Дмитрий Быков - Военный переворот (книга стихов) Страница 21

смерд,

Он едет мимо всего того, чем согласно брезгуют жизнь и смерть:

Как ангел ада, он едет адом - аид, спускающийся в Аид,

Храня от гибели всех, кто рядом (хоть каждый верит,

что сам хранит).

Вот так и я, примостившись между юнцом и старцем,

в июне, в шесть,

Таю отчаянную надежду на то, что все так и есть:

Пока я им сочиняю роли, не рухнет небо, не ахнет взрыв,

И мир, послушный творящей роли, не канет в бездну,

пока я жив.

Ни грохот взрыва, ни вой сирены не грянут разом, Москву

глуша,

Покуда я бормочу катрены о двух личинах твоих, душа.

И вот я еду.

26.07.96

* * *

Приключений в чужом краю

В цитадель отчизны, в её скудель,

В неподвижную жизнь мою.

Разобравшись в записях и дарах

И обняв меня в полусне,

О каких морях, о каких горах

Ты наутро расскажешь мне!

Но на все, чем дразнит кофейный Юг

И конфетный блазнит Восток,

Я смотрю без радости, милый друг,

И без зависти, видит Бог.

И пока дождливый, скупой рассвет

Проливается на дома,

Только то и смогу рассказать в ответ,

Как сходил по тебе с ума.

Не боясь окрестных торжеств и смут,

Но не в силах на них смотреть,

Ничего я больше не делал тут

И, должно быть, не буду впредь.

Я вернусь однажды к тебе, Господь,

Демиург, Неизвестно Кто,

И войду, усталую скинув плоть,

Как сдают в гардероб пальто.

И на все расспросы о грузе лет,

Что вместила моя сума,

Только то и смогу рассказать в ответ,

Как сходил по тебе с ума.

Я смотрю без зависти - видишь сам

На того, кто придет потом.

Ничего я больше не делал там

И не склонен жалеть о том.

И за эту муку, за этот страх,

За рубцы на моей спине

О каких морях, о каких горах

Ты наутро расскажешь мне!

Артек, 24.08.96

Андрей Лазарчук, Михаил Успенский,

"Посмотри в глаза чудовищ".

М.: ООО "Издательство АСТ"; СПб.: Terra Fantastica, 1997.

To_Xa <[email protected]> в качестве набивалки.

ї

Дмитрий БЫКОВ

ї

ПЕСНЬ ПЕСНЕЙ

Денису Горелову

Он любил красногубых, насмешливых

хеттеянок... желтокожих египтянок,

неутомимых в любви и безумных в ревности...

дев Бактрии... расточительных мавританок...

гладкокожих аммонитянок... женщин с Севера,

язык которых был непонятен... Кроме того,

любил царь многих дочерей Иудеи и Израиля.

А.И.Куприн, "Суламифь"

1.

Что было после? Был калейдоскоп,

Иллюзион, растянутый на годы,

Когда по сотне троп, прости за троп,

Он убегал от собственной свободы

Так, чтоб её не слишком ущемить.

А впрочем, поплывешь в любые сети,

Чтоб только в одиночку не дымить,

С похмелья просыпаясь на рассвете.

Здесь следует печальный ряд химер,

Томительных и беглых зарисовок.

Пунктир. Любил он женщин, например,

Из околотусовочных тусовок,

Всегда готовых их сопровождать,

Хотя и выдыхавшихся на старте;

Умевших монотонно рассуждать

О Борхесе, о Бергмане, о Сартре,

Вокзал писавших через "ща" и "ю",

Податливых, пьяневших с полбокала

Шампанского, или глотка "Камю" )1;

Одна из них всю ночь под ним икала.

Другая не сходила со стези

Порока, но играла в недотроги

И сочиняла мрачные стихи

Об искусе, об истине, о Боге,

Пускала непременную слезу

В касавшейся высокого беседе

И так визжала в койке, что внизу

Предполагали худшее соседи.

Любил он бритых наголо хиппоз,

В недавнем пршлом - образцовых дочек,

Которые из всех возможных поз

Предпочитают позу одиночек,

Отвергнувших семейственный уют,

Поднявшихся над быдлом и над бытом...

По счастью, иногда они дают,

Тому, кто кормит, а не только бритым.

Они покорно, вяло шли в кровать,

Нестиранные стаскивая платья,

Не брезгуя порою воровать

Без комплексов, затем что люди братья;

Угрюмость, мат, кочевья по стране,

Куренье "плана", осознанье клана,

Худой рюкзак на сгорбленной спине,

А в рюкзаке - кирпич Валье-Инклана.

Любил провинциалок. О распад!

Как страшно подвергаться их атаке,

Когда они, однажды переспав,

Заводят речи о фиктивном браке,

О подлости московской и мужской,

О женском невезении фатальном

И говорят о Родине с тоской,

Хотя их рвет на Родину фонтаном!

Он также привечал в своем дому

Простушек, распираемых любовью

Безвыходной, ко всем и ко всему,

Зажатых, робких, склонных к многословью,

Кивавших страстно на любую чушь,

Не знающих, когда смеяться к месту...

(Впоследствии из этих бедных душ

Он думал приискать себе невесту,

Но спохватился, комплексом вины

Измаявшись в ближайшие полгода:

Вина виной, с другой же стороны,

При этом ущемилась бы свобода).

Любил красоток, чья тупая спесь

Немедля затмевала обаянье,

И женщин-вамп - комическую смесь

Из наглости и самолюбованья,

Цветаевок - вся речь через тире,

Ахматовок - как бы внутри с аршином...

Но страшно просыпаться на заре,

Когда наполнен привкусом паршивым

Хлебнувший лишка пересохший рот

(Как просится сюда "Хлебнувший лиха!")

Любой надежде вышел окорот.

Все пряталки, все утешенья - липа.

Как в этот миг мучительно ясна

Отдельность наша вечная от мира,

Как бухает не знающая сна,

С рождения заложенная мина!

Как мы одни, когда вполне трезвы!

Грызешь подушку с самого рассвета,

Пока истошным голосом Москвы

Не заорет приемник у соседа

И подтвердит, что мир ещё не пуст.

Не всех ещё осталось звуков в доме,

Что раскладушки скрип и пальцев хруст.

Куда и убегать отсюда, кроме

Как в бедную иллюзию родства!

Неважно, та она или другая:

Дыхание другого существа,

Сопение его и содроганья,

Та лживая, расчетливая дрожь,

И болтовня, и будущие дети

Спасение от мысли, что умрешь,

Что слаб и жалок, что один на свете...

Глядишь,ївозможно слиться с кем-нибудь!

Из тела, как из ношеной рубахи,

Прорваться разом, собственную суть

Надежды и затравленные страхи

На скомканную вылить простыню,

Всей жалкой человеческой природой

Прижавшись к задохнувшемуся ню.

Пусь меж тобою и твоей свободой

Лежит она, тоски твоей алтарь,

Болтунья, дура, девочка, блядина,

Ничтожество, мучительница, тварь,

Хотя на миг, а все же плоть едина!

Сбеги в нее, пока ползет рассвет

По комнате и городу пустому.

По совести, любви тут близко нет.

Любовь тут ни при чем, но это к слову.

- - ----------

1) "Камю" - выдающийся французский коньяк, лауреат

Нобелевской премии

2.

...Что было после? Был калейдоскоп,

Иллюзион. Паноптикум скорее.

Сначала - лирик, полупяный сноб

Из странной касты "русские евреи",

Всегда жилец чужих квартир и дач,

Где он неблагодарно пробавлялся.

Был программист - угрюмый бородач,

Знаток алгола, рыцарь преферанса,

Компьютер заменял ему людей.

Задроченным нудистом был четвертый.

Пришел умелец жизни - чудодей,

Творивший чудеса одной отверткой,

И дело пело у него в руках,

За что бы он ене брался. Что до тела,

Он действовал на совесть и на страх

Напористо и просто, но умело.

Он клеил кафель, полки водружал,

Ее жилище стало чище, суше...

Он был бы всем хорош, но обожал

Чинить не только краны, но и души.

Она была достаточно мудра,

Чтоб вскоре пренебречь его сноровкой

Желать другим активного добра

И лезть в чужие жизни с монтировкой.

Потом - прыщавый тип из КСП,

Воспитанный "Атлантами" и "Снегом".

Она привыкла было, но в Москве

Случался он, как правило, пробегом

В Малаховку с каких-нибудь Курил.

Обычно он, набычившись сутуло,

Всю ночь о смысле жизни говорил,

При этом часто падая со стула.

Когда же залетела - был таков:

Она не выбирала сердобольных.

Мелькнула пара робких дураков

По имиджу художников подпольных,

По сути же бездельников. Потом

Явился тощий мальчик с видом строгим

Он думал о себе как о крутом,

При этом был достаточно пологим

И торговал ликерами в ларьке.

Подвальный гений, пьяница и нытик,

Неделю с нею был накоротке;

Его сменил запущенный политик,

Борец и проч., в начале славных дел

Часами тусовавшийся на Пушке.

Он мало знал и многого хотел,

Но звездный час нашел в недавнем путче:

Воздвиг на Краснопресненской завал

Решетки, прутья, каменная глыба...

Потом митинговал, голосовал,

В постели же воздерживался, ибо

Весь пар ушел в гудок. Одной ногой

Он вечно был на площади, как главный

Меж равными. Потом пришел другой

Он был до изумленья православный.

Со смаком говоривший "грех" и "срам",

Всех православных странная примета,