Сергей Романов - Нищие Страница 20

Ему показалось, что ученые где-то ошиблись в своих расчетах, потому что попрошаек должно быть гораздо больше. Но он понимал, что не прав, и нет оснований не доверять ученым, потому как эффект массовости достигается тем, что эти самые попрошайки всегда на виду, всегда в самых людных местах.

Далее в справке шло разграничение нищих по внутренним группам. Но Бурдаков отлично знал и без выводов ученых, что нищий нищему рознь. Он с презрением относился к так называемым самостоятельно опустившимся людям бомжам. Бомжи были проблемой не только в его округе, но и во всей столице, в которую они ежедневно подтягивались со всех концов страны, ехали из бывших советских республик. Порой вокзалы принимали до пяти тысяч бомжей в день, которые тут же рассасывались в поисках крыши и пищи по столичным очкурам и загашникам. От 60 до 70 процентов этого опасного контингента уже успели вкусить радости тюремной жизни. Конечно, большинство непрошеных гостей милиционеры сразу же отлавливали и отправляли туда, откуда они приехали. Но остальным удавалось просочиться через милицейский кордон и осесть в столице. И через некоторое время все эта чумазая, распухшая и нездоровая братия выползала в народ демонстрировать свою убогость и запущенность. Голодные и замерзшие, они просили на водку, пиво, сигареты, хлеб и не отказывались от натуральных подаяний. Увеличивалась и преступность. Потому что многие заезжие, дабы удовлетворить голод, могли вырвать сумку с едой у женщины или ребенка. Иные прибегали и к насилию. Именно для них, бомжей, оно было оправдано, потому что на другой чаше весов находилась его никому не нежная жизнь. Для него, отрешенного от общества, наказание за преступление было ничуть не страшнее того, что ждало его впереди - сырой ли подвал, милицейская камера или городская свалка.

Бурдаков был наслышан о таких и понимал, что потерявший всякую надежду вернуться к нормальной жизни, такой бомж может безжалостно в темном переулке вырвать с мясом у девушки серьгу из уха, потому что перед его глазами находится не человек, а всего лишь вещь, которую можно будет обменять на еду и выпивку.

Правда, Бурдакову приходилось слышать от участковых и о новом классе появившихся в Москве бомжей, которые, выпросив на водку и курево, не покупают ни того ни другого, а откладывают деньги. И если кто-либо из москвичей, сжалившись, самолично покупает им спиртное или сигареты, то подношение за самую умеренную цену тут же перепродается настоящим бомжам, а деньги опять же откладываются в тайники нищенской одежды.

После нескольких рассказов о данной категории бомжей Бурдакову стало понятно, что кто-то очень умело разыгрывает "бомжевой" спектакль для сбора денег с населения.

Ученые делили всех бомжей на две категории. В первую входили люди, оказавшиеся без крыши над головой из-за сложившихся обстоятельств, беженцы и иммигранты, потерявшие кров и оставшиеся без средств в результате рыночных реформ. Во вторую были включены бездомные, для которых бродяжничество стало образом жизни, и романтики.

Конечно, у Бурдакова больше всего сердце болело за первую категорию людей, оказавшихся на улице, и которые просто вынуждены были просить милостыню. Но таких с каждым годом было все меньше и меньше. Нет, людей с протянутой рукой не стало меньше. Стало меньше тех, для кого попрошайничество было временным этапом. Все больше улицы занимали те, кто выходил на паперть как на работу.

Он также знал, что многие из прибывших в Москву просить защиты не имели юридического основания для получения статуса беженца. Но люди бросали свои дома в братских республиках вовсе не из-за романтических соображений и тяги к путешествиям, они прежде всего предвосхищали возможные региональные и военные катаклизмы. Они бросали свои дома, надеясь на помощь российского руководства, но никакой помощи не получали. Теперь и обратной дороги не было, и на своей исторической родине им приходилось не - сладко. Небольшие деньги, с которыми они прибывали в Россию, как правило, быстро заканчивались, на работу устроиться они не могли. Оставалось протягивать руку. Но они ещё не умели по-настоящему просить подаяние, тем более что нищие-профессионалы выгоняли их с "блатных" мест, которые могли обеспечить им хоть какое-то пропитание и кров над головой.

Залетных нищих, или, как ещё их называли, чушпанов, московские профессионалы карали нещадно. Первый раз предупреждали и выгоняли с места. Но стоило не послушаться и снова положить кепку для сбора милостыни, как следовало возмездие.

Бурдаков был наслышан о таких конфликтах и понимал, что мир бомжей лишь с натяжкой можно назвать человеческим. Однажды разборки с поножовщиной произошли на территории бывшей ВДНХ, где схлестнулись московские попрошайки с залетными рязанскими коллегами. Тогда досталось и тем и другим. Три трупа неизвестных личностей пришлось вывезти с места побоища в морг. И что больше всего поразило Бурдакова: на месте не обнаружили ни одного раненого товарищей по ремеслу с поля боя утащили соратники. Не хотели оставлять свидетелей. Но этот факт не говорил о том, что в волчьей, стайной солидарности между изгоями общества нет и не может быть друзей. За место под солнцем они сражались до последнего дыхания всеми доступными способами. Конкурент являлся не собратом по несчастью, а самым настоящим врагом. Поэтому Бурдаков, узнав о схватке на бывшей выставке, нисколько не удивился: убитые ли конкурентами или товарищами, замерзшие ли в подвале привычный персонаж криминальных сводок.

Кстати, столичные попрошайки все-таки выкинули самозванцев со своей территории.

Но многие приезжие беженцы хоть немного, но были подкованы юридически и экономически, знали кое-какие законы и могли получать какое-то время ночлег и корку хлеба.

Бурдаков сам был свидетелем того, когда опрятно одетые нищие в поисках съестного ходили по магазинам, колхозным рынкам, оптовкам и просили у продавцов кусок сыра или колбасы, якобы для пробы. Он лишь удивлялся: предприимчивые нищие действовали согласно законодательству. Ведь документ с довольно скупым названием "Правила продажи отдельных видов продовольственных товаров" указывал на то, что по просьбе покупателя продавец обязан нарезать такие гастрономические товары, как сыр, ветчина, колбаса, рыба, а также давать на пробу малоизвестный покупателям продукт. Бомж делал вид, что прежде, чем купить ту или иную колбасу, он хотел бы попробовать кусочек. Но когда кусок съедался, на лице нищего отражалось недовольство, и, если продавец не предлагал попробовать кусочек другого сорта, нищий делал брезгливое лицо и отходил от прилавка.

Была и ещё одна группа нищих, о которой в своей справке сообщали ученые в области проблем народонаселения. К ней они относили людей, попавших на дно в силу разнообразных обстоятельств и ставших жертвами слабости своего государства, у которого не было денег на лечение, содержание под крышей нетрудоспособного населения - инвалидов, стариков, детей-сирот.

Но из этих-то редко кто околачивался на столичных улицах с протянутой рукой. Большинство обустраивали свой быт на городских свалках, выискивая в кучах мусора одежду и пропитание.

Бурдакову не раз приходилось выезжать в эти антисанитарные места, где они, милиционеры, вместе с врачами-эпидемиологами отлавливали на кучах мусора людей-призраков, чтобы отправить на санитарную обработку в приемник-распределитель. Изучив тамошнюю публику, Бурдаков знал, что из нескольких сотен постоянных обитателей одной из московских свалок лишь полдюжины - "дипломированные" бомжи. Они и живут прямо на свалке в заброшенных сараях, на зиму роют землянки, устанавливают в них печки-буржуйки. Но до посещения свалки даже такой опытный следователь-оперативник, как Бурдаков, никогда бы не подумал, что идущий среди гор мусора мужчина в ондатровой шапке и далеко не старой дубленке несколько минут назад рылся в отходах. Они остановили его, проверить документы и содержимое сумки - искали трупик ребенка, выброшенный родителями в контейнер. А сумка была наполнена старой "рабочей" одеждой, в которой он ковырялся, добывая вывезенные из ресторанов и баз хранения продукты с истекшими сроками потребления.

Несколько дней они, как бомжи, рылись в кучах мусора, вместе с ними разгребали грязь немощные старики, чумазые ребятишки. Много интересного им порассказали работники отходного производства. Они познакомились с представителями соседних республик и областей, которые регулярно наведывались на московскую ЦУМ - центральную универсальную мусоросвалку подхарчиться.

Ему вдруг вспомнились мокрые глаза старухи, которая в окружении работников милиции причитала: * Да здесь я живу, в соседней деревне. Пятнадцать минут на автобусе. За что меня в распределитель? На пенсию вышла, а дома делать нечего, кроме как зубы на полку положить. Да и тех нет...