Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл Страница 2

— Вообще-то я…

— О, простите меня! Я не хотел вас смущать. Я веду себя как школьница в присутствии гения, но что же мне делать? Все знают, я ваш горячий афисьенадо[1]. Только вчера, представьте, я в десятый раз перечитывал ваш бессмертный роман «Бешеный пес Сан-Клементе», и вдруг меня осенило!

Боясь, что его прервут, доктор торопливо продолжал:

— Помните место, где хозяина дома, Карлоса, убивают на центральной площади, а вокруг собирается толпа, чтобы посмотреть на это зрелище? Никто не вмешивается, он получает два ножевых удара в бок около рыбных рядов, затем бежит в шляпный магазин, и там получает еще два удара. А потом, истекая кровью, ползет через площадь к зданию центрального почтамта, и тут его настигают еще три удара, от которых он и умирает. Помните? Так вот, меня озарило!

Сеньор Вальдес ничего не сказал, но, должно быть, против собственного желания заломил бровь чуть сильнее обычного, потому что доктор воскликнул:

— Молчите, не говорите ничего, я все прекрасно понимаю! Вы меня проверяете, верно? Семь ударов ножом, которые заканчиваются смертью. Как же я раньше не додумался? Это ведь семь смертных грехов, верно?

Он выглядел таким гордым, что сеньору Вальдесу ничего не оставалось, как пробормотать:

— Вы необычайно проницательный читатель.

Доктор Кохрейн, не вставая, отвесил ему изысканный поклон.

— В награду за мою преданность могу я попросить вас прочесть мне хотя бы пару строчек из нового романа?

— О нет! Нельзя! Понимаете, я…

— Да-да, понимаю! Больше ни слова, маэстро. Но, может быть, вы намекнете на сюжет, так сказать…

— Вы же сами знаете, что нельзя…

— Да-да, хорошо! Но, сеньор Вальдес, шепните мне на ухо хотя бы название. Я буду держать его во рту, перекатывать на языке, словно кусочек восхитительного шоколада…

— Доктор, я суеверен, как мать перед рождением дитя. Простите, но я не могу. Не мшу ничего сказать вам. Правда.

Доктор Кохрейн повесил голову и уныло поглядел на кончик покоящейся в пыли трости.

— Но, может быть, вы разрешите мне купить вам чашечку кофе? Или угостить завтраком? Вы уже ели?

— Это было бы просто чудесно! Мы могли бы еще немного потолковать о ваших книгах…

— Идет, только давайте обсуждать лишь те мои книги, что уже стоят у вас на полке.

Сеньор Вальдес встал легко и грациозно, прижав к груди большую желтую записную книжку, как футболист, разминающийся перед началом матча. Высокого роста, стройный и гибкий, он мог похвастаться прекрасной спортивной фигурой, чего нельзя было сказать о докторе Кохрейне, который грузно пытался подняться, обеими руками опираясь на трость и при этом постанывая.

Сеньор Вальдес подхватил доктора под локоть и повлек в сторону кафе «Феникс», где на утренний кофе обычно собиралась университетская братия.

На углу площади рабочий, стоя на приставной лестнице, свинчивал со стены дома табличку с надписью «Площадь 15 мая». Новая табличка, на которой большими буквами значилось: «Площадь Сентябрьской революции», ждала у подножия лестницы. Открывшийся прямоугольник на стене, неожиданно светлый на фоне запыленной штукатурки, темнел еще одним названием: «Площадь Черной Лошади», выбитым прямо в стене старинным романским шрифтом.

Доктор Кохрейн недовольно поцокал языком и покрутил скошенной сзади индейской головой.

— 15 мая. Сентябрьская революция. Черная Лошадь. Какая разница? Для меня эта площадь навсегда останется «Площадью 18 января». Я симпатизировал старому Полковнику. Я говорил вам, что знал его лично?

— Да, — сказал сеньор Вальдес — Говорили.

— Просто мне кажется, что он заслужил лояльность старых друзей. А вы как считаете? Впрочем, я так думаю, вот и все.

— Мне кажется, доктор, весь город знает, что вы думаете по любому поводу. Все знают, что вы дружили со старым Полковником и что вы ему симпатизировали. Может быть, если бы вы так не откровенничали, место декана кафедры математики давно было бы вашим.

— Ну, знаете, это замечание недостойно человека, написавшего «Убийства на мосту Сан-Мигель», — обиженно сказал доктор Кохрейн. Он перехватил трость левой рукой и прислонился к двери кафе. — И вообще, математика выше политики.

— Но только не в нашей стране, — печально констатировал сеньор Вальдес. — Здесь каждая новая революция меняет абсолютно все. И они всегда начинают с величины пи, а лишь потом продвигаются наверх.

* * *

Именно в кафе «Феникс» сеньор Л. Э. Вальдес, знаменитый писатель, преподаватель университета, искусный игрок в поло, денди, прекрасный любовник, циник и автор более дюжины романов, которые не только хорошо продавались, но и считались «высокохудожественными литературными произведениями», впервые встретил девушку, которую ему предстояло в скором времени убить.

Он вошел в кафе с улицы и помедлил на пороге, давая глазам привыкнуть к прохладному полумраку полуподвального помещения, в то время как доктор Кохрейн, вовсю работая тростью, прокладывал себе путь между столиками к задней стене.

«Ну и зрение! — подумал сеньор Вальдес. — Видит в темноте как кошка. У нашего доктора глаза джунглей, он унаследовал их от прародителей-индейцев».

Они остановились около столика, за которым, низко согнувшись над крошечной шахматной доской, сидели сеньор Коста с отделения классической филологии и сеньор Де Сильва с юридического факультета. Над ними возвышался священник-иезуит отец Гонзалес, который то и дело заглядывал за плечи игравшим, как карточный шулер при игре в покер.

— Доброе утро, коллеги и друзья, — провозгласил доктор Кохрейн. — Ну-ка двигайтесь, дайте и нам присесть. Сеньор Вальдес предложил угостить меня завтраком и — что гораздо важнее и питательнее — разговором о высоких материях.

Мужчины подвинулись на коричневой скамье, скользя по ее поверхности вытертыми до блеска брюками.

— Эй, сеньор Коста, двигайте свою ладью! Теперь вам придется это сделать! — заявил сеньор Де Сильва.

— С какой стати? И не подумаю!

— Коста, вы дотронулись до ладьи. Теперь давайте, двигайте ее.

— Да я ее не трогал!

— Вы что, совсем сбрендили? Вы же только что ее схватили!

Сбрендил? Ну, приятель, вы даете! Мы же сели играть в шахматы. Нет? И вдруг получается, что я сбрендил! Как вам это понравится, друзья? Я не трогал чертову ладью, просто подвинул доску, чтобы доктор Кохрейн мог сесть.

— То есть вы отказываетесь признавать, что трогали ладью?

— Не смейте говорить со мной, как на заседании своего чертова суда!

— Сеньор Коста, вы тронули ладью!

— Так я же случайно!

— Правила игры ясно говорят: «Дотронулся — ходи», специально, чтобы всем было понятно, даже полным идиотам.

В обычный день сеньор Вальдес с удовольствием послушал бы перебранку друзей. Он наблюдал бы за игрой эмоций на их лицах, за траекторией полета