В объятии Зверя. Том 2 - Зена Тирс Страница 16

— Второй раз не попрошу, — произнесла Владычица.

Рейван осторожно приблизился, потянулся вверх, к бёдрам Маррей. Она опустилась на подушки, обмякла, поборов смущение, откинула подол платья и развела колени. Страх сковал ей грудь. Тело забилось мелкой дрожью. Она ощутила, как кожу защекотало неуверенное тепло его губ и рук, стягивающих бельё. Распалённое дыхание Рейвана воспылало над лоном, жаркое влажное прикосновение явилось обретением давно желанного. Его ладони легли ей на живот и успокоили её. Владычица не удержала стон.

Маррей желала отдать ему всю себя и горько сожалела о том, что Рейван не может быть ни мужем, ни отцом.

— Люби меня, — прошептала она, прижимая к себе его голову. — Люби как сможешь…

Руки Маррей жадно обхватили его, пытаясь проникнуть под колючий, твёрдый доспех. Рейван поднялся, горячий, опьянённый, и расстегнул на боках ремни. Скинув броню, он взял ножку Маррей в ладони. Каждым прикосновением он давал понять, что она — его согревающий свет, его трепетная радость.

Маррей, разнеженная лаской, водила пальцами по колену Рейвана, но не решалась двинуться выше. Она боялась перейти грань и вобрать больше, чем могла бы принять. Владычица знала, что если тронет его под одеждой, то не совладает со звериной сутью мужчины — и всё быстро решится. Опасность смерти сплелась с триумфом жизни и страсти, словно горечь вина, одурманившая разум и разгорячившая кровь.

Рейван вновь склонился над животом Маррей, и теперь она ощутила его зубы. Поцелуи его стали крепкими, грубыми, а руки — властными, знающими. Владычице всё сильнее хотелось покориться им. Она выгнулась, прижимая его к себе, обхватила ногами, желая ощутить его внутри себя. Тело её вновь охватила дрожь. Но пустота не заполнялась, зов плоти не утихал.

Рейван толкнулся в постель, вздрогнул. Маррей, поняла, что он и сам до отчаяния, до неистового безумия просится к ней.

— Разрешись, — прошептала она, вплетая пальцы в его волосы. — Ты ведь можешь. Я хочу этого — чтобы ты разрешился и успокоился.

Рейван остановился.

— Нет, — хрипло проговорил он. — Ты решила пожалеть меня — не надо.

Замерев, он навис над ней. Она чувствовала, как горячо пульсирует в нём кровь. Пытаясь скрыть уязвимость и возгорающийся стыд, Маррей опустила подол платья.

«Я сама на это пошла. Чего ещё я ожидала?» — рассердилась она на саму себя и отвернулась.

Налившаяся тяжесть невыплеснутой любви колола, распирала её. Опустошение скорбно разрасталось внутри, стискивая холодными щупальцами вены.

Рейван поднялся, подошёл к столу, наполнил кубок и выпил одним глотком. Затем налил снова и, обойдя широкую кровать, сел рядом с Владычицей.

— Выпьешь? — предложил он, протягивая вино.

— Уходи! — прошипела она, оттолкнув его руку. Рейван вздрогнул от неожиданности. — Наша любовь невозможна. Тебе надо уйти!

Рейван опустошил второй бокал.

— Дай мне что-нибудь твоё, — проговорил он.

— Зачем?

— Я тоже хочу помнить.

Маррей усмехнулась.

— Вопреки Причастию?

— И поэтому тоже…

Владычица печально улыбнулась. Она сняла с шеи бусы и разорвала нить, поймав удивлённый взгляд Рейвана.

— Все не дам, нет, только одну, — проговорила она, стянув с нити перламутровую бусину, обрамлённую золотом. — Мне подарил их отец. Пододвинься.

Маррей взяла косу Рейвана, и он застыл под её ласковым прикосновением. Освободив тонкую прядь, Владычица нанизала на неё бусину и заправила волосы обратно под кожаные ремешки.

— Теперь уходи, кзорг.

5 Долгом ли, сердцем ли?

Остаток робкого северного лета Ингрид не вставала с постели. За это время Нордхейм покинули все ваны и их соратники. В крепости остались лишь самые близкие: Лютый, его люди и Тирно.

Осень рано взошла на престол. Временами с неба сыпала снежная крупа, временами шли дожди. Низкие серые тучи клубились над долиной, и холодные ветра дули без устали.

Ингрид открыла глаза и осмотрелась в сумраке. Она лежала в покоях, когда-то принадлежавших отцу. Занавеси в большой зал были раздвинуты, Тирно сидел за одним из столов и дырявил шилом петли будущего кожаного доспеха. Посреди зала пылали горящие чаши, а у очага дымился котёл.

Ингрид коснулась пальцами своих губ и подумала о Лютом. Ей всегда казалось, что мужчины причиняют женщинам лишь страдание, но воспоминание о поцелуе, о нежности воеводы согрело ей сердце.

Сев на постели, Ингрид прочистила горло и увидела, как от её попытки прокашляться вздрогнул Тирно.

— Погоди вставать, ты ещё слаба! — воскликнул он, бросившись к ней.

Его инструменты со звоном рассыпались по полу.

— Где же Лютый, Тирно? Он так давно не заходил!

— Три дня назад, — вздохнул рудокоп, — разбирая завал в своём сожжённом доме, он нашёл тела жены и детей и похоронил их. С тех пор я его не видел…

Лицо Ингрид осунулось, она откинулась на шкуры и помрачнела.

«Наверное, вновь заливает горе, лежит один на холодной земле…» Она вспомнила, каким уязвимым и беспомощным он предстал перед ней накануне битвы за Нордхейм.

«Только бы не заболел и не умер».

— Тирно, найди же его! И позови ко мне!

— Незачем меня звать, я уже здесь, — раздался голос воеводы.

Он вошёл в зал с кабаньей тушей на плечах и свалил её на стол, а потом прошёл в покои к Ингрид.

— Я был на охоте, — сказал Лютый, поймав на себе удивлённые взгляды Тирно и Волчицы.

Ингрид с удовольствием заметила, что выглядел он неплохо: был опрятен и трезв.

— У тебя щёки красные! Тирно, ты не переборщил с грелками? — проговорил воевода, потерев друг о друга запачканные землёй ладони.

— Иди сюда, — протянула к нему руки Ингрид.

Лютый сел на постель, и она провела пальцами по его жёстким чёрным волосам, дивясь тому, какой длинный путь нужно было пройти, чтобы понять, насколько близко счастье и насколько оно просто.

— Сейчас я встану, и мы разделаем твоего кабана, — улыбнулась она.

— Хорошо. Если ты уже можешь встать, то хватит валяться, — ответил воевода, легко коснувшись губами шрама на лбу Ингрид.

***

Мгла над долиной Нордхейма рассеялась. Солнце блистало в сосновых кронах, а редкие кустарники выкрасились в рыжий цвет. Грудь Ингрид наполнил влажный осенний воздух, в котором перемешались запах тёплой хвои и дыхание ледников. Воздух имел тот же вкус, что и в детстве. Но только она сама уже не была прежней. Старую