Nataly - Михаил Абрамович Мильштейн Страница 19

Наступила очередь Гузенко. Как всегда в таких случаях, я на­чал издалека: как семья, чем занимается жена в свободное время, что он делает сам в выходные дни, каковы квартирные условия, не хочет ли он вернуться в Союз, как обстоят дела с английским языком... О делах в начале беседы — ни слова.

Неожиданно Игорь выразил желание участвовать в оператив­ной работе. Для меня это заявление показалось странным.

- Что же конкретно вы могли и хотели бы делать? — спросил я.

- Этого я не знаю, но чувствую, что мог бы участвовать в опе­ративной работе и приносить пользу родине не меньше, чем дру­гие наши сотрудники, — ответил он.

—И все же? — добивался я прямого ответа.

Гузенко пожал плечами и ничего мне не ответил. Тогда я задал другой вопрос.

—А что конкретно вам известно о нашей работе в этой стране?

Вдруг Игорь Гузенко как-то насторожился, в лице появилось напряжение, и он отвел взгляд. Что-то мне не понравилось, но я продолжал спрашивать. Он же всячески стал уходить от серьез­ного разговора, жалуясь на низкий оклад и не очень хорошие жи­лищные условия. Но в целом наш диалог с Гузенко завершился на мажорной ноте: он доволен работой и хотел бы еще раз, когда у меня будет время, встретиться.

Я тоже решил знакомство с шифровальщиком продолжить.

Выезжая за рубеж с инспекционной целью, я никогда не поль­зовался местным шифром, а всегда имел свой собственный, известный только Центру. Так было и на этот раз. Я сам зашифровал свою телеграмму и сдал ее Гузенко для отправки в Москву. Шиф­ровальщик посмотрел на нее и вдруг сказал мне: «Товарищ полков­ник, ну зачем вы тратите время на такую ерунду. Дали бы мне текст, я бы все сделал и быстрее, и лучше. У вас и так времени мало».

Я успокоил шифровальщика, заверив его, что в следующий раз непременно так и сделаю. Между тем Гузенко долго рассмат­ривал мой текст перед тем, как его отправить адресату. В даль­нейшем, передав канадской полиции сотни шифрованных теле­грамм, Игорь Гузенко «споткнулся» на моей депеше: со мной он просчитался.

Почему я не посылал через него свои донесения? Скорее всего, я интуитивно ему не доверял. Шифровальщик вызывал во мне какое-то ничем не объяснимое неприятное чувство. Он казался мне скользким, словно змея, крайне изворотливым и в то же вре­мя не в меру услужливым человеком.

Анализируя еще в Оттаве разговор с Гузенко, я почему-то за­давался одним и тем же вопросом: не имеет ли он доступа к сей­фу Мотинова? Этот вопрос меня мучил, и я решил устроить про­верку. Я вызван «Ламонта» и приказал ему положить в сейф кон­верт с какими-то второстепенными материалами, сказав при этом, что завтра ему следует на целый день уехать в Торонто.

На следующее утро в десять часов я пришел в ту комнату, где находился сейф, и сел за стол, ничего не имея перед собой. Нес­колько раз мимо прошел Гузенко, с любопытством глядя на ме­ня. В конце концов, он подошел ко мне и в вежливой форме спросил, не может ли чем-либо помочь. Я спросил, не знает ли он, где Мотинов. Гузенко ответил, что не имеет понятия, но, ес­ли нужно, он готов все сделать за него.

- Дело в том, — сказал я, — что вчера я положил к нему в сейф материал, а сейчас он мне срочно нужен. У вас случайно нет ключа от его сейфа?

- О чем вы говорите? — резко возразил Гузенко. — Ключ от этого сейфа только у Мотинова.

-Ну что ж, придется ждать, - успокоил я шифровальщика. - Может быть, он скоро вернется.

Проходил час за часом, а я продолжал сидеть за столом Моти­нова. Несколько раз я спрашивал Гузенко, не может ли он что-нибудь сделать, чтобы открыть сейф, но он лишь пожимал пле­чами, делая вид, что ничего сделать не может. И все же скрыть свое волнение шифровальщик был не в состоянии.

Время текло медленно, и я уже начал терять терпение. Часы показывали четыре часа вечера. Вдруг в комнату влетел Гузенко.

— Вот, проверьте, может быть, этот ключ подойдет, — произ­нес он.

И ключ, естественно, подошел. Я молча открыл сейф, взял свой пакет, поблагодарил, вернул ключ и покинул помещение.

Назавтра я рассказал Мотинову о том, что Гузенко имеет дос­туп к его сейфу. Но он не очень-то расстроился, сказав, что шиф­ровальщик имеет допуск к совершенно секретной переписке. Тем не менее, я ему приказал, чтобы он сменил сейф и проследил, чтобы никто, кроме него, не имел к сейфу доступа. Все-таки, как оказалось впоследствии, Мотинов не выполнил приказа. Как я уже говорил, у меня не было времени ознакомиться с содержанием сейфа. Знай я, какие государственные тайны там хранятся, непременно потребовал бы уничтожить всю секретную инфор­мацию.

Между тем Гузенко продолжал донимать меня своими пред­ложениями об услугах: «Не нужно ли мне послать какую-нибудь депешу в Центр?» Я отмалчивался. Перед отъездом я еще раз предупредил Заботина о необходимости переселить Игоря Гузен­ко в здание посольства и на прощание снова встретился с шиф­ровальщиком. Наша беседа продолжалась несколько часов. Я внимательно слушал его, лишь изредка задавая несущественные вопросы. Какое-то тревожное предчувствие не покидало меня на протяжении всего разговора. Что-то неискреннее, подлое виде­лось мне в этом человеке. Мне показалось, что он постоянно пребывает в состоянии страха. Именно тогда, в июне 1944 года, я пришел к выводу, что Гузенко готовится к побегу. Я, конечно, от­давал себе отчет, что мое предположение основано исключительно на субъективных ощущениях и поэтому высказывать вслух свое мнение в Центре преждевременно и даже опасно. С этим сложным чувством 16 июня 1944 года я покинул Канаду и в кон­це июля возвратился в Советский Союз. И все же в Москве, до­кладывая о своей поездке тогдашнему начальнику военной раз­ведки Ивану Ильичеву, я рассказал ему не только о своих впечат­лениях о секретной миссии в Канаду, но и высказал свои опасе­ния в отношении Гузенко. Я сказал буквально следующее: «У ме­ня нет конкретных данных и существенных оснований обвинять шифровальщика, есть только подозрения и догадки, но все же осмелюсь предположить, что Гузенко готовится к побегу и может нас предать».

Ильичев не придал моим словам большого значения. Более того, набросился на меня с упреками.

— Ты представляешь, что говоришь? — воскликнул он. — Раз­ве можно так безосновательно и безответственно подозревать кого-либо. Если основываться только на подозрениях, то тогда нам всех надо отзывать из-за рубежа.

Отругав меня, Ильичев, тем не менее, наследующий день все-таки приказал составить телеграмму об отзыве Гузенко из Кана­ды. В ней было выражено настоятельное требование о переселе­нии шифровальщика в дом военного атташе до его отъезда из Оттавы. Именно об этой телеграмме 1944 года так много гово­рится в документах Королевской канадской полиции.

После разговора с Ильичевым я пошел к начальнику управле­ния кадров полковнику С. Егорову и подтвердил свое заявление. Он тоже отнесся к моему предположению с большим сомнени­ем, но попросил изложить все письменно. Я это сделать отказал­ся. Так или иначе, но мои умозаключения, как оказалось впос­ледствии, спасли меня от ареста. Если бы я тогда не сделал этих заявлений, то наверняка после бегства Гузенко я был бы аресто­ван, осужден и посажен.

Начались поиски сотрудника, который мог бы заменить Гу­зенко, и вскоре в Оттаву было решено отправить лейтенанта Ку­лакова. В то же время мы узнали, что Заботин так и не переселил шифровальщика в свой дом. Вот тогда-то и родилась грозная телеграмма Федора Кузнецова, заменившего Ильичева на посту начальника разведки, телеграмма, которая, вероятно, и подтолк­нула Гузенко к отчаянному шагу.

Мы получили сообщение о бегстве Игоря Гузенко до того, как он попал в руки канадской полиции. А потом посыпался огром­ный поток телеграмм из Канады, США и других стран с описа­нием деталей побега и именами преданных им сотрудников ГРУ. Телеграммы шли отовсюду и от многих лиц - послов, наших ре­зидентов, от корреспондентов советских газет и радио, аккреди­тованных за рубежом.

В управлении воцарилась атмосфера тревожного ожидания. Не только наши секретные агенты, но и многие видные полити­ческие деятели, в том числе и представители зарубежных ком­партий, были вскоре арестованы, дискредитированы, лишились работы, семьи, друзей, будущего.

Управление начали бомбардировать телефонными запросами. Высшие инстанции требовали справок, объяснений, докладов. Меня вызывал то один, то другой начальник. Потребовали и от начальника ГРУ доклада Сталину. Встал главный вопрос: что де­лать с Гузенко?

В управлении существовала специальная секция «Икс», зани­мавшаяся так называемой «активкой». Строго засекреченная, она подчинялась только начальнику ГРУ и занималась многими делами, в том числе актами «мщения» против тех, кто задумал изменить Родине или нарушить взятые на себя обязательства. Впоследствии это отделение было ликвидировано. Подробно­стей деятельности секции «Икс» я не знал. Знал лишь о ее суще­ствовании. Именно этой секции было поручено продумать все возможные способы наказания Гузенко. На разведывательном языке это называлось организовать «свадьбу». Сделать это мож­но было только с разрешения высшей инстанции, чаще всего - самого Сталина. В свое время во главе этой секции стоял чело­век, мало кому известный. Его кличка была «Заика». Фамилии его я и сегодня не знаю.