Андрей Посняков - Царьград. Гексалогия Страница 19

– Положи, отдохни и работай, – спокойно продолжал Кызгырлы. – Ты, конечно, будешь потом наказан. Как и эти два ишака! – надсмотрщик бросил злобный взгляд на Кайма с Гашой. Те виновато потупились.

А бритоголовый, отбросив в сторону лук, уселся на камень… если б здесь курили, так, наверное, и закурил бы – выдержка у него оказалась железная. Можно было бы, конечно, ударить его с размаху по шее, затем разогнать остальных, затем… А что затем? Лешка чувствовал, как уходит из него весь боевой запал, да и ударить с размаху безоружного как‑то не получалось. Ну, просто невозможно было!

Лешка с силой воткнул в землю кирку и тяжело уселся рядом.

– Молодец, – одобрительно кивнул Кызгырлы. – Отдыхай. Вон там кувшин – можешь попить.

Лешка напился.

– Отдохнешь, начинай работать, – поднявшись на ноги, бритоголовый подобрал стрелы и лук и удалился, многозначительно посмотрев на Гашу и Кайма.

Лешка немного посидел, потом взял кирку… И работал уже так, как хотел. Получилось даже более производительней, нежели раньше. Уроды – Гаша и Каим – делали вид что Лешки вообще с ними нет. Не подкалывали, не орали, не гыркотали по‑своему – лишь иногда шипели, как змеи, – «ишь, ишь». А вечером, как честно предупредил Кызгырлы, наказали всех троих. Просто говоря, разложили на вытащенных во двор козлах, да высекли. Больно, но не очень сильно, так, чтоб назавтра работать могли. Разве ж нужны хозяину больные рабы? Нет, понятно – назавтра была опять та же канава, потом еще одна, потом из камней складывали забор, после месили и таскали глину… Работы в хозяйстве Ичибея хватало. И большей частью это был труд тяжелый, монотонный и отупляющий – как раз для рабов. Каждый день одно и то же. Ну, почти одно и то же. Днем – работа, вечером – жиденькая похлебка и сон. Утро – вечер. Работа – похлебка – сон. И так, одуряюще, день за днем. По‑прежнему было жарко, но по ночам все чаще затягивалось тучами небо, и шли дожди, и гремели грозы. Только Лешка их не замечал. Он вообще теперь мало что замечал… Даже с Владосом не разговаривал, а, поев, сразу же засыпал. Утро – вечер, утро – вечер. Работа – похлебка – сон…

Точно так же, впрочем, вели себя и остальные рабы. И вот однажды…

Они в очередной раз таскали глину с берега когда‑то высохшего, а после вчерашней грозы – вполне полноводного ручья. Гаша с Каимом и Лешка. Все трое – большими корзинами, грязные. Кызгырлы даже не требовалось за ними никакого присмотра – и так бы никуда не делись эти почти превратившиеся во вьючных животных рабы. Тем не менее надсмотрщик, конечно, исполнял свой долг, время от времени внимательно наблюдая за невольниками. День выдался чудесный – солнечный, но не жаркий. Чистое небо блестело лазурью, с сиреневых гор долетали порывы прохладного ветерка, пахло яблоками и сливами. На зеленом лугу, недалеко от ручья, паслись тучные овцы. В вышине, над лугом, высматривая добычу, парил орел. Кызгырлы, усевшись на плоский камень и положив на колени лук, внимательно наблюдал за птицей. Конечно, барана бы она не унесла, но все же…

Лешка тащил уже черт знает какую корзину, тупо соображая, что скоро наконец и вечер. Миска теплой похлебки, сухая солома, сон. Что может быть лучше? А завтра снова работа… но лучше не думать о том, что будет завтра, гораздо приятнее жить сегодняшним днем, тогда все кажется проще, уютнее – работа, похлебка, сон; работа, похлебка, сон; работа, похлебка…

Лешка и сам не понял, что его так поразило в светлых водах ручья. Вроде пронеслось что‑то, несомое быстрым течением. Пронеслось… Да мало ли грязи? И все же – прорвалось в сознание, взорвалось – господи, да что ж это было?

Пластиковая пивная бутылка! Она самая! Большая такая, родная, с вымокшей желто‑синей этикеткой, самое дешевое – «Жигулевское»! Откуда она здесь… Нет… Если она здесь, то…

Бросив корзину, Лешка побежал по берегу ручья, разбрасывая по сторонам комки мокрой глины. А стремительное течение словно бы убегало от него, журчало под камнями, ловило стремниной солнце. А Леша бежал, бежал, бежал, всматривался, нисколько не опасаясь споткнуться, позабыв о корзине, о невыполненной на сегодня работе, о бритоголовом надсмотрщике Кызгырлы, обо всем…

Только бы не упустить, только бы догнать, рассмотреть… И тогда… И тогда? И тогда!

Кажется, впереди что‑то блеснуло. Во‑он, под тем камнем… Ага! Юноша спрыгнул в воду, нагнулся, зашарив под камнем руками… Нет! Не может быть! Он не мог так ошибиться… Ведь видел же! Точно видел. И вот…

Просто кусок старого сена – желто‑коричневый, с какой‑то синей прилипшей тряпкой, ничуть не похожий на полуторалитровую пластиковую бутыль. По Лешкиным щекам потекли слезы. Ну, как же? Ну, как? Как же он мог так ошибиться?

С раздражением отбросив мокрое сено, юноша запрокинул голову и посмотрел в небо – синее, чистое и высокое и долго стоял так, глотая горькие слезы.

В этот момент и накинул на него аркан бритоголовый надсмотрщик Кызгырлы. Свалил с ног, потащил по каменистой почве. Острые камни царапали щеки, больно впивались в ребра. Лешка не реагировал.

– Ты знаешь, что полагается за побег? – заглянув ему в лицо, начал было бритоголовый, но, присмотревшись, лишь махнул рукой и сделал знак парням:

– Тащите в дальний амбар. Пусть хозяин решает.

Хозяин, Ичибей Калы, выглядел зло и хмуро. Под стать ему была и охрана, и даже согнанные во двор невольники: скотоводы, привратник и прочие. В центре двора, голый по пояс, стоял Лешка – Али, – время от времени окидывая собравшихся презрительно‑безразличным взглядом.

Грозно осмотрев всех, Ичибей произнес весьма прочувствованную речь, которую Лешка, может, с удовольствием бы и послушал, да только вот беда – не понимал ни слова. Впрочем, хозяин недолго злоупотреблял терпением публики. Злобно ощерившись, обернулся, дав знак Кызгырлы…

В общем‑то, ничего нового. Снова козлы; вытащенные на середину двора, снова плеть, только удары на этот раз оказались куда как болезненней, крепче. Так, что Лешка едва не кричал. Но, странное дело, с каждым ударом из него выходила та апатия, что владела юношей вот уже недели три.

Лешка стиснул губы.

Бей, бей. Кызгырлы! Ударь, ударь еще. Сильнее, чтоб лопнула кожа… Что б не привыкал. Что б не казались столь уж желанными сон и похлебка. Что б знал – здесь всегда могут сделать с тобой все, что хотят. Что б наконец думал. Что б снова стал человеком! Уй!!! А не ко всему безразличным животным! Бей, бей, Кызгырлы!

Экзекуция вскоре кончилась – Лешка даже не понял, когда. Спину, конечно, жгло. Но так, вполне терпимо. А ведь бритоголовый был достаточно силен для того, чтоб одним ударом перешибить позвоночник. Мог бы… Но не делал этого, да и вообще, бил довольно щадяще – не хотел испортить хозяйское добро. Да, что и говорить – иногда скупость Ичибея Калы оборачивалась благом.

– Идем! – Кызгырлы рывком поднял парня с козел.

Сплюнув, Лешка, пошатываясь, направился к хижине.

– Нет, не туда, – негромко произнес бритоголовый. – Иди на задворье, наказание еще не закончено.

Ну, надо же, не закончено! Вот уроды. Интересно, что там они еще придумали?

Уроды придумали земляную яму, куда и бросили несчастного парня. Узенькая – не сядешь, и вместе с тем достаточно глубокая – краев рукой не достать, не вылезешь. Лешка поначалу обрадовался – подумаешь, всего‑то навсего яма, ну узкая, ну глубокая – и что с того? Однако, простояв полдня, ощутил, как жутко заныла поясница. Затекли и руки – их ведь было не вытянуть, приходилось либо скрещенными держать у груди, либо, как солдат по стойке смирно – опустить вниз, либо, наоборот, поднять кверху. Так вот зачем они его развязали, собаки! Чтобы усилить мучения. Ну, садисты чертовы, чтоб вам ни дна ни покрышки. Лешка попытался сесть – но без толку, лишь поцарапал разбитую спину и чуть было не закричал от боли. Сволочи! Это ж надо такое придумать. Вроде бы ничего особенного, а вот, поди‑ка, постой.

Мысли юноши между тем постепенно приобрели весьма интересную направленность. Вдруг подумалось – а все ли зло, то, что зло? Может быть, в этом зле есть и хоть какая‑нибудь частичка хорошего? Вот, Кызгырлы его сейчас бил… И, можно сказать, выбил‑таки раба! Заставил опять хоть что‑то почувствовать, хоть что‑то соображать, думать. Ведь так вроде бы получается? Несомненно, так. Вот и сейчас, на первый взгляд – плохо. Но если хорошенько подумать… Чего он был лишен все последнее время? А вот именно такой возможности – не торопясь, поразмышлять, подумать, привести в порядок мысли. А о многом нужно было бы порассуждать и обдумать – многое. Кто ему здесь друг, кто – враг? И – есть ли возможность бежать? А если есть, то куда? К морю или обратно в степь? Грек Владос – станет ли он напарником в возможном побеге? Или ему неплохо и здесь? Он ведь хороший гончар, хозяин, несомненно, его ценит. Ценит… И что с того? Ведь этот парень родился и вырос в большом городе, с театрами и прочим. Наверняка ему здесь настолько скучно, что хоть волком вой! А значит… Ох! Как болит спина! И ведь не опереться коленками о противоположную стенку – спиной‑то все равно не прислонишься, болит! Огнем пышет. И еще жутко хочется пить, в горле так пересохло, что… Лешка вдруг усмехнулся: хорошо хоть, пока ничего другого не хочется. Можно себе представить, что будет, когда захочется… Интересно, долго ли собираются его здесь держать? А что если – несколько дней?! Неделю?! Тьфу… Даже думать об этом не хочется. Боже, как болит спина, как болит… болит…