Газета Завтра - Газета Завтра 790 (54 2009) Страница 23

Поклонник Новодворской банкир Авен пишет: "Многое из того, что, на мой взгляд, следует ненавидеть, можно найти в романе "Санькя" писателя Прилепина - именно эту книгу я прочитал последней. Первый тезис романа предельно банален и прост: "Современный российский мир ужасен, и поэтому жить в нем нормальной, человеческой жизнью совершенно невозможно. Более того, преступно". Отсюда и второй не более оригинальный тезис: "Мир этот надо менять. Естественно, силой".

Меня поразила откровенность Авена: если вы не богатые - значит, вы лодыри и пьяницы. А что делать инженеру на заводе за 4 тысячи рублей? Что делать писателю с его нищенскими гонорарами? Что делать крестьянину или рабочему? Воровать и убирать таких, как Авен? Вспоминаю жутко реальную фразу из фильма "Бумер" одного из бандитов: "Не мы такие, жизнь такая…" Я согласен со Станиславом Белковским: "Статья Авена - это не просто отклик на одно отдельно взятое художественное произведение. Это, в некотором роде, - идеологический манифест правящей российской элиты. Вот именно так на самом деле думают российские правители. Когда вынимают из черепных коробок CD с вопилками и сопелками про "имперское возрождение", оно же "подъём с колен". В этом смысле, кстати, Петр Авен - ничуть не меньше власть, чем Медведев/Путин. Стабильность главы "Альфа-банка" и его нескольких десятков миллиардных единомышленников и есть критерий состояния политико-экономического режима в России. Президенты, тем более премьеры, могут меняться. Но пока Авен сидит в своем кабинете, и голос его звучит посланием фарисея и саддукея (в одном лице) сегодняшних дней - режим неизменен. Что бы ни происходило формально и вне…"

Интересно, что и сам Авен, и его прислужники и прислужницы типа Тины Канделаки, дабы уменьшить влияние "Саньки" и других подобных книг, тоже утверждают, что сам по себе Прилепин буржуазен и всего лишь мечтает о сладкой жизни. Только я на месте Захара не стал бы оправдываться, какая у него машина, и кто на ней ездит, а размазал бы для начала словесно, и попугал, как следует, что сделал за Захара Герман Садулаев: "Я рад, что человеконенавистническая идеология элит стала, наконец, темой широкого обсуждения. Несколько лет в этой стране я один стоял на поле боя и сражался на два фронта: с социал-дарвинизмом верхушки и с солипсизмом, внушаемым народным массам, чтобы держать их в сонно-покорном состоянии. Я громил, вскрывал, обнажал, срываясь в крик и истерику. Но мои вопли тонули в потоке пропаганды и масскульта, как писк муравья в шуме скоростного шоссе. Мои 4 книги, проданные суммарно, дай Бог, если в количестве 10 тысяч экземпляров, были, хотелось бы думать, ложкой критического дегтя в бочке слащавой бессмыслицы, искрой, из которой возгорится пламя, но скорее - просто каплей правды в море лжи. Ничего не изменили. Зато теперь масштабная дискуссия. Люди, похоже, начинают понимать. Это хорошо… Мы ответим. Мы обязательно ответим. Не в журнале, и не в блогах. Мы в другом месте ответим. И при других обстоятельствах. Времена, они меняются. The times, they are a»changing. Помните такую песенку Боба Дилана? Нет, там, у них, в Америке, времена на самом деле никогда не меняются. А вот у нас в России или во Франции, например, периодически, да. И наматывают кишки на шеи эффективным менеджерам вместо галстуков, и пьяные матросы насилуют их жён и содержанок, и серое быдло, солдаты, поднимают на штыки талантливых банкиров и их редакторов. P.S.: Это звучит как угроза. И это действительно угроза…" И тысячи откликов в интернете.

Я даже думаю, что Авен просто испугался, и будет делать всё, чтобы перекрыть дорогу радикальной русской литературе или сделать дезертирами её активных участников. Этот банкир не понимает одного: он - это криминальное воровское явление российской перестройки, ему просто повезло оказаться в компании чубайсов и гайдаров, быть рядом с кормушкой, наворовать свои миллиарды, отнюдь не как Генри Форд или Билл Гейтс, не умом и талантом, а собственническим инстинктом хапуги из поздних комсомольцев и деятелей МИДа. Окажись он вне "кормушки" - занимался бы мелким мошенничеством, а писатели - от Бога. И дезертировать с поля боя писателю - значит, перечеркнуть свой талант и всю свою жизнь. Такое случается, но редко. Никакими деньгами нельзя было заманить ни Гумилева, ни Есенина, ни Бродского, ни Юрия Кузнецова, чтобы они стали писать заказные оды банкирам или политикам. И новые книги того же Прилепина "Ботинки, полные горячей водкой", "Кубики" Елизарова, стихи Всеволода Емелина или Олега Бородкина, Марины Струковой или Алины Витухновской, рассказы Шаргунова и Коваленко - подтверждение радикальной линии современной русской литературы.

Хочу отметить и Илью Бояшова, несомненно, одного из лидеров питерской прозы. Его "Танкист, или "Белый тигр" посвящен не только мистике войны, но и характеру русского солдата, русскому человеку, обреченному на выживание и победу. Его "Армада" - так же, как и крусановская "Американская дырка", - это великолепный русский имперский роман.

Этих писателей всегда интересно читать, думаю, они все и станут героями моей новой книги "Новые. Русские". Потому что, во-первых, все они на самом деле - талантливые новые писатели, определяющие сегодняшнее лицо литературы. Во-вторых, они и есть современные национальные русские писатели, пусть в них течет и чеченская, и татарская, и какая угодно кровь, ибо русская литература всегда была литературой имперской, литературой всемирной.

Владимир Винников «ЭТ СЕТЕРА…» ТУРА? Не всё то золото, что молчит

За последние двадцать лет отечественная литература преобразилась до неузнаваемости. Многотысячные книжные тиражи ушли в прошлое - если не считать несколько "твердых" коммерческих жанров (детектив, "гламурный" роман и т.п.), в подавляющем большинстве случаев не имеющих к литературе как таковой никакого отношения. Если в 1990 году на территории России увидело свет 5096 наименований литературно-художественных изданий общим тиражом 538,3 млн. экземпляров, то в 2005 году - 21759 наименований общим тиражом 126,7 млн. экземпляров. Иными словами, если восемнадцать лет назад среднестатистический тираж художественной книги превышал 100 тысяч экземпляров, то сегодня он не дотягивает и до 6 тысяч - это с учетом всякой Дарьи Донцовой, переводов Паоло Коэльо, переизданий классики etc. И если раньше хорошую книгу было не купить и даже не "достать", то сегодня - при минимальных, упавших в десятки раз тиражах - любые книги навалом лежат на полках магазинов.

Нет, "самая читающая" в прошлом страна мира не перестала читать. Но престиж - или, вернее, - статус книги в нашем обществе резко снизился: и книги вообще, и художественной в частности. Причем вовсе не по одним только экономическим причинам. Достаточно сказать, что средняя стоимость книги по сравнению с тем же 1990 годом повысилась примерно в 100-150 раз, то есть ничуть не выбивается из общего ценового ряда. Факт, что книги из предмета гордости стали непременным атрибутом городских мусоросборников - причем люди массово избавляются не только от третье- и еще более многостепенных советских авторов, но и от безусловных классиков: от Державина и Пушкина до Маяковского и Шолохова.

То же самое касается и другого "носителя" литературы - так называемых "толстых" журналов, чьи тиражи упали даже не в десятки, а в сотни раз, превратившись из массовых, задающих "ценностные стандарты" всей стране изданий - в более-менее узкие групповые альманахи.

То есть литературный процесс как таковой в значительной степени пересох и обмелел. Литература стала восприниматься более чем утилитарно и явно проигрывает другим каналам массовой коммуникации: имеются в виду прежде всего не газеты и журнальный "глянец", а теле- и радиовещание плюс интернет. Но если с "голубых экранов" и из радиоэфира литература практически исчезла (опять же, за исключением нескольких сугубо коммерческих проектов), то в интернете искусство художественной словесности не просто прижилось, но и нашло своё новое измерение - как некогда звучащее слово стало словом написанным, а затем, в "галактике Гутенберга", - и напечатанным.

Сегодня литература снова "меняет кожу", с бумажного носителя переходя на носитель электронный, и в этом отношении, что может быть показательно, уже не опережая на столетия денежные знаки, а послушно следуя за ними.

Этот процесс я бы сопоставил как раз не с изобретением книгопечатания, а с изобретением письменности как таковой. До того единственным носителем эстетической информации оставалась человеческая речь, голос, звук. И социальная функция сказителя, "бояна" требовала от её исполнителя не только отлично тренированной памяти, не только хорошо поставленного голоса, но и наличия определённого круга слушателей, готового внимать сказителю в специальной, выделенной из обычного пространства и времени ситуации общения. Последнее чрезвычайно важно, поскольку придавало сказителю совершенно особый статус хранителя и, как бы выразились сегодня, "модератора" эстетического и, соответственно, этического единства социума: от уровня семьи и выше. И если, скажем, пословицы, поговорки и приметы как простейшие фольклорные жанры еще не требовали ситуации выделенного общения с фигурой "сказителя", то уже начиная с уровня загадок и вплоть до героического эпоса его присутствие становилось практически обязательным.