User - o bdf4013bc3250c39 Страница 18

объятиями, успела с удивлением подумать, дивясь собственной неведомо

откуда взявшейся раскрепощенности: «И куда тебя только несет, девушка?..

Он ведь сам сказал, что только в книжках бывает счастье… А это тогда что?..

Не знаю, пускай», - и закрыла глаза под жадными, ненасытными

поцелуями…

* * *

Весь тот день они провели вместе. Для начала приготовили роскошный обед.

Константин Генрихович показал Зине, как приготовить полюбившуюся ему в

Италии сырную закуску «Рафаэлло». Обошелся самыми скромными

продуктами: натер на терке плавленые сырки, добавил майонез и

выдавленный через пресс чеснок. Из получившейся массы сформировал

87

небольшие шарики, в каждый из которых поместил грецкий орех и оливку.

Размешал, дал Зине попробовать с ложки.

- Чудесно! – она раскрыла восхищенные глаза.

- Никогда не пробовала? – спросил профессор. – При желании можно из

самых элементарных продуктов, купленных в Москве, приготовить вот такое

чудо. Надо только включить воображение и вдохновение.

Зина с грустью подумала о маме, которой всю жизнь было, конечно, не до

вдохновения, а все ее воображение уходило на то, как с наименьшим для себя

риском угодить вечно пьяному мужу. Она вздохнула и попыталась отогнать

грустные мысли. Сегодня все-таки ее день, и он должен быть праздничным, нарядным!

Потом Швец попросил Зининой помощи в приготовлении апельсинового

пирога. Велел ее развести дрожжи в теплом молоке и оставить минут на

пятнадцать, добавив туда три чайных ложки сахара. А сам тем временем

готовил начинку: пропустил апельсины через мясорубку и добавил в

образовавшуюся массу полстакана сахара.

- Весь конек в том, чтобы апельсины прокручивать вместе с цедрой, - пояснял

он, крутя ручку мясорубки. – Тогда вкус становится особенным, острым,

пикантным. Ты скоро попробуешь и оценишь… Добавь-ка к дрожжам

маргарина, три желтка и муку. Все вон там, в правом шкафу.

Когда тесто поднялось, Зина замесила его, раскатала по небольшому

противню, сделав, по указке Константина Генриховича, бортики по краям.

- Вот так, все правильно, умница, - похвалил профессор. – А теперь оставим

это хозяйство в покое на полчаса.

88

За это время он смешал из яиц и сахара крепкую пену и капнул туда капельку

уксуса. Затем посыпал тесто крахмалом и переместил сверху

приготовленную начинку.

- Теперь, запоминай, заливаем все это взбитыми белками и ставим в

разогретую духовку. Ты заметила, что я несколько минут назад включил ее?

- Сколько ждать? – нетерпеливо спросила Зина. – У меня уже слюнки текут.

- Не так еще потекут, когда попробуешь! Минут через двадцать вытащим его

из жара и дадим остыть, а сами тем временем будем пить восхитительное

итальянское вино и закусывать сырными шариками.

Константин Генрихович вынул из холодильника бутылку привезенного из

недавней загранкомандировки вина и торжественно водрузил ее на столе.

- Я просто млею от этого вина, - сказал он. – Оно производится в области

Венето, это на северо-востоке Италии, из винограда сорта шардоне. Пьется

мягко, надо только смаковать каждый глоток, каждую каплю. Ну что,

приступим к трапезе? – и наполнил бокалы светло-янтарным напитком.

Зина взяла бутылку, прочитала на этикетке: «Natale Verga, Chardonnay del Veneto Frassinо, 1981».

- Это год производства? – спросила она.

- Да, разумеется, - кивнул профессор. – Прошлогоднее. Из ранних, молодых

вин. Вкус у него терпкий, ядреный. Попробуй, - и он поднес свой бокал к

бокалу Зины, слегка стукнул кромкой, так что раздался нежный, хрустальный

звон, и отпил небольшой глоток.

Зина отпила следом. Незнакомый, но оригинальный вкус приятно удивил ее.

Сырные шарики «Рафаэлло» придали букету дополнительной пикантности, и

вскоре Зина почувствовала, как приятная теплая волна поднимается откуда-то

89

из-под ложечки, мягкими перекатами подступает к горлу, к голове, слегка

туманит сознание.

- Знаешь, мне так легко, - слегка разомлев от выпитого, призналась она

Константину Генриховичу. – Хочется жить, улыбаться… Я ведь никогда не

говорила тебе, как я живу…

Зина прекрасно сознавала, что становится словоохотливой, развязной, но –

удивительно – это ничуть не смутило ее. Наоборот, ей вдруг захотелось

рассказать Швецу про свою жизнь, что-то в подсознании убеждало ее: он

поймет, проникнется. У нее так мало было в жизни добра, что первый

встреченный ею неравнодушный человек, каковым, несомненно, являлся для

нее Швец, заменил бы ей сейчас, она чувствовала, и отца, и мать, и всех

моралистов земли вместе взятых. И она стала рассказывать о себе: про

пьянки и ругань, про гроши, с большим трудом выкраиваемые матерью на

учебники и тетрадки для дочери, про серую атмосферу родительского дома…

- Бедняжка, я и не знал, что ты росла в такой обстановке, - посочувствовал

Константин Генрихович. – Представляю, как тебе было скучно.

- Нет, - возразила она. – Скучно мне не было. Мне помогали книги.

Удивительное, быстродействующее лекарство против скуки! Вполне

возможно, что будь в моей семье все мирно да гладко, я и не стремилась бы

учиться. Стала бы, как многие мои одноклассницы, продавщицами да вышла

бы замуж в девятнадцать лет. Не поступила бы в институт, тебя бы не

встретила, - она бросила в него испытующий взгляд.

- Ну, это ты зря! – дернулся Швец. – Если судьбой нам написано было

повстречаться, то мы все равно встретились бы. Я будто бы всю жизнь тебя

ждал…

- А давно ты женат?

90

- Двадцать пять лет. Сыну уже двадцать четыре, дочь на год моложе, твоя

ровесница.

- И что же, за все время ты ни разу не изменял жене? – отважилась спросить

Зина.

Швец поморщился, повертел в руках вилку с ножом, ответил не сразу.

- Как бы тебе сказать, - наконец, промолвил он. – Смотря что понимать под

изменой…

- А разве это слово подразумевает множество толкований? – лукаво

подстегивала его Зина.

- Оказывается, что так, - профессор медлил, стараясь найти нужные слова. -

Молода ты еще, не сталкивалась со многими вещами. Если понимать под

изменой желание лишний раз не видеть жену, оставаться в своей оболочке -

среди книг, научных интересов, дискуссий с коллегами, командировок, - то

да, изменял. И продолжаю изменять.

- Что же так? – искренне удивилась Зина: такого ответа она никак не ожидала.

«Видно, и впрямь, мало жила», - мелькнула мысль.

- Мы с ней чужие люди, духовно, я имею в виду. Она химик, вся в своих

интересах, колбочках, лабораториях, шут его знает, в чем еще. Спорить о

физиках и лириках сейчас, конечно, уже не модно, но суть вещей-то осталась, как тяжелый ил на дне водоема. Просто никто не хочет тормошить этот ил, поскольку сегодня это уже не продуктивно. Однако мне от этого не легче.

Дома, в атмосфере, которая, казалось бы, должна быть для меня теплым

убежищем, чудесным очагом, я чувствую себя, будто на приеме у английской

королевы… Не знаю, поняла ли ты меня.

- Я стараюсь, - тихо ответила Зина.

- И обожаю дни, недели, когда она в командировках, вот как сейчас…

91

- Чтобы безнаказанно принимать у себя молоденьких девушек? – выпалила

Зина и спохватилась.

Повисло неловкое молчание. Она смотрела в тарелку, потупив глаза, он встал, прошелся по кухне и вдруг изо всей силы ударил кулаком в стену. Тупой звук

заставил ее вздрогнуть и осторожно поднять глаза. Константин Генрихович с

укором смотрел на нее, а на его руке пламенели две крупные кровяные

ссадины.

- Прости меня! – вскочила она и бросилась к нему, повисла у него на плече и

все тараторила: - Прости меня, я дура, дура! Я никогда так больше не буду, слышишь, никогда! Веришь мне? – не давая ему ответить, она схватила его

пораненную руку и запричитала: - Что с тобой? Ты ушибся? Тебе больно?

- Поранил о дверной косяк, пустяки, - едва слышно промолвил он. – Больно

от другого…

- Ну прости меня, прости! – умоляла она, понимая, что сказала глупость.

- Я тебя прошу никогда больше так не говорить, слышишь? – он взял ее

обеими руками за голову и пристально смотрел ей в глаза.

- Да, да, - кивала она.

- Никогда! – повторил он. – Иначе я перестану отличать тебя от твоих

подружек-продавщиц, поняла? Я все-таки думал, что ты на несколько

порядков выше их…

- Не буду, не буду, прости… - лепетала она. И вдруг тихо заплакала мелкими

слезами, обняв его и уткнувшись лицом в его широкую грудь.

- Будем считать, что ничего и не было, да? – улыбнулся он и поцеловал ее в

макушку. – Глупенькая какая!

92

Ей стало так хорошо от этих слов, так не по земному легко и свободно, что

она еще пуще разрыдалась – теперь уже от радости, которую не в силах была