Подземный флот маркшейдера Вольфа - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 2

А все-таки прикольно было в те далекие времена: были какие-то запрещенные песни, в которые даже мата не было, притаишься где-нибудь в уголке, слушаешь про революцию, сидишь на измене и при этом кайф ловишь, а тебя менты ищут, полиция.

У папани есть еще много разных причуд. Его и самого мама называет "Чудо Светы. Первое и, дай Бог, Последнее". Это потому что маму Светой зовут. Папаня у Кита - "настоящий художник, который зарабатывает не на семью и жизнь, а на культурную родословную". В кавычках - это потому, что так, слово в слово, мама иногда говорит... а потом может погладить папу по голове и поцеловать куда-нибудь. А мама у Кита - крутой математик, кандидат наук и доцент в университете, и все определения у нее точные, как леммы и теоремы. И она радуется, что Кит пошел в нее, хотя была бы не против, если бы Кит умел рисовать. "Хотя бы натюрморты", - вздыхает мама. На что папаня замечает, что тогда бы Кит отлично подделывал подпись учителя в дневнике, что он сам умел делать одной левой - притом не рукой даже, а ногой. Но уже начиналась эпоха электронных дневников, которую папа очень невзлюбил...

Раз папаня врубил граммофон посреди ночи, значит, к нему творческая мысль пришла, озарение, и он коньячку накатил... нет, совсем немного, рюмочку, максимум вторую. Это вот раньше, почти десять лет назад, еще на памяти Кита, была проблема. В ту пору, когда у папы перестали картины покупать и наступил творческий кризис, вообще, спать было невозможно. "Сатана там правит бал...", вернее правил, да еще как - ночами стены качались! Старый граммофон дуэтом с крутым музыкальным центром - хоть идею продавай какому-нибудь диджею! Полиция пару раз приходила. Потом они с мамой жили у бабушки, маминой мамы, почти полгода... потом, как помнил Кит, папа пришел с большущим букетом белых цветов и широченной улыбкой, и тогда Кит единственный раз в жизни видел папаню в галстуке.

Сам папаня несколько лет спустя, когда повязывал первый настоящий галстук на Ките к школьному празднику, сказал ему: "Я при галстуке три раза в жизни был и буду. Первый раз на свадьбе - этого ты не видел. Второй раз - сам знаешь когда. А третий раз - это когда ты меня в последний раз увидишь, сам узнаешь когда, уже не маленький". Но пока не будем о грустном... А тогда мама цветы взяла и в вазу поставила, потом они с папаней долго о чем-то базарили, закрывшись наглухо, и бабушка к двери Кита не подпускала. О чем шептались, не шумя, родители, не важно, главное - результат: папа с мамой помирились, папа снова стал картины писать и почти ни-ни... ну, раз в месяц по чуть-чуть. Но на этот раз как раз совсем не вовремя. Киту не спалось...

То есть самое время было не в стенку папе стучать, а встать с постели, пойти, открыть дверь в папанину "студию" и сурово сказать, как маманя, "Если через пять минут..."

Вставать, конечно, очень не хотелось. Кит откинул одеяло и решил еще немного полежать, чтобы немного замерзнуть и еще сильнее разозлиться - тогда легче будет что-то сделать: или встать и пойти, или накрыться с головой и потерпеть - может, папаню надолго не хватит.

Он лежал, то ли прикрыв глаза, то ли приоткрыв - понять в темноте было трудно, - слушал древнюю скрипучую песню про "последний рейс моряка" и желал этому моряку сгинуть навсегда со своим "Титаником"... и вдруг почудилось ему, будто в темноте перед ним стали разлетаться звездочки. Кит раскрыл глаза пошире - а звездочек только больше увиделось, и разлетались они все быстрее.

Не успел Кит потрясти головой, чтобы вытрясти из нее этот фейерверк-звездопад, как прямо перед ним вся темная стена пошла радужными волнами, и между стеной и кроватью, где не то что встать, но даже ногу просунуть больно, вдруг появился, типа, призрак. "Типа" - потому что совсем не прозрачный и на вид настоящий живой человек. Это был пацан немного постарше Кита, одетый, как невыносимый пижон. В сером клетчатом костюме, в ослепительно белой рубашке, при узком черном галстуке и даже со сверкающей заколкой в нем. Лицо у него было такое, правильное и взрослое, на какое девчонки смотрят... ну так вот смотрят, когда все сразу, как тупые дуры, становятся. Это называется "с обожанием".

Кит лежал и смотрел, то ли открыв рот, то ли не открыв - он не запомнил как.

Пижонский пацан тоже смотрел на Кита, но как будто увидел его перед собой не сразу, а когда увидел, страшно удивился.

- Надо же, получился, наконец! - сказал он, этот пижон.

Кит успел обидеться в глубине души: получалось, что это получился он, Кит.

А стильный, прямо-таки аристократический такой пацан повернулся в сторону и стал звать громко так - если бы не орал папанин граммофон, родители Кита наверняка бы услышали и удивились, почему из комнаты сына доносится чужой голос.

- Лизон, Лизон! У тебя всегда терпения не хватает. Смотри!

И тут стало происходить самое страшное. Рядом с этим пижонским парнем взмахнула в воздухе человеческая рука в коричневой перчатке с длинным широким раструбом... представляете, одна, без тела! А потом в одно мгновение к руке образовалось всё остальное. Всем остальным была... да, да, девчонка! Похоже, ровесница, Кита, а ростом на голову ниже первого призрака. Она была во всем кожаном, в такой явно дорогой и моднющей коричневой коже, в свитерке с высокой горловиной, а главное, на голове у нее был старинный, но по виду совсем новый лётный шлем с большими пилотскими очками на лбу.

Девчонка выглядела очень занятой - будто ее только что отвлекли от очень важного дела и решили показать какую-то нестоящую ерунду. Она посмотрела на Кита так же строго, как недавно маманя, заглянувшая в дверь... но, в отличие от мамани, вошла к Киту не через нормальную дверь, а через стену, и к тому же чего-то вдруг сильно смутилась... и даже, не сказав ни слова, снова исчезла, отступив назад, прямо в стену.

Но только успел Кит моргнуть, как девчонка-призрак появилась вновь. Она свела свои черные острые бровки, которые сразу запомнил