Абы што. Приобщение к искусству - Александр Эл Страница 2

что нужно рисунок сделать цветным. Как же цветным, если в учебнике, черно-белый? Ты балбес, а я инженер, – сказал папа. Учись, пока я жив. Цветная тушь есть? Есть! В воскресенье рисунок стал цветным. Огонь красным, а пар голубым. Получился плакат, как в магазине продают. К краям плаката, я прибил длинные палочки, чтобы в трубку скручивать, и укрепил верёвочку, чтобы плакат можно было повесить. Получилось настоящее «Наглядное пособие».

Когда я повесил плакат в классе, физика ещё не было. Ребята подходили, трогали, а я боялся, что испачкают. Появился физик, плакат сразу не заметил, но взгляды перехватил. Повернулся, на секунду замер, заулыбался и стал подробно разглядывать. Всё правильно! Молодцы! Ну, кто отличился? Кому пятёрку в четверти, будем ставить? Физик улыбаясь, смотрел на подлизу Витьку. Класс молчал. Я тоже молчал, вдруг физик разозлится, и порвёт плакат…

Было жарко, и дверь класса была открыта настежь. По коридору катилась колобок – Зуперман, наша учительница черчения. В открытую дверь увидела плакат и бесцеремонно, не обращая никакого внимания на физика, закатилась в класс, и уставилась на плакат. Затем, не поворачиваясь, громко произнесла мою фамилию. Затем, повернулась к классу и также громко сказала: по черчению! Пятёрка, за четверть! И, важно укатилась.

Физик смотрел ошалелыми глазами. Ты? Ты? А как она?… Я сам не понимал, как она определила, кто сделал плакат. Зуперман все боялись, чуть что, она начинала орать.

Пятёрки по черчению, как и по рисованию, меня не радовали, я бы их и так получил. А вот по естествознанию…. На педсовете был скандал, физик не мог, не имел права, обещать двоечнику пятёрку в четверти, ни за что, кроме знания естествознания. Но пятёрку мне, всё же поставили. Говорят, физик настоял. А вскоре вернулась наша училка, и всё стало на свои места. Твёрдая тройка по естествознанию, мне была обеспечена. Однако, покой я потерял.

Оказалось, что мне завидовали, не пятёркам, а вот той самой картинке, на плакате. Красивая она получилась. Люська, со второго этажа, она в соседнем классе учится, подошла и таким противным голосом спрашивает: а ты, правда… сам нарисовал? Я не сказал сразу, что мне помогал папа, что папа придумал сделать картинку цветной, и что папа всё и раскрасил. Теперь я боялся, что об этом узнают, узнают, что я обманщик. Я бы признался сразу, если бы не Зуперман. Почему она решила, что это я? Может, кто-то сказал? Но, ведь никто не знал. Естествознание было первым уроком, и я не успел никому ничего рассказать. А может папа сказал? Но когда? Ничего я так и не узнал. Теперь я не только «балбес», но ещё и обманщик.

И вот сейчас, меня снова мучил папа. А я не знаю что сказать? Сказать, что больше не хочу быть обманщиком? Но ведь папа хотел, как лучше, разве могу я его обижать.

Пока я думал, стоя в углу, папа тоже думал. И сразу обрадовался маминому предложению, хоть какой-то выход. Давай его в какой-нибудь кружок отдадим, чтобы не болтался. Может, поумнеет. После недолгих размышлений, решили отдать в кружок рисования потому, что «дети любят рисовать!» А наш балбес, лошадь нарисовал!

Я слышала, во Дворце Молодёжи хороший кружок есть, – рассказывала мама. Там руководитель очень известный, его по телевизору показывают, у него даже звание есть – «заслуженный!» Не то культуры, ни то искусства.

Звание, звание?… А, это, наверное когда тебя называют, какой ты есть, – догадался я. Витька – это имя, а «подлиза» – это звание. Я, Мишка – «балбес». А тот дядька, значит, «заслуженный». Он хороший, наверное. В кино про пограничников, пёс был Мухтар, тоже «заслуженный».

В кружок брать не хотели, поздно, во Дворце Молодёжи группу уже набрали, опоздал. Правдами и неправдами, показывая всем нарисованную лошадь, родители, таки затолкали меня в кружок рисования, или в «Студию», как было написано на двери.

– Ну вот, первый день, а уже опоздал, – сказал заслуженный, и посадил меня за мольберт в заднем ряду. Это такая доска, с ногами. К ней бумагу кнопками цепляют, и рисуй себе. Удобно, лучше, чем на столе.

Всё было чудно вокруг. Дети самого разного возраста, некоторые совсем взрослые, сидели тихо и рисовали плетёный батон, который лежал на столе, булку из магазина. Сказали, что это называлось, натюрморт. Ни красок, ни бумаги, у меня не было. Никто не сказал, что их надо приносить с собой. Руководитель сжалился, дал лист бумаги и карандаш. Я стал разглядывать, что рисуют другие. С моего места, было видно несколько мольбертов впереди. У всех были батоны, как батоны. Я бы так тоже смог. Но один батон был совсем другим. Тот, кто его нарисовал, был намного старше меня, но дело было не в этом. Батон выглядел вкусным, лучше, чем настоящий, а у остальных, просто булка. Сколько я не пытался понять, как это получилось, я так и не смог. Вот бы, у папы спросить. В общем, убил меня этот батон. Никогда я так не смогу. И не пойду я сюда больше. Так и просидел, с чистым листом, до конца занятий. Ну, ясно, – сказал заслуженный.

– Следующее занятие, будет «на пленере»! – сказали, что так называется, когда красками рисуют не в студии, а на природе, – Будем работать пейзаж, – сказал заслуженный, – напоминаю, лучшие ваши работы, будут представлены на республиканский конкурс.

Дома встречали родители.

– Ну, как прошло? Покажи, что нарисовал.

– Да я так, тренировался.

– Ну, тебе понравилось, дети хорошие?

– Хорошие… , – если сейчас скажу, что больше туда не пойду, родители расстроятся. Могут и в угол загнать, – через неделю едем на пленер, пейзажи рисовать…

– Ого, – с уважением сказал папа, – быстрый прогресс! Пейзаж, это хорошо! Я любил рисовать пейзажи.

Раньше, в большой комнате висел пейзаж в раме. Папа нарисовал его цветными карандашами. Сначала, я не знал, что его нарисовал папа. А когда бабушка сказала, долго не мог поверить, что это цветные карандаши, и обыкновенная бумага. Осень, и какая-то убегающая вдаль тропинка, всё было ярким, объёмным. Потом, пейзаж куда-то со стены исчез…

Ну вот, я опять наболтал, придётся теперь, рисовать пейзаж. До места нужно было добираться трамваем, до конечной, там кончался город и начиналось «абы што», как объяснила мама.

– Улица такая, что ли? – не понял я.

– Нет. Ну, ни то ни сё, увидишь.

– Абы што? Ни то ни сё? Это что? – не понял я.

– Ой, до чего же с тобой трудно. Отец, объясни ему, я уже не могу.

– А ты не учи его дурацким, деревенским словам. Он и так косноязычий, абы што. – отозвался папа, – абы што, так говорят бабки в деревне, когда им что-то не нравится. Забудь, это слово!

Зачем же рисовать,