервных сил. Есть такие стадии работы, которые я не мог доверить никому. И сам, с документом под мышкой, бегал по лестницам и правительственным коридорам, находя того или иного сотрудника аппарата, без чьей визы не обойдешься. Почему это приходилось делать мне, вице-премьеру? Да потому что я знал: любого моего сотрудника просто “отфутболят”, с ним не станут разговаривать. Затянут время, угробят дело.

Такая ситуация, например, была в конце 1993 года, когда надо было подписать указ президента, утверждающий “основные положения” приватизационной программы. Закавыка состояла в том, что ввести в действие “основные положения” указом можно было только до декабря 1993 года. Если бы мы не успели этого сделать, надо было бы вносить документ на рассмотрение Верховного Совета, что имело бы самые непредсказуемые последствия для приватизации в России. Именно тогда, после октябрьского путча, и на протяжении небольшого отрезка времени — до формирования нового представительного органа — указы имели силу законов. И вот мы торопились, чтобы успеть до официального вступления в свои полномочия новой Госдумы. Успели едва-едва: за три часа до времени “Ч”.

Вообще для согласования документа в среднем приходится прикладывать усилий раз в пять больше, чем для его создания. Такая вот бюрократическая арифметика. Поэтому в нашем понимании разработка концепции — это “детская игра”. А вот если убедил замминистра финансов поставить визу на этой концепции, ты человек серьезный. И если, кроме того, ты сумел получить визу финансового департамента правительства, занимающего противоположную Минфину позицию, заставил юристов согласовать взаимоисключающие замечания, попал к заместителю руководителя аппарата и успел вовремя передать все бумаги в секретариат премьера, чтобы оттуда вышел документ с номером и датой, то тогда только можно считать, что дело сделано.

Сам я никогда не считал свою работу законченной, даже получив подписи президента. Потом ведь идет редактирование, группой выпуска присваиваются номер и дата. Бывало, что и на этих стадиях нас пытались “вырубить” по ключевым документам. И потому я не снимал контроля до самого последнего момента. Вплоть до того, что Васильеву, например, ставилась задача: “Ты сидишь в Кремле, пока у тебя на руках не будет документа с номером и датой”. И он, заместитель министра, сидел там с утра до вечера, бросив все свои дела, обходя редакторов, группу выпуска, пока документ не обретал окончательный вид. Вот когда бумага уже с номером и датой идет в рассылку — тогда все. Точка.

РАУНД ВТОРОЙ: ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ

В январе — феврале 1992 года у меня были большие сомнения насчет вынесения программы приватизации на Верховный Совет, поскольку я все яснее понимал, какие невероятные трудности там возникнут. С начала 1992 года обозначилась негативная позиция Хасбулатова, а значит, и значительной части Верховного Совета по отношению к правительству, к его ключевым персонам. Если мне память не изменяет, в конце января он впервые заявил о том, что правительство должно уйти в отставку, что такие реформы вообще проводить нам не надо. Легко себе представить, какой окажется реакция парламента и его спикера на внесенную программу приватизации.

Причины изменения хасбулатовской позиции были и субъективные, и объективные, В высшем руководстве страны многие знали о его мечте стать премьер-министром. Он сам об этом однажды сказал президенту в порыве откровенности и с обидой: “Борис Николаевич, когда вы решали вопрос о премьер-министре, вы прошли мимо моей кандидатуры”. Но вместе с тем всем своим нутром матерого уже к тому времени политика он ясно понимал: цена реформ будет очень большой. Ему оставался выбор: либо честно принять ответственность за реформы на себя и платить за все их издержки, либо стать в известную позицию: во всех издержках, мол, они виноваты, а все, что получилось, — это наша заслуга. Зная Хасбулатова, легко было предсказать его выбор.