Всеволод Крестовский - Торжество Ваала Страница 21

Стала она перебирать в уме все свои впечатления нынешнего дня, всё, что довелось ей увидеть самой и услышать от других, — и чувство полной безотрадности начало при этом невольно заползать к ней в душу. Она уже не столько думала о самой себе и своем будущем, сколько обо всем том, что прошло сегодня пред се глазами. «Какой же, однако, вывод изо всего этого?» — думалось ей в эти грустные минуты. «Упадок народа?.. Измельчание и вырождение его духовных и нравственных сил?.. Но нет, кто, подобно ей, видел этот народ во время последней войны, в лице солдата, который та же плоть от плоти и кость от кости этого самого народа, тот не может так думать, — это было бы грешно и несправедливо. Да и можно ли допустить мысль об измельчании и вырождении, когда еще так недавно, на ее глазах, этот самый народ являл столько подвигов истинного героизма и самоотвержения, столько христианского смирения в своих великих трудах, столько долготерпения, дисциплины, безропотной покорности судьбе и долгу, и столько теплой, глубокой веры среди страданий на зимних биваках и по госпиталям, где ей самой приходилось иметь с ним дело. Нет, не может быть, чтоб это было вырождение!.. Нет, это даже не измельчание, а что-то другое… Но что? — это го-то вот она и не знает, и даже понять не может, а видит только, что все здешнее до крайности прел» тиворечит тому, что было там. Но где и в чем лежат причины такой разницы и противоречия, — самой ей никак пока не додуматься. «А это оттого, что я не знаю этого народа, что я чужая, сколь бы ни хотелось быть с ним седею!»

— О чем вы, барышня, так призадумались? — неожиданно подошел к ней уже в сумерках отец Макарий. — Зову, зову вас еще издали чай пить, а вы и не слышите.

Лицо его показалось Тамаре таким добрым, ласковым и разумным, что сердцу ее неудержимо захотелось высказаться пред ним сейчас же, не откладывая, а так, как есть, по первому порыву, — и она раскрыла старику все свои думы и сомнения, тяготившие в эту минуту ее душу.

Тот задумался над ее словами.

— Мне и самому не раз такие мысли приходили в голову, — тихо заговорил он, со вниманием выслушав се до конца. — И сам я тоже думал над тем, что вам теперь кажется таким иесогласимым противоречием… Да, в прежние временя, пожалуй, такой распущенности не оыло, — продолжал он, подумав, — а пошло все такое с тех пор, как «порвалась цепь великая», хватив «одним концом по барину, другим по мужику». Прсжнсе-то рушилось, а новое еще не сложилось.

— Господи, да сколько же лет еще ему складываться! — воскликнула, даже с каким-то безотносительным укором, Тамара.

— Ну, это как в руце Божией… а только сдастся мне так, что все-таки явление это временное, преходящее… Вы говорите, война, — продолжал он. — Да ведь на войне-то твердая н сильная власть была, идея была — ну, значит и порядок был, дисциплина, и дух народный мог проявляться во всей мощи. А здесь — где она, власть-то? У кого? Кисель один, и только, — ну, во все стороны и ползет!.. Это уж, как хотите, последствие той безурядицы, да общего равнодушия, да безпринципности, да распущенности, которые там вон, повыше… А мы что, — мы люди маленькие, у нас тут невольное только отражение того, что творится там, в этих… интеллигентных, так называемых, сферах, в столичных. Ежели кончатся, даст Бог, там все эти ихние шатания, тогда другое дело! Пускай только переменятся условия там, да почувствуется повсюду твердая и разумная власть, — переменится все и здесь, поверьте!

Эти простые слова старого священника разом осветили для Тамары непонятную ей дотоле причину целого ряда явлений, казавшихся ей столь противоречащими друг другу, — и все ее сомнения и недоумения рассеялись. Если верит в светлое будущее этот старик, стоящий уже одною ногою в могиле, то как же не верить ей, полной еще сил и готовности работать! И вера эта тем более была ей по-сердцу, что она соответствовала тому серьезному настроению, с которым с самого начала выступила Тамара на новое свое скромное поприще сельской учительницы. Ей так хотелось верить по-прежнему, как в дни войны, в этот народ, изучать его, работать для него, сродниться с ним и быть самой вполне русскою. Неужели это ей не удастся?..

VIII. НА ШКОЛЬНОЙ ПРАКТИКЕ

Волостной старшина был прав, когда, успокаивая Тамару после пробного урока, сказал относительно разобидевшихся на нее крестьянских отцов, что «поартачатся да таковы же будут». Действительно, спустя несколько дней после этого пробного урока, мальчики, уведенные тоща своими отцами из школы, явились в нее частию сами, частию в сопровождении своих маток, которые пришли опять-таки с «поклонным» и, прося учительницу не серчать на их мужиков, а заняться с ребятами построже, высказывались, что в обучении главное дело для них — это заручка льготными свидетельствами.

— Только из-за этого самого свидетельства и неволим ребят, — говорили они. — А без того, что в ней, в школе-то!

Таким образом, Гореловская школа мало-помалу с каждым днем пополнялась учениками. Тамара отделяла «звуковиков», только что приступавших и изучению азбуки по «звуковой системе», от остальных мальчиков, поглотивших уже прежде легкую премудрость «звуковки», и посвящала первым утренние, а последним послеобеденные часы занятий. Пока «звуковики» постигали смысл разных «б», «в», «г», старшее отделение упражнялось в списывании отдельных букв и слов с классной доски, на которой учительница предварительно писала для них каллиграфически эти слова и буквы.

По окончании урока со «звуковиками», она либо отпускала их домой, либо удерживала на некоторое время в школе, для упражнения в хоровом пении вместе со старшими. Но прежний характер пения был совершенно изменен сю; согласно желаниям самих крестьян, вместо разных припевок насчет котов, козлов и т. п., дети у нес пели «Отчс наш», «Достойно есть» и другие молитвы, в чем помогал ей и отец Макарий, а также познакомились и с народным гимном, и все обучение это шло у нее прямо «с голоса», на слух. Крестьяне были этим очень довольны и уже мечтали о том, что вот, Бог даст, вскоре их Ванюшки и Павлушки будут петь и в церкви, за обедней. Это их утешало, да и самим детям очень нравилось. Изменила она прежнюю систему обучения и со старшим отделением, вместо того, чтобы морить его скукою на сухом и голом перечне рек, морей, гор и городов «по Водовозову», или на зоологическом и ботаническом отделах «Детского мира» Ушинского, где подробно описываются разные суставчики, членики, усики и сяжки насекомых, или пестики да тычинки явнобрачных и тайнобрачных растений в их постепенном развитии, что крестьянских детей вовсе не интересовало, она, по совету отца Макария, занялась с ними прежде всего рассказами из священной и русской истории, а затем арифметикой и упражнениями на костяшковых счетах. Благодаря всему этому, в классе се обнаружилось у мальчиков живое отношение к делу: они не скучали, слушали се охотно, сами задавали ей вопросы, если чего не поймут, и отвечали из пройденного осмысленно и толково. Да и отцы с матерями начинали менее недоверчиво относиться к «новой учительнице», хотя все-таки осуждали ее — зачем она оканчивает занятия с детьми еще засветло, когда могла бы длить их до сумерек, или зачем учить-де «голосовать», а не «буки-аз-ба», и зачем позволяет ребятам иногда поиграть и порезвиться на несколько минут на дворе или в классе, во время перемены между уроками, — «в школу-де не играть ходят, а дело делать». Но на сетования подобного рода Тамара уже менее обращала внимания, находя их не совсем основательными. Что было дельного и справедливого в замечаниях и притязаниях отцов, все то приняла она к сведению, и с самого же начала старалась удовлетворить им, по мере своих сил и возможности, в общем, школа ее делала заметные успехи, ученики шли к ней охотно, и отцы, вообще говоря, если и не были ей вполне довольны, то все же значительно примирились с нею, видя, что ребята их поют уже «от божественного», и рассказывают дома про божественное.

Вначале ей стоило немалого труда сладить с ребятишками, которые, привыкнув дома к «улице» и ее нравам, были очень подвижны, резвы, резки и упрямы. Неусидчивость их и рассеянность, непривычка к умственному труду и продолжительному напряжению мысли, зачастую крупная, грубая брань и драки с товарищами, даже отчасти воровство друг у друга разных мелких вещей, в роде грифелей, ручек от перьев, бумаги или карандаша, — все это доставляло ей в начале дела много неприятных и тяжелых минут и потребовало от нее большого запаса терпения, хладнокровия и настойчивости, чтобы сломить все эти недостатки. Уходя из школы и расходясь по домам, ребятишки Обыкновенно разделялись на две партии — на «гореловских» и «суседских», то есть приходящих из ближних деревень, и затевали между собою на улице войну, которая почти всегда кончалась подбитыми глазами и расквашенными носами. Но на вопрос учительницы — из-за чего они так ссорятся, вся школа отвечала ей, что они вовсе-де не ссорятся, а только провожают партия партию и играют «в казаков и разбойников», это-де игра такая, а не ссора. Отцы и матки приходили к ней с выговорами и жалобами На озорство ребят, — «вы-де горазд их распущаете, баловаться много даете, пристрастить бы следовало», — и Тамара пыталась было и стращать, и уговаривать, и стыдить драчунов перед всем классом, но ничто не помогало, пока она не догадалась оставлять наиболее задорных и зачинщиков на час или на два в школе, после уроков. Средство подействовало, и драки прекратились, а затем, благодаря тому же средству, прекратились постепенно и брань, и взаимные ссоры. Таким образом, дело у нее мало-помалу наладилось, и ученики старшего возраста настолько уже облюбовали школу и самую учительницу, что приходили к ней небольшими группами даже и в праздничные дни, — «пришли-де вас проведать да попросить книжек, нет ли каких почитать?» Но вот это-то последнее требование и ставило зачастую Тамару просто в тупик. Выбор книжек школьной библиотеки был так ограничен, даже скуден, если не считать томов «Дела» и «Современника», что давать было решительно нечего, а новых взять неоткуда; управа же земская о выписке книжек по списку, составленному самою Тамарою, и слышать не хочет, ссылаясь в отзыве своем на то, что в Гореловской школе книг-де более, чем достаточно, благодаря просвещенному и щедрому пожертвованию ее почтенного попечителя, г. Агрономского, и предложила «госпоже учительнице» удовлетворять потребность к чтению своих учеников из наличного запаса библиотеки, «где имеются даже литературные журналы и такие первоклассные писатели, как Щедрин, Слепцов, Решетников и проч.». Но Тамара, обсудив ответ управы вместе с отцом Макарием, не рискнула по совести последовать ее совету и предпочла выписать из Москвы несколько дешевых духовно-нравственных и общеполезных книжек и брошюр на свои собственные деньги. В се положении это была немалая жертва; зато крестьянские батьки с матклми были ей очень признательны.