Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл Страница 16

— Там еще был мальчик. Он разговаривал с девушкой.

— Да, с той самой девушкой.

— Ничего. Сеньор Вальдес просто подошел к их столику и присел с краю на скамью, какое-то время сидел на самом краешке, еще немного, и свалился бы на пол, я видел, как он вытянул ногу в сторону, чтобы удержаться. За тем столиком места совсем не было. Но он схватился за спинку скамьи, перегнулся через того парня и заговорил с девушкой.

— Я этого не видел.

— Я говорю правду. Я не видел этого.

— Нет, никакой карточки, нет.

— Ну что же, если все говорят, что было, может быть, он и передал. Но я этого не видел.

— Слушайте, я сидел с друзьями, я не пялился на него. Мы разговаривали, и, поверьте, не только о том, что делает сеньор Вальдес в каждый момент своего драгоценного времени.

Он тут же вспомнил, как Де Сильва, перегнувшись через стол, прошипел страшным голосом: «Пест! Тихо! Ничего не говорите. Не смотрите туда. Он клеит грудастую цыпочку. Черт побери, Коста! Я же сказал — не смотреть. Подождите, не сразу, не сразу. Вот сейчас, взгляните. Что он сейчас делает, наш везунчик?»

А потом девушка тоже перегнулась в его сторону и что-то сказала.

— Ну вот, они поговорили какое-то время, а потом в разговор вступила еще одна девушка, а потом какие-то юнцы, а потом тот парень, что сидел рядом с ним, не выдержал и ушел.

— На другой конец стола.

— Нет, он не выглядел довольным.

— Да ничего не произошло. Сеньор Вальдес все говорил с девушкой, и другие тоже говорили. А потом другие говорили все меньше, а они с девушкой говорили все больше.

— Я имею в виду, что они просто уходили или поворачивались в другую сторону, начинали новые разговоры или пили вино. Как я уже сказал, не все так помешаны на сеньоре Вальдесе, как вы.

— Да вы что, рехнулись? В «Фениксе»? Сеньор Вальдес? Да никогда!

— Говорю я вам, он ее не целовал. По крайней мере пока мы там были.

— Не имею понятия.

— Не знаю, что они делали, когда мы ушли. Они все еще сидели все вместе за столом.

— Де Сильва, Коста и я. Мы ушли вместе. Мы пришли туда вместе, так же и ушли.

— Полагаю, домой.

— Я же сказал вам, они все еще сидели за столом.

— Ну да, там были еще студенты. Имен я не знаю. Я не знаю, клянусь! Нет, не на моем потоке. Наверное, математики. Да, у доктора Кохрейна.

— Не помню точно. Точно раньше полуночи.

— Нет.

На другом конце провода раздался резкий щелчок, и в трубке раздались короткие гудки.

Через большое пыльное окно в комнату пробивались солнечные лучи. Отец Гонзалес внезапно понял, что во время разговора не сводил глаз с портрета Максимилиана Кольбе[5], висевшего на противоположной стене, с его печальных глаз мученика, скрытых за стеклами очков в железной оправе. В глубине души отец Гонзалес знал, что мог бы поступить так же, как когда-то поступил Максимилиан Кольбе. Если бы кто-нибудь попросил занять его место в газовой камере, он бы с радостью согласился. Как и Максимилиан, он ждал бы смерти, распевая псалмы, умирая от голода или жажды, пока палачи не впрыснули бы ему в вену карболовую кислоту. На такой героический поступок он вполне мог бы пойти. Самая ужасная смерть не страшила отца Гонзалеса. Однако ему не угрожали смертью. Они знали и могли рассказать.

Отец Гонзалес положил трубку и раскрыл для проверки следующую тетрадь.

* * *

В общем и целом отчет отца Гонзалеса о том, что произошло в кафе «Феникс», соответствовал действительности, хотя святой отец и попытался запутать незримого оппонента. Например, скрыть имена тех, кто присутствовал при знаменательной встрече, хотя сам он прекрасно понимал тщетность подобных усилий. Слишком многие видели и его, и сеньора Вальдеса, и девушку. Бедный отец Гонзалес не представлял, кто из присутствовавших накануне вечером в «Фениксе» мог оказаться Иудой, и был уверен в одном: сам он только что сыграл эту роль. Но, как бы он или другой осведомитель ни старались сотрудничать с тайной полицией или, наоборот, саботировать свой гражданский долг, существовали детали, которых никто из них не мог знать в принципе. Например, только девушка и Л.Э. Вальдес знали, что Л. Э. Вальдес сказал девушке на ухо за столом.

Сам сеньор Вальдес помнил все отчетливо, почти дословно, и теперь, лежа в постели и глядя на расцветающий в небе сероватый рассвет, проигрывал события вчерашнего вечера в ритме траурного танго, что хрипловато нашептывал ему стоящий в изголовье кровати радиоприемник. Он вспомнил, как одним махом преодолел разделявшую их пропасть и подошел к столу, за которым сидела Катерина. Она улыбнулась, глядя на него снизу вверх. Улыбка показалась ему немного нервной. Сидевший рядом юнец тоже слегка улыбнулся и чуть подвинулся, освободив самый краешек скамьи. Сидя почти на весу, сеньор Вальдес цеплялся за спинку скамьи ровно тринадцать минут, каждую из которых отсчитывал, поглядывая на свои элегантные серебряные часы, а потом ему все-таки удалось выпихнуть юнца с насиженного места.

Когда рассерженный юнец ушел, образовалось свободное пространство, небольшой участок до блеска отполированной тысячами задниц доски. Сеньор Вальдес продолжал сидеть, не меняя позы, положив одну руку на стол, а другой небрежно обхватив спинку. И когда Катерина скользнула в его сторону, получилось, что его рука как бы обхватила ее за плечи. Как естественно все вышло!

— Я тебе кое-что принес…

Пинком сеньор Вальдес отбросил в сторону простыню и позволил сладкому дурману танго проникнуть в мозг.

А кстати, звучала ли музыка там, в «Фениксе»? Он не мог вспомнить. Должно быть, звучала. Несколькими аккуратными мазками он добавил музыку к вчерашней картинке.

— Я тебе кое-что принес, — сказал он негромко, когда остальные, поняв, что для них в этом разговоре места нет, вежливо, послушно, незаметно отодвинулись на другой край скамьи.

— Я тебе кое-что принес.

Так он сказал. И когда она взглянула ему в глаза, застенчиво и чуть испуганно улыбаясь, он все понял. Он достал из нагрудного кармашка идеально отглаженной бледно-розовой рубашки без единого пятнышка, без следов пота, с дорогими запонками, вставленными в ровно отстроченные прорези манжет, визитную карточку и вложил ей в руку.

Катерина посмотрела на карточку, потом на него.

Он взял карточку из ее сложенных горстью ладоней и перевернул ее. На