Дмитрий Дейч - Прелюдии и фантазии Страница 21

Варианты Гриффита

1) Быть.

2) Не быть.

3) Быть и не быть одновременно (на манер Чеширского кота, переживая разнонаправленные процессы «угасания/становления» — скажем: «появляются ноги/пропадают уши» или «мысли уже почти есть/но головы уже как бы и нет»).

4) Быть, но на грани небытия, так сказать — одной ногой тут, другой —.

5) Не быть, при этом всё же каким-то образом присутствуя — в виде, например, кругов на воде или электрического мерцания.

6) Не задумываться о подобной чепухе (быть, но — бездумно, попусту).

7) То есть — почти не быть, поскольку «быть и не задумываться» — это как-то не по-гриффитски. Быть не собой, а кем-то другим — означает ли это быть в полной мере?

8) Не быть таким остолопом.

9) Переехать в Манхэттен, сменить имя, фамилию, род деятельности. Занавески. Ковры. Стульчак в туалете. Просыпаться по утрам и ходить на работу. Смотреть голливудские фильмы. Читать газеты. Ты уже не мальчик, Гриффит. Нужно быть умнее, проще, и люди оценят тебя по заслугам. Быть оцененным по заслугам — это и означает быть в полной мере.

10) Ей-богу же, лучше не быть совсем.

11) Или быть, но так, чтобы ничего этого больше не было. Даже в потенциальном, непроявленном состоянии. Даже в виде намёка на.

12) Быть солипсистом. Принимать прошения о бытии и всем поголовно отказывать. «Сэр, можно мне немножко побыть?» «Ни в коем случае. Что вы себе позволяете?..»

13) Тринадцатым, счастливым номером, пойдёт нынешнее состояние Гриффита — в чём бы оно ни состояло.

Возможно, бытие и небытие смешиваются в нём самым непостижимым образом, возможно также, что Гриффит — подобно элементарным частицам в физике — появляется только при благоприятных внешних обстоятельствах. Я бы не удивился, узнав, что Гриффит бывает только в те дни, когда на меня лично находит огрифитление.

Недоумение Гриффита

Дорого бы он дал, чтобы понять как эти складочки, эти бугорки, родинки, ямочки и морщинки складываются в человеческое лицо.

ИГРУШКИ

Игрушки

Мама нашла среди рухляди три коробки игрушек. Вот, — сказала она, — подарить кому-нибудь. Или выбросить.

Я открыл коробку и обмер. Можно, я возьму это?

Зачем? — удивилась мама. — Что ты будешь с этим делать?

Я ещё не знал, что буду с этим делать, было ясно, что игрушки мне нужны позарез. МОИ игрушки.

Они были ТВОИМИ тридцать лет назад, — засмеялась мама.

А ведь ты никогда не говорила, что привезла их сюда.

Ты не спрашивал. Если бы тебя интересовали такие вещи, ты бы знал, что однажды я просто свалила всё, что у нас было, на дно огромного фанерного ящика, и отправила морем — в Хайфу. Тряпки. Полотенца. Письма.

Занавески. Школьные тетрадки. Учебники для третьего класса. Подвенечное платье. Ёлочные звёзды и серпантин.

Твои игрушки.

Индейцы и ковбойцы

Ковбои, — поправлял меня дедушка.

Ковбои, — послушно повторял я, но как только дверь в детскую закрывалась, всё возвращалось на круги своя: дедушка не смыслил в ковбойцах ни бельмеса, даром, что был Полковником и Героем в отставке.

Индейцев купил дядя Витя — чтобы произвести впечатление на маму (мама осталась холодна, но я был сражен наповал), а ковбойцы в канун Нового года сами нашлись под ёлкой. К тому времени разборки на Диком Западе сошли на нет, и я принял подарок равнодушно, хотя год или два назад был готов отдать за ковбойцев всё: даже пиратов или викингов, даже любимую пластмассовую клюшку с тяжёлой пластмассовой шайбой впридачу. А всё потому, что у Кирилла были ковбойцы, а у меня не было.

Он приходил воевать почти каждый день, но прежде чем сойтись врукопашную, мы садились друг напротив друга и хвастали. Иногда до схватки дело не доходило: одного за другим мы выводили бойцов вперёд и спорили, кто кого сборет.

Первым я выставлял Шамана: его было не жалко — ни ножа, ни винтовки, ни лука у него не было, а были какие-то дурацкие маракасы и головной убор из перьев. Он был ни на что не годен. Так я думал, пока дедушка не пояснил, что Шаман — самый главный. Он потому не нуждается в оружии, что сам управляет событиями. Поёт и пляшет, пока все остальные сражаются. Но как только Шаман перестанет плясать, дух Маниту оставит воинов, и они упадут замертво.

Конечно, дедушка не смыслил во всём этом ни бельмеса, и я не был обязан к нему прислушиваться, но однажды, простудившись, я довольно долго думал об этом, лёжа в постели с температурой, и понял, что он прав.

С тех пор тактика изменилась.

Теперь драку затевал Том — главный по томагавкам. Правой рукой Том поднимал топорик над головой, а левой делал приглашающий жест: иди, мол, сюда. Однажды я видел, как дрались двое пьяных, это было страшно, но страшнее всего было то, что один то и дело кричал «иди, я тебе люлей навешаю», а второй послушно шёл на зов, принимал пинки и удары, падал, потом вставал, снова шёл, и так было, пока дядя Коля не вызвал милицию и «скорую».

Дядя Коля был осторожным человеком, ему никогда не пришло бы в голову разнять пьяных самому. Зато дедушка мой то и дело «попадал в историю»: ему ничего не стоило урезонить хулиганов, поспорить с управдомом или послать милиционера при исполнении служебных обязанностей куда Макар телят не гонял.

Всякий раз по окончании очередной «истории» дядя Коля пенял ему: «Что же вы, Григорий Исаич, себя не бережёте? Война давно кончилась, а вы всё геройствуете. Как маленький, честное слово…» Дедушка согласно кивал, позыркивая на дядю Колю снизу вверх (дядя Коля был высоким), и в тон собеседнику отвечал: «Вы абсолютно правы, Николай Степанович. Нужно быть трусливым и сговорчивым, тогда, глядишь, коммунизм сам и построится.»

Не то, чтобы дедушка верил в наступление коммунизма, но в качестве генерального довода коммунизм, конечно, побивал прочие доводы. На дядю Колю эти слова действовали магически: он шёл на попятный, извинялся и звал дедушку (а заодно и всех, бывших при этом) угоститься армянским марочным коньяком.

От коньяка дедушка не отказывался никогда.

Угостившись, он приходил в детскую и наблюдал за развитием событий — сидя в кресле у окна, не вмешиваясь, не произнося ни слова, будто происходившее за окном интересовало его куда больше, чем сражение, которое разворачивалось под ногами — на трофейном клетчатом ковре, таком большом, что его приходилось загибать у стенки — иначе он не помещался на полу.

Дом строили в конце сороковых пленные немцы, среди которых, возможно, были и те, чья мебель, ковры и картины стояли, висели и лежали в его комнатах. Я вырос в этом доме, искренне полагая, что фамилия «Дейч» имеет прямое отношение к вещам, меня окружавшим. В серванте стояли хрустальные пивные кружки, глиняные и фарфоровые безделушки, а в маминой комнате прижился кабинетный рояль «Boesendorfer», об ту пору расстроивший свои струны настолько, что реставраторы отказывались браться за восстановление. Вместо этого нам предложили передать рояль в музей при местной консерватории: восемнадцатый век — не хухры-мухры, Евгения Еремеевна.

Денег не выручите, зато доброе дело сделаете…

К приходу дедушки Том-Томагавк ощутимо сдавал позиции: против короткого топорика Кирилл использовал длинный ковбойский кнут. Томагавк отсекал кончик раз за разом, но кнут — подобно шее лернейской гидры — заново отрастал (каким-то образом Кириллу удавалось убедить меня в этом). Я пытался достать ковбойца справа и слева, но Джек был неутомим: в правой руке он держал оружие, левая была сжата в кулак. Револьвер оставался в кобуре, выражение коричневого лица не оставляло сомнений: Джек — из тех, кто пойдёт до конца при любых обстоятельствах. Короче говоря, Тому приходилось несладко, но даже в самые драматические моменты его пластмассовой жизни с уст не сходила лёгкая улыбка, которую я полагал загадочной и немного (чего греха таить) придурковатой. Внимательно рассматривая Тома в свободное от сражений время, я понимал, что индеец нетрезв (сегодня я бы решил, что Том объелся мухоморов). Однажды после особенно жаркой схватки, окончившейся полным разгромом краснокожих, дедушка напомнил, что томагавком можно не только крушить черепа, томагавк можно метнуть, причём — с большого расстояния.

С тех пор, чтобы уравнять шансы, вместо Джека с его волшебным регенерирующим кнутом Кирилл был вынужден выставить Джима, вооружённого револьвером, и я, наконец, получил спасительное преимущество.

Джим был коварным и подлым типом: в правой руке он держал револьвер, а в левой — мешочек с деньгами (происхождение этих денег было предметом наших неустанных споров, однажды мы сошлись на том, что золото в мешочке — от продажи ворованных лошадей). Свою добычу он прятал за спину — но не от врагов, а от товарищей: негодяй этот был убеждён в том, что пока он в одиночку отстреливается от свирепого индейца с топором, кто-то из своих непременно подкрадётся и умыкнёт его добро. Всё это было чёрным по белому написано, выплавлено, выдавлено на его сморщенной физиономии, и мы с Кириллом немало времени провели, изучая вопрос о том, кого именно из ковбойцев Джим подозревает в нечистых намерениях.