Нить - Андрей Викторович Рубанов Страница 2

уже успел забыть обо всех проблемах, которые остались в городе. Было начало лета, и я шел по прохладному, не до конца прогретому солнцем лесу. Я останавливался у горных ручьев с ледяной, студеной водой, чтобы наполнить флягу. Я садился под широкими стволами деревьев, прислонялся к ним спиной. Нежные кроны деревьев заботливо защищали меня своей тенью в знойный полдень. Я давал мышцам отдохнуть, пока сидел с книгой в руке под убаюкивающий шелест листьев и шум бегущей воды. Затем я вставал, закидывал книгу в рюкзак, рюкзак на спину, и шел дальше. В этот день я надеялся уже дойти до Кучерлинского озера и провести там несколько дней. Может быть даже пообщаться с людьми. Хоть я и устал от повседневного общения в городе, но отсутствие общения в принципе мало кто может выдержать. И так как по дороге мне попалось всего три человека, с которыми я обмолвился только приветствием, то добраться до озера мне хотелось побыстрее. В моей голове крутились воспоминания об этом месте, где бирюзовый поток ручья протягивает свою кисть, и наконец касается такого же бирюзового цвета озера.

Я шел быстрым темпом, но солнце уже начало заходить за снежные вершины, и лес постепенно стал погружаться во тьму. Как бы мне не хотелось дойти именно сегодня, но я все же решил искать место для палатки, а на утро добраться до цели. Сегодня я шел дольше обычного и мои силы были на исходе. Поэтому я очень обрадовался, хоть и удивился, когда в темнеющей чаще леса мне на глаза попался маленький, едва приметный домик. Удивился, потому что в прошлый раз, когда я здесь был, его не было. Хотя, с другой стороны, я здесь был довольно давно, поэтому почти сразу забыл о своем удивлении. Домик стоял на краю холма. Он был настолько маленький, что в нем бы поместилось всего две кровати, с одной и другой стороны. Деревья стояли к нему очень близко, почти касаясь толстыми ветвями крыши. Он бы сложен из плохо подогнанных друг к другу бревен, между которыми почти свободно гулял ветер.

Я подошел к нему и осторожно потянул за проржавевшую кривую ручку. Она качнулась на гвоздях, что были наполовину выкорчеваны из древесины. Петли прожевали между собой ржавую крошку, скрипнули, дверь открылась. Я заглянул внутрь. Было сразу видно, что за этим домиком давно никто не следил. Некоторые бревна стен прогнили, хоть особо широкие зазоры и были залатаны каким-то сочетанием синтетической ваты и грубой ткани. В углу стояла такая же проржавевшая печка. Я открыл ее дверцу, внутри была только мокрая зола. В окнах, где когда-то были стекла, заунывно пел ветер. Оконный проем кем-то был заделан полиэтиленом, приклеен скотчем. Но большая часть этого полиэтилена отклеилась, и рывками поднималась от порывов воздуха. Как я и подумал, слева и справа стояли грубо сколоченные нары. Досок на полу не было, лишь влажная земля. Пусть не пятизвездочный отель, но зато мне не нужно было ставить палатку. Что очень кстати. Ведь под конец дня я сильно устал.

Я расстелил свой спальник на нарах, поставил рюкзак возле них. Я подошел к двери, чтобы ее закрыть. Но на ней не было никакого замка. Лишь хлипкий, прибитый к двери кусочек холщового ремня с дыркой, крепящийся на маленький гвоздик на косяке. Я пожал плечами, и нацепил это чудо инженерной мысли на гвоздь. Дверь неплотно прилегала к косяку, но выполняла свою основную цель – защищала от сильных порывов ветра. К тому же по ее краям была приделана непонятно чем набитая полоска спрессованной кожи. Я лег в спальник и взял в руки книгу. Вроде, это было что-то из Герберта Уэллса. Внутри этого домика не так сильно был слышен шелест листвы, а шума воды совсем не было. Ведь ручей был далеко. Зато было слышно завывание ветра.

Он невидимой рекой скользил под дверью, выходя в свободный проем окна. Он был то сильнее, то слабее, и давал об этом понять своим протяжным «вууу-у-у-у-у». Порой он почти переходил на крик, когда с особой силой ударялся о стены дома. Он пытался громко хлопать неплотно прилегавшей дверью, но мягкая кожаная полоса спасала меня от этого. Я бы мог развести огонь в проржавевшей печке, чтобы он успокаивал меня своим потрескиванием, но был слишком уставшим для этого. Поэтому я лежал и слушал это заунывное «вууу-у-у-у-у» под аккомпанементы изредка стучащих о крышу веток. Иногда ветер так сильно нагибал рядом стоящее дерево, что оно прижимало свои ветви сильно вниз и заглядывало ими в проем окна. И каждый раз это привлекало мое внимание. Я отрывал глаза от книги и пытался понять сквозь сгустившуюся темноту, был ли это силуэт нагнувшегося дерева, или нет.

Постепенно я все же окунулся в неспокойный полусон. Завывание ветра иногда на долю секунды выдергивало меня из него. Но затем я погружался обратно, все глубже и глубже.

Что мне снилось я не помню, но мой сон снова прервался подергиванием двери. Как мне показалось, это опять был ветер. Вначале я был спокоен, но потом обратил внимание, что дверь рвется не в такт голосу ветра. Будто ее кто-то дергал с той стороны. Я моментально проснулся. Я вскочил на ноги быстро, но тихо, и замер. Я стоял и смотрел, как дверь прыгает на этом хлипком ремешке, а гвоздь чуть гнется с каждым рывком. Я судорожно думал, кто это может быть. Какой-нибудь путник? Но сейчас стояла глубокая ночь, и в это время уже НИКТО не ходит по туристическим тропам. Может быть животное? Но толчки были слишком осознанные, как будто этот кто-то знал, что внутри что-то есть. Мои глаза пытались приспособиться к кромешной тьме. К той тьме, с которой в городе невозможно встреться. Но как бы вы не напрягались, ваши глаза будут бесполезны, особенно в такую безлунную ночь, как сейчас. Я, не отрывая взгляд от двери, пригнувшись, сунул руку в рюкзак и нащупал там старый дедовский охотничий нож. Я расстегнул ножны и вынул лезвие. Вторую руку я занял фонариком, включив тусклый свет. Я в напряжении смотрел, как этот холщовый ремешок готов был в любой момент слететь с погнувшегося гвоздя, который ходил в разные стороны, изгибался под рывками в тусклом свете фонарика.

Но вдруг все стихло. Этот кто-то за дверью перестал дергать ручку. Даже ветер стих. В маленьком заброшенном домике повисла жуткая тишина. Я слышал свое дыхание и биение сердца. Но как бы я не напрягался,