Эндрю Кин - Ничего личного: Как социальные сети, поисковые системы и спецслужбы используют наши персональные данные Страница 23

Я вернулся к пожилой леди в пустой центр помощи туристам. Увидев меня, она оживилась. «Вам нужно обратиться в Дом Истмана, — предложила она, после того как я описал ей свои поездки в поисках людей на Инновэйшн-вэй и Криэйтив-драйв. — Только ради него люди все еще приезжают в Рочестер».

Действительно, это веская причина для приезда в Рочестер, особенно если вы хотите осмыслить судьбу Kodak. Расположенный в паре миль от центра города на широкой тенистой улице, Дом Истмана выделяется своим мишурным стилем даже в общем ряду с прочими разросшимися особняками, трофеями промышленных магнатов «позолоченного века». Построенный Джорджем Истманом в 1902–1904 гг., он был объявлен национальным памятником архитектуры в 1966 г. В настоящее время Дом Истмана с его коллекцией из более чем 400 000 фотографий и 23 000 кинофильмов, а также старинных фотоаппаратов Kodak является одним из ведущих мировых музеев фотографии и кино48.

В своей песне «Kodachrome» Пол Саймон пел о своей способности прочитать то, что «начертано судьбой». И судьба компании Kodak со всей яркостью и четкостью пленки Kodachrome была начертана на стене Дома Истмана.

На длинной белой стене у входа в музей была представлена временна́я диаграмма истории фотографии. Начиная с первого упоминания об оптическом устройстве для улавливания света, изобретенного в V в. до н.э. в Китае, диаграмма включала такие события, как получение первого изображения при помощи камеры-обскуры в 1826 г., изобретение современного зоотропа в 1834 г., запуск в серийное производство первой фотокамеры Kodak для детей в 1900 г., официальное предложение Тима Бернерса-Ли о разработке протокола World Wide Web в 1992 г., решение Kodak прекратить производство фотокамер в 2004 г., а также тот факт, что в 2011 г. было сделано 380 млрд моментальных снимков, что составляет 11% от всего числа фотографий, сделанных за всю предыдущую историю человечества49.

Диаграмма заканчивалась 2012 г., где последние четыре события были сгруппированы под заголовком «НАСТОЯЩЕЕ СОЗИДАТЕЛЬНОЕ РАЗРУШЕНИЕ»:

— компания Eastman Kodak объявила о банкротстве, согласно 11-й главе Кодекса о банкротстве США;

— в Instagram зарегистрировано 14 млн пользователей и содержится около 1 млрд фотографий;

— в Flickr размещено более 6 млрд фотографий;

— в Facebook размещено более 500 млрд фотографий.

Вот и все. На этом диаграмма заканчивалась. Письмена на стене действительно оказались зловещим предзнаменованием для Kodak и Рочестера. Кувалды Кремниевой долины в виде Flickr и Facebook разнесли прежний город на кусочки. Экономику Kodak сменила экономика Facebook с ее 500 млрд бесплатных фотографий. Неудивительно, что Дом Истмана, ставший мемориалом отмершим аналоговым технологиям, был преобразован в музей. Неудивительно, что единственные туристы, которые сегодня посещают Рочестер, приезжают сюда, чтобы с ностальгией поглазеть на его прошлое, а не помечтать о его будущем.

Разрушенная сердцевина

«Ну и что?» — спросят апологеты радикального подрыва основ вроде Тома Перкинса по поводу узурпации Kodak интернет-компаниями, такими как Instagram, Flickr и Facebook. Трагедия в Рочестере, скажут они, одновременно создает новые возможности для предпринимателей на Западном побережье. Ностальгировать, напомнят эти детерминисты, значит потакать луддитам.

В некотором смысле, разумеется, они правы. К лучшему или нет, технологические изменения — особенно в нашу цифровую эпоху креативного разрушения — неизбежны. Сам Пол Саймон в разговоре со мной признал этот факт с ироничным сожалением. «Лично я против Веб 2.0 в той же мере, в коей я против собственной смерти», — сказал он по поводу урона, причиненного музыкальной индустрии Интернетом, словно ураганом расплющившего экономическую ценность записанной музыки и традиционные компании звукозаписи50. «Мы вступаем в 2.0, — предсказал Саймон. — Нравится нам это или нет, но это произойдет»51.

«Больше не будет "моментов Kodak". После 133 лет компания исчерпала себя», — подвел итог в 2013 г. бывший вице-президент Kodak Дон Стрикленд, который неудачно подвигнул компанию войти в бизнес цифровых фотоаппаратов52. «Kodak попала в идеальный шторм не только технологических, но и социально-экономических изменений», — добавляет канадский фотограф Роберт Берли, чьи работы увековечили упадок Kodak53.

Разумеется, ничто не длится вечно. И трагедию Kodak можно отчасти рассматривать как поучительную притчу о некогда мощном монополисте, своего рода Google индустриальной эпохи, который не сумел адаптироваться к цифровой революции. Да, Kodak не сумела стать лидером цифровой фотографии, хотя компания фактически изобрела цифровой фотоаппарат еще в 1975 г.54 Да, Kodak отчасти стала жертвой того, что профессор Гарвардской школы бизнеса Клейтон Кристенсен в своей авторитетной книге The Innovator's Dilemma55 (2011) о причинах провалов в бизнесе назвал «дилеммой инноватора»[17] — необходимости для некогда доминировавшего лидера отрасли радикально изменить свою бизнес-модель. Да, череда близоруких руководителей не сумела перестроить Kodak, в результате чего великая компания, до 1990-х гг. входившая в пятерку самых дорогостоящих брендов в мире56, сегодня стала синонимом неудачи. И да, трагедия в Рочестере открывает новые экономические возможности, в частности для предпринимателей Западного побережья, таких как Джефф Безос, который сделал «Дилемму инноватора» Кристенсена обязательной для прочтения всеми руководителями Amazon57.

«Возможно, для нового роста и необходим пожар, но это в дальней перспективе, — говорит Пол Саймон по поводу разрушительного воздействия Интернета на такие творческие отрасли, как звукозапись и фотографирование. — В ближайшем же будущем, и это очевидно, нас ждет разорение». Но что если разорение не только постоянное, но и определяющее свойство нашей цифровой экономики, отметившей уже 25 лет? Что если трагедия в Рочестере фактически служит «предварительным просмотром» нашего общего будущего — глобального идеального шторма технологических, социальных и экономических изменений?

Добро пожаловать в «эру немыслимого», как называет ее бывший ответственный редактор Time Джошуа Купер Рамо. В сетевую эпоху, утверждает Рамо, «приверженность старым идеям смертоносна»58, а предсказуемость и последовательность действий уступают место «эпидемии» самоорганизации, не нуждающейся в централизованном руководстве. Эта эпоха настолько немыслимо разрушительна, что даже теория Клейтона Кристенсена в «Дилемме инноватора», которая предполагает упорядоченный цикл появления компаний-подрывников, заменяющих предыдущих экономических лидеров, сама оказалась разрушенной еще более подрывной теорией цифрового капитализма начала XXI в.

Идеи Кристенсена были пересмотрены авторами экономических бестселлеров Ларри Даунсом и Полом Нуньесом, которые заменили «дилемму инноватора» куда более мрачной «катастрофой инноватора». «Почти все, что, по-вашему, вы знали о стратегиях и инновациях, неверно»59, — предупреждают Даунс и Нуньес в связи с радикально подрывным характером нынешней экономики. В своей книге «Большой подрыв» (Big Bang Disruption)60 (2014) они описывают экономику, где разрушение стало сокрушительным, а не созидательным. Это мир, говорят они, где «постоянные ветра созидательного разрушения» Йозефа Шумпетера превратились в «ураганы пятой категории». Потрясения, произведенные такими подрывными инноваторами, как Google, Facebook, Uber или Instagram, «не создают дилеммы инноваторов», предупреждают Даунс и Нуньес, а «вызывают катастрофы»61. И Kodak является хрестоматийным примером такой катастрофы — компания стоимостью $31 млрд, обеспечивавшая работой 145 000 человек, разорялась «постепенно, а затем внезапно»62 была сметена ураганом, пришедшим из Кремниевой долины.

«Целый город лишился своей основы», — написал культуролог Джейсон Фараго о влиянии банкротства Kodak на Рочестер63. Но истинные катастрофические последствия цифровой революции выходят далеко за пределы одного города. В современную сетевую эпоху у всего нашего общества разрушаются основы «идеальным штормом» технологических, социальных и экономических перемен. Индустриальная эпоха ХХ в., хотя и была далека от идеала во многих отношениях, зато дала нам, по определению обозревателя New York Times Джорджа Пакера, «великое уравнивание республики Рузвельта»64. У бескомпромиссных неолибералов наподобие Тома Перкинса слова Пакера о «великом уравнивании», вероятно, вызовут в сознании призрака социалистической антиутопии. Но для тех, кому не посчастливилось иметь яхту размером с футбольное поле за $130 млн, тот прежний мир предлагал экономическое и культурное средоточие с обилием рабочих мест и возможностей.

В позднюю индустриальную эпоху, пришедшуюся на вторую половину ХХ в., был построен мир среднего класса: «финансируемые на средства штатов университеты, прогрессивное налого­обложение, федеральные скоростные автомагистрали, коллективные трудовые договоры, медицинское страхование для пожилых людей, авторитетные службы новостей», — говорит Пакер65. Ему вторят гарвардские экономисты Клаудия Голдин и Лоуренс Кац, утверждая, что это был «золотой век» для рынка труда, поскольку повышавшие квалификацию работники «выигрывали в конкуренции между профессиональной подготовкой и технологиями», сделав себя необходимыми промышленной экономике66. И разумеется, это был мир финансируемых за счет государства институтов наподобие ARPA и NSFNET, предоставлявших инвестиции и возможности для разработки новых значимых технологий, таких как Интернет.