Любовь и смерть Катерины - Эндрю Николл Страница 21

ждать предательства от заварного пирожного с кофейным суфле? Да никогда на свете, господа! Оно не разочарует вас, поверьте, оно будет лежать перед вами на бумажной салфеточке, свежее, ароматное, холодное, но не ледяное, напоминая упавшее с неба облачко, поблескивая шоколадной глазурью и покорно ожидая, когда его съедят. Прямо невеста-девственница на свадебном ложе!

Если бы у отца Гонзалеса было хоть немного больше ума, он отложил бы в сторону книги по теологии, выбросил бы в мусорное ведро «Катехизис» и «Сборник упражнений для укрепления духа» и поставил бы перед каждым неверующим чистое блюдце с заварным пирожным, сказав им громким и ясным голосом: «Вот, братья, лучшее доказательство существования Его. Увидимся в церкви в воскресенье».

Сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бьянко Вальдес сидела перед подобным произведением поварского искусства за столиком в зале для почетных членов «Мерино», Загородного клуба любителей игры в поло, и смотрела через поднос с пирожными в окно на зеленую террасу.

Терраса выглядела по-английски, по крайней мере сеньора Вальдес именно так представляла себе Англию. Она была вымощена старым камнем песочного цвета и обсажена бордюрами маленьких цветочков неброских, благородных оттенков. Ничего кричащего. Ничего показного. Спокойная роскошь и достоинство.

На поле еще толпились люди, оттуда доносились лошадиное ржание и удары копыт, невнятное хрипение, отрывистые крики, глухие удары клюшек и временами жидкие, вежливые аплодисменты. Сеньора Вальдес повела занемевшими плечами. Она и так пробыла на поле большую часть дня, сидя в жестком, неудобном кресле и защищаясь от солнца лишь огромной шляпой, выпрямив по правилам этикета спину, изящно наклонив колени чуть вбок и скрестив щиколотки. Еще в юности, когда ее щиколотки были тонки и находились в идеальной пропорции с икрами и лодыжками, она освоила все правила политеса и с тех пор неуклонно следовала им. Странно, что после скольких лет тренировок эта поза заставляла тело ныть так же, как в молодости. Жизнь очень несправедлива! Сеньора София Антония де ла Сантисима Тринидад и Торре Бьянко Вальдес знала это не понаслышке.

Она находила игру в пало слишком шумной и вульгарной. В этой игре все претило ее тонкой натуре: и противные жесткие мячики, и то, как всадники грубо врезались друг в друга, нестройное бряцание шпор и скрип упряжи. А эти потные тела, эта пена на лошадиных мордах, а длинные, уродливые нити конской слюны, что вырывались из-под уздечек и пачкали всех, кто оказывался рядом! Она уже почти раскаивалась, что когда-то позволила Чиано увлечься таким варварским видом спорта. Если бы не его отец… если бы не отец…

Но все же она выполнила свой долг. Никто не может обвинить ее в том, что она плохая мать. Она явилась вовремя, и ей пришлось сидеть на жаре, скучая чуть ли не до дурноты. В какой-то момент она вынуждена была прибегнуть к помощи приятного молодого человека, случайно оказавшегося рядом, когда она попыталась встать с кресла, чтобы сходить в дамскую комнату, и поняла, что ноги совершенно затекли. Но потом, чтобы доказать сыну преданность, она вернулась и опять уселась в кресло, досидела до конца игры и увидела, как ее Чиано поднял над головой с честью завоеванный кубок. Да, она исполнила свой долг до конца.

И теперь она заслужила награду. Разве нет?

Стол, накрытый белоснежной крахмальной скатертью, тяжелое столовое серебро и тонкий фарфор, костяные чашки с золотыми ободками и искусно нарисованными китайскими розами. Надо еще немного подождать, пока Чиано примет душ и переоденется, чтобы предстать перед очами матушки чистым.

Сеньора Вальдес зачем-то повертела в руках серебряную чайную ложечку и положила ее на блюдце. Ложка весело звякнула о чашку. Она заглянула в сахарницу. Надо же, настоящий сахар, неровные куски, явно отколотые от сахарной головы. Вот что значит качество!

— Кофе, сеньора Вальдес?

Она отрицательно покачала пальцем.

— Нет, благодарю вас. Я подожду.

Официант поклонился и отошел. Она была счастлива — он узнал ее! Он назвал ее «сеньора Вальдес», а не просто «сеньора». Как это приятно. Она опять взглянула в окно, на этот раз с благосклонной улыбкой.

Такой и застал ее Чиано, когда поднялся наверх после душа — сидящей спиной к двери, приподнявшей прямые плечи, с аккуратно уложенной прической и блестевшей на шее тонкой золотой цепочкой.

Спинка кресла заслоняла ее спину, и внезапно сеньор Вальдес ощутил нечто вроде дежавю — когда-то в далеком детстве его мать в такой же позе сидела в машине рядом с отцом, а мимо с тихим шипением — шшшшшшлюб — пролетали зажженные уличные фонари. В те дни сеньор Вальдес умел силой воли воздействовать на светофоры, заставляя их переключаться с красного света на зеленый, чтобы родители могли как можно скорее промчаться по Кристобаль-аллее до их дома на верхушке горы. Лежа на заднем сиденье, он слушал испуганный, нервный шепот матери, родители всегда обсуждали серьезные вопросы в машине, никогда в доме, втроем укрываясь от мира в тесном пространстве салона, наматывая километры, нигде не останавливаясь.

Конечно, оглядываясь назад, сеньор Вальдес понимал, что тогда родители изо всех сил пытались создать у него иллюзию нормальной жизни, но их страх просачивался сквозь спинки кресел, забирался под плед, которым укутывала его мама. Он знал — каким-то шестым чувством понимал, что отец в смертельной опасности. Ему было очень страшно. В нос забивались пылинки темно-красного велюрового чехла. Он ковырял его пальцем. Чехол был пыльный, с рисунком из переплетенных нитей более темного оттенка, и, зарывшись в него лицом, маленький Чиано молился Богу, предлагая отдать единственное, что у него было, — дар менять цвета светофоров в обмен на то, чтобы Бог сохранил папе жизнь.

Когда отец пропал, сеньор Вальдес потерял способность управлять светофорами. И теперь, садясь в машину, он всякий раз вспоминал, почему с малых лет перестал верить в Бога.

— Здравствуй, мама, — сказал он.

Она подняла к нему лицо, и он поцеловал ее в щеку.

— Здравствуй, мой милый. Как ты хорошо играл! Очень хорошо. Ты был просто великолепен.

Да, он был великолепен. Конечно, он был просто великолепен. Сеньор Вальдес вполне осознавал свое великолепие, от лацканов безукоризненного блейзера до безупречной прически и отполированных до зеркального блеска туфель.

— А как ты приятно пахнешь!

Еще бы! Этот одеколон с еле уловимой нотой сандалового дерева действительно неплох. Хотя, конечно, он бы предпочел, чтобы в эту минуту его великолепие оценил кто-нибудь более объективно настроенный, чем мать. Для нее все, что бы он ни сделал, было великолепно. Так было всегда. Все перепачканные клеем и заляпанные