Юлия Вознесенская - Женский декамерон Страница 20

   — Что ж ты там в углу спать будешь? Хоть ты и ученый, а все зэк для меня, так давай мы по-простому будем с тобой. Иди-ка сюда. Меня-то не обижай.

   Лег он ко мне, а я обняла его, да так мне жалостно стало, что разревелась я белугой над ним и над собой. А уж как у нас с ним что вышло, я и сама не помню. Только хорошо мне с ним было, девоньки, будто до него никого и не было. И помнится мне, что и он с мокрыми глазами был, не одна я сырость разводила. Смешно, верно? Пока не смешно, говорите? Ну, погодите, дальше самый смех начнется.

   Утром встаем мы, а он и говорит вдруг:

   — Простите меня, Зина, я должен был это сказать еще вчера. Но раз уж так получилось у нас, то говорю сейчас. Я хочу, чтобы вы стали моей женой.

   — Да ты сдурел, что ли? Кто ты и кто я, подумай! А он мне рот зажал рукой и в глаза целует.

   — Кто ты, этого ты сама не знаешь. Я лучше тебя знаю, поэтому и прошу тебя стать моей женой.

   Ничего я не поняла. Сумасшедший, думаю, что ли? Так ведь не похоже… Тут ему уже на работу надо было идти, он мне и говорит:

   — Зина, ты можешь приготовить нам сегодня обед? Вот деньги, а магазин в соседнем доме. Вот ключ от комнаты, вот от квартиры. Соседку нашу я предупрежу, что ко мне жена приехала, так что спокойно хозяйничай. Я приду в пять.

   Вот так он мне все это на голову бухнул и ушел на работу. Ну, посидела я, посидела, а потом пошла на кухню с соседкой знакомиться. Та ничего, приняла меня по-человечности, показала, где его стол кухонный, рассказала, где магазин, где рынок. Сходила я туда и туда, а после рукава засучила и принялась за хозяйство. Пока обед варился, я комнатку его вымыла, белье нашла и выстирала. После поела и села ждать его с работы. Ждала, ждала и поняла, что бежать мне надо отсюда. Хороший он человек, так нечего мне ему судьбу марать. Подхватила я свой сидор, ключи на стол выложила да и в дверь. А как дверь-то за собой захлопнула, так и вспомнила, что записку со старушкиным адресом я на столе забыла, как вечером ему показывала. И соседка тоже ушла куда-то. Позвонила я разок, постояла под дверью да и пошла на вокзал. В тот же вечер я из Питера уехала в Вологду, где у меня подружка с нашей деревни на стройке работала. Вот такая смешная со мной вышла история.

   — Да… Смеху не оберешься, — покачала головой Ольга. — Если ты, Зинка, все это для интереса не выдумала, то дура ты беспросветная, что от такого человека сбежала! Что он о тебе подумал, когда вернулся, а?

   — А что он подумать должен? Обед я ему на кухне оставила, борщ и котлеты. Сдачу, что с магазина и с рынка осталась, на стол положила, на видное место. Ничего плохого он не должен бы подумать.

   Тут в разговор вступила Галина.

   — Зина, его звали Игорь Михайлович?

   — Точно, Игорь! А ты откуда знаешь? Я ведь не говорила, как имя-то его.

   — Просто я хорошо знаю этого человека. Я бы еще сомневалась, если бы ты не назвала его лагерные сроки. По ним я уж точно поняла, о ком идет речь. А ты теперь не жалеешь, что ушла тогда?

   — А чего жалеть! У меня теперь сын есть, считай семья.

   — Постой! — подскочила на своей кровати Альбина. — А ведь ты начала с того, что это было девять месяцев назад. Так сын у тебя с той ночи, что ли?

   — Ну.

   — Ох и дура!

   Галина внимательно посмотрела на Зину.

   — Между прочим, Зина, Игорь Михайлович до сих пор живет один.

   Зина вдруг вскочила с кровати и схватила халат и сигареты.

   — А ну вас, девки! Я вас повеселить хотела, какие бывают смешные мужики, а вы… Пойду хоть покурю. Пропади они пропадом, рассказы эти наши!

   И Зина направилась в коридор, напевая громко и отчаянно:

Ленинградская тюрьма,

Лестница протертая!

Извела меня статья

Сто сорок четвертая!

   И этой песенкой закончился третий день «Дамского Декамерона».

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ, ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

   Утро четвертого дня началось с того, что пришла дежурная санитарка Федосья Поликарповна с ведром, тряпкой и шваброй и начала мыть палату. Из кармана халата у нее торчала серая тряпка, которой она па ходу проводила по спинкам кроватей и по тумбочкам. При этом Федосья Поликарповпа не переставая ворчала на женщин: «Ишь, разлеглись! Наплодили нищеты и рады… Убирай тут за ними за семьдесят Рублев…»

   Женщины поняли намек и сунули Федосье Поликарповане три рубля. Ворчание прекратилось, но и уборка тоже: хитрая санитарка тут же собрала свое хозяйство и отправилась мыть соседнюю палату.

   — Ну и стерва! Откуда только такие берутся? — вздохнула Эмма.

   — Жизнь делает, — ответила бичиха Зина, а Лариса предложила:

   — Давайте сегодня будем рассказывать о женщинах-стервах!

   На том и порешили.

   Прошел день, наступил вечер, и первой начала рассказывать Лариса.

История первая,

   рассказанная Ларисой. Снова анекдот, но на этот раз древнекитайский, откуда можно заключить, что «стерва» — явление историческое и интернациональное

   Крестьянин Ли работал в поле, мотыжил рисовую делянку. Вдруг бегут к нему толпой односельчане, машут руками, что-то кричат. Ли поднял голову, вздохнул и снова продолжает работу. Подбежали односельчане ближе и кричат:

   — Ты что, не слышишь? Твоя жена пошла в лес за хворостом, а там на нее напал тигр!

   — Сам напал — пусть сам и выпутывается. Мне надо к возвращению жены делянку закончить, а то она меня загрызет.

   — Сильна китайская стервозность! — заметила бичиха Зина. — Но я вам, девоньки, скажу, что стервами бабы чаще всего-то из-за мужиков становятся. Я вот вам о двух подружках расскажу, которые со мной на зоне сидели.

История вторая,

   рассказанная бичихой Зиной о двух соперницах, ликвидировавших предмет соперничества

   Сидели у нас на зоне две девахи-подельницы. Обои получили по три года, обои у нас в больничке санитарками работали, а до лагеря и до преступления своего они в мединституте учились, врачами хотели стать. Только врачами им теперь уж не быть, потому как они медицинскую науку для лютой бабьей мести приспособили. А история вышла у них такая.

   Учились они и между собой дружили, всем делились. Жизнь студенческая, дело молодое — завелся у одной дружок. Бегает она к нему на свиданки, а опосля подружке рассказывает, как он ей в любви клянется, как замуж зовет, ну и все такое прочее. Тут вскорости и у второй подружки тоже хахаль объявляется, и тоже она с ним в ЗАГС собирается. Жили-то обе девахи в общежитии, а на свидания бегали по-очереди, потому как даже выходные туфли одни на двоих имели, чтоб не тратиться. А вечерами у них, значит, рассказы про то, как с милым гулялось. Ну, и вышло оно так, что обе себе по ребеночку и нагуляли в одновременье. Девки здоровые, самостоятельные, рожать собрались. Тут одна другой и говорит, что дружок ее просит аборт сделать, уговаривает с дитем подождать — не ко времени, мол. И у второй такая же история. Но что подружек в удивление ввело, так это что говорили им ихние дружки одни и те же слова по этому делу. Одна и смекнула: «Слушай, подруга! А что это странно как у нас выходит: зовут наших женихов одинаково, слова они нам одни и те же говорят, на свидания мы ходим все как-то по очереди. Берет меня сомнение: уж не один ли у нас с тобой женишок?» Решили проверить. Как одна пошла в кобеднишних туфлях на свиданку, так другая за ней следом в тапочках. И выясняют они, голубушки, что один их парень за нос водит! Погоревали, поплакали, да и пошли вдвоем на аборт. А как отмучились, так и выстервились: «Да что ж это за справедливость такая, что «нам страдать, а ему хвостом вертеть?» И решили они обманщику хвост-то тот самый и укоротить. Сговорились, все чин чином подготовили. Одна его зазвала в гости, снотворного ему в водочку подсыпала. А там вторая явилась. Разложили они родимого и кастрировали его по всем правилам медицинской науки. Вместе их и судили. Потерпевший рыдмя рыдает, а зал хохочет. Девки во всем признаются, а каяться — ни-ни. Но повезло им, однако, что судья и прокурор тоже «бабьего «полу» были, а то б им тремя годами не отделаться!

   А что всех в зоне удивляло, так это то, что не было промеж ними скандальных базаров ни до суда, ни после. Мужик ведь чем над бабами силен, хвостом своим, что ли? Не-ет! Силен он, бабоньки, только тем, что мы за него промеж себя войну ведем — вот где и раздолье ему! А кабы дружнее мы были, да друг к дружке уважительнее, так, глядишь, он бы хвост-то и сам поджал.