Терри Иглтон - Почему Маркс был прав Страница 17

Это не означает, что Маркс ничего не усвоил из наследия таких утопических мыслителей, как Фурье, Сен-Симон и Роберт Оуэн. Наряду с достаточно резкими отзывами о них он мог одобрительно высказываться об их идеях, которые подчас оказывались удивительно передовыми для своего времени. (Правда, не все из них. Например, Фурье, первым применивший термин «феминизм» и считавший, что низовая ячейка идеального общества должна состоять ровно из 1620 человек, полагал, что в грядущем обществе морскую воду следовало бы превратить в лимонад. Тогда как сам Маркс, насколько можно судить, предпочел бы чистый рислинг.) Так, в частности, Маркс критиковал веру утопистов, будто они могут одержать победу над своими противниками исключительно силой аргументов. Общество для них было полем битвы идей, а не столкновения материальных интересов. Маркс же, напротив, весьма скептически высказывался по поводу их веры в интеллектуальные диалоги. Он считал, что по-настоящему увлечь людей могут только

те идеи, которые приходят к ним через повседневную жизнь, а не через рассуждения философов или дискуссионные кружки. Если вы хотите узнать, что люди реально думают, следите за тем, что они делают, а не за тем, о чем они говорят.

Для Маркса утопические прожекты были лишь пустым отвлечением от насущных политических задач. Энергия, которая уходит из них, могла бы принести гораздо больше пользы, будучи посвящена политической борьбе. Как материалист, Маркс с осторожностью относился к идеям, которые уводят от исторической реальности, и считал, что обычно за таким отрывом теории от практики стоят вполне конкретные исторически обусловленные причины. Тот, у кого есть досуг, может набрасывать более или менее детализированные схемы устройства лучшего будущего, точно так же как все желающие могут составлять бесконечные планы величественного романа; вот только они так никогда и не приступят к его написанию, поскольку погрязнут в бесконечном составлении планов для него. Позиция Маркса состояла в том, чтобы не мечтать об идеальном будущем, а решать проблемы настоящего, которые мешают наступлению лучшего будущего. А когда это будет достигнуто, то исчезнет и необходимость в людях, подобных ему.

В «Гражданской войне во Франции» Маркс писал, что революционным рабочим «предстоит не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного общества» [3]. Надежда на лучшее будущее не может выражаться лишь в задумчивых сентенциях, мол, «было бы неплохо, если...». Если она будет чем-то большим, чем праздная

фантазия, то принципиально иное будущее станет не только желательным, но и безусловно осуществимым; а чтобы стать осуществимым, оно должно укрепиться в реалиях настоящего. Оно не может быть одним махом заброшено в настоящее из некоего внешнего политического пространства. Необходимо найти такой ракурс для наблюдения за настоящим, такие Х-лучи для его просвечивания, которые позволили бы выявлять внутри его те фрагменты, которые потенциально способны составить определенную форму будущего. В ином случае вы преуспеете лишь в формировании у людей несбыточных желаний, а несбы-вающиеся желания, по Фрейду, ведут прямиком к невротическим заболеваниям.

В настоящем имеются силы, нацеленные на его изменение. В наше время этим занимается, в частности, такое политическое движение, как феминизм; правда, оно добивается такого будущего, в котором на долгое время сохраняется очень многое из настоящего. Для Маркса связующим звеном между настоящим и будущим является рабочий класс - уже имеющаяся реальность и одновременно сила, способная ее преобразовать. Эмансипационные меры вбивают клин будущего в самую сердцевину настоящего. Они представляют собой мост между настоящим и будущим, точку, где они пересекаются. При этом как настоящее, так и будущее обеспечиваются ресурсами прошлого, прежде всего в плане наиболее конструктивных политических традиций, за которые надо сражаться, чтобы выжить.

Некоторые консерваторы являются утопистами, только их утопия лежит не в будущем, а в прошлом. Согласно их взглядам, история представляет собой одно долгое и печальное

нисхождение с вершин золотого века, воздвигнутых во времена Адама, Вергилия, Данте, Шекспира, Сэмюэля Джонсона, Джефферсона, Дизраэли, Маргарет Тэтчер или каких-то иных деятелей подобного рода, которых вы сочтете нужным упомянуть. Подобное отношение к прошлому как разновидности фетиша весьма напоминает то, как обращаются с будущим некоторые утопические мыслители. На самом деле, прошлое ничуть не более реально, чем будущее, даже если оно воспринимается так, как будто оно есть.

Впрочем, есть и такие консерваторы, которые отвергают миф о бесконечном падении на том основании, что всякий век является столь же мерзким, как и любой другой. Хорошей новостью для них является то, что дела не идут еще хуже; плохая же состоит в том, что это происходит лишь потому, что им просто некуда дальше ухудшаться. Потому что история управляется человеческой природой, а эта последняя: а) пребывает в ужасающе скверном состоянии и б) абсолютно неизменяема. Величайшая глупость - а точнее сказать, подлость - состоит в том, чтобы манить людей идеалами, которых они по самой своей сути не способны достичь. Радикалы поистине доводят людей до последней степени отвращения к самим себе; пытаясь подбодрить их рассказами о возвышенных вещах, они лишь погружают их в еще более глубокое чувство вины и отчаяния.

Начиная свой путь отсюда, мы вряд ли услышим приятный рецепт политических преобразований. Здесь настоящее выглядит скорее как препятствие, нежели удобная возможность для таких перемен. Так и тянет, подобно анекдотическому туповатому ирландцу, спрашивающему дорогу на железнодорожной

станции, сказать: «Что-то мне не хочется отправляться отсюда». Замечание вовсе не такое нелогичное, как может показаться, что также справедливо для ирландцев. Оно означает: «Вы сможете попасть туда быстрее и более коротким путем, если не будете отправляться из этого неудобного и труднодоступного места». Сегодняшние социалисты могут с полным сочувствием отнестись к этому мнению. Совсем не трудно представить себе нашего сошедшего с карикатуры ирландца, который, осматривая Россию после большевистской революции с точки зрения задачи построения социализма в осажденной, изолированной от мира и голодающей стране, замечает: «Что-то мне не хочется отправляться отсюда».

Однако никаких иных отправных точек, разумеется, нет и не будет. При всей своей вариативности предстоящее нам будущее исходит из данного конкретного настоящего. А большая часть настоящего создана в прошлом. Чтобы кроить по своему вкусу будущее у нас нет ничего, кроме весьма скудного набора несовершенных орудий, дошедших до нас из прошлого. Да и эти орудия достались нам не с иголочки, а весьма и весьма потрепанными. В «Критике Готской программы» Маркс замечает, что новое общество с необходимостью будет сохранять родимые пятна старого порядка, из которого оно вышло. Поэтому не будет никакого «чистого листа», с которого можно было бы начать свою историю. Вера в нечто подобное - иллюзия, характерная для так называемых ультралевых ( «детская болезнь», как называл это Ленин), которые в своем революционном запале отвергают любые сделки с такими скомпрометировавшими себя орудиями настоящего, как социальные реформы, профсоюзы, политические партии, парламентская демократия и т. д. И в итоге остаются столь же незапятнанными, сколь и бессильными.

Добавим к этому, что будущее не просто начинается в настоящем, причем даже в большей степени, чем юность начинается в детстве. Должны существовать те или иные способы его выявления. Это не означает, что степень обязательности фактической реализации возможного будущего даже более высока, чем для ребенка достижение юности. Он, вообще говоря, может умереть до ее достижения, например от лейкемии или в аварии. Главным в высказанном тезисе является, пожалуй, признание того, что при некотором данном настоящем появление в будущем каких-либо старых форм является невозможным. Будущее открыто, но оно не является абсолютно открытым, и никакие уже отжившие явления не могут в нем в точности возродиться. То, где я могу оказаться через десять минут, зависит, помимо всего прочего, от того, где я нахожусь сейчас. Рассматривать будущее как потенциально скрытое в настоящем - это не значит смотреть на яйцо как на потенциальную курицу. Яйцо, если оно не разобьется или не будет сварено для пикника, превратится в курицу согласно законам природы; однако природа не гарантирует, что социализм придет вслед за капитализмом. В настоящем заключено много различных вариантов будущего, и какие-то из них гораздо менее привлекательны, чем другие.

Такое понимание будущего служит, помимо всего прочего, надежной защитой от бестолковых карикатур на него. В частности, оно напрочь исключает самовлюбленный «эволюционистский» взгляд на будущее, которое мыслится просто как расширение настоящего, этакая копия с увеличением. В общем, это способ подобно нашим правителям видеть в будущем нечто такое, что лучше настоящего, но в то же время тихо и спокойно его продолжает, а всякие неприятные сюрпризы в нем сведены к минимуму. Здесь нет места разрывам или потрясениям, одно лишь постепенное совершенствование того, что мы уже имеем. До недавнего времени этот взгляд был известен под названием «Конец истории», но с тех пор радикальные исламисты, бесцеремонно вломившись в историю, вновь сделали ее открытой. Вы также можете назвать это псевдоисторическое воззрение теорией золотой рыбки, поскольку, по сути, это мечта о существовании спокойном и безопасном, но однообразном, чем, по-видимому, и отличается жизнь золотой рыбки. За свободу от драматических встрясок она платит полнейшей скукой. Из-за чего ей и другим приверженцам подобных теорий не удается понять, что будущее может оказаться гораздо хуже настоящего; единственное, в чем можно быть уверенным относительно будущего, так это то, что оно будет совершенно иным. Одна из причин, по которой финансовые рынки несколько лет назад бодро росли, состояла в том, что они доверяли модели, предполагавшей, что будущее будет очень похоже на настоящее.