Неизвестно - Черняев 1984 Страница 23

Вот тут я завелся. И выложил ему с ходу и о том, что он сам не читал Амбарцумова, а «приговор» ему подписал. И никто не читал, кроме Зимянина, который вообще ни в чем не разбирается, делает все с налету, колготится, шумит, всех поучает, размахивает руками и это называется идеологической работой.

Изложил Пономареву в чем пафос статьи Амбарцумова. Он мне: «Ну, уж не такие все дураки, чтоб за это критиковать!»

Я: «А в «Вопросах истории» - все дураки, чтоб ничего такого не заметить, что велел «заметить» Зимянин? А за полгода неужели не нашлось во всем СССР пенсионера, который не заметил бы в ней идеологической крамолы, если бы она там была?!»

И тут он начал отплывать, как от всего неприятного. Но я не отставал и заявил, что в идеологической работе под руководством Зимянина начинают явно проступать трапезниковские приемы, и недаром поднимают головы вновь всякие подонки, которые всегда греют руки и делают карьеру на идеологических разоблачениях и защите «чистоты марксизма-ленинизма».

На том и кончился мой всплеск. Но я все таки под занавес успел похлопотать за Волобуева. На что никакой реакции не получил, кроме «защиты» Хромова, которого Б.Н.

ненавидел, когда тот был зав. сектором у Трапезникова, а теперь считает, что раз он директор (Института истории АН СССР), его надо поддерживать.

Словом, и Трухановский, и Федосеев, и Пономарев - все они одного поля ягодки, взращенные сталинско-брежневской эпохой. Противно играть в их игры, тем более, что я-то от этого «ничего не имею», как и сказал, уходя, Пономареву. «Мне ведь, вы понимаете, ничего не нужно, я человек во всем этом - сторонний. Только хочется, чтобы раз уж так заведено в Академии, не самые плохие вылезали наверх».

Горбачев запретил баллотироваться работникам ЦК. Так что и Брутенц, и Шахназаров, и Загладин отпали сами собой. Впрочем, Вадиму Медведеву разрешили.

17 ноября 84 г.

На работе написал еще 3 страницы для памятки Черненко к визиту Киннока. Надо было учесть его речь на Политбюро по плану на 1985 год к Сессии Верховного Совета, впрочем разумной речи, как и другие его речи, которые ему пишут умные и озабоченные делом люди.

Начал еще раз править то, что прислал обратно Александров (для этой же памятки). А еще сегодня надо готовиться к началу работы «на даче» перед Прагой.

Посмотрел двухсерийный фильм «Берег» (по Бондареву). Произвело. Все сильнее ощущаю свое прошлое в войне. Как и герой фильма - там я окончательно сформировался, и уже ничто меня принципиально изменить не могло. И эта основа - чем ближе к концу и чем очевиднее, что «дальше фронта не пошлют» и терять нечего, перед Богом скоро представать,

- тем явственнее она воздействует на все мое поведение и отношение к жизни и людям.

Фильм официально очень сильно рекламируют. Объявлена всесоюзная премьера и идет он «с предисловием» режиссера Наумова, уже имеет премию Всесоюзного фестиваля, но фильм не массовый, и зритель его не воспринимает. Это - интеллигентский фильм. Операторски сделан превосходно, хотя и с затянутыми кадрами. В романе критика сознательно не заметила «тогда» его крамольность, классовой неортодоксальности. В фильме же эти моменты стерты. И кто не читал, тот не поймет почти диссидентского подтекста.

Брутенц рассказал эпизод. Был он как-то у Пономарева. По какому-то поводу надо было позвонить Громыко. И вот секретарь ЦК, кандидат в члены ПБ испрашивает сначала разрешения позвонить министру у его помощника. Тот обещает доложить. Разрешает. Пономарев звонит. Тон подобострастный, просительный. И вдруг слышно: «Да, да.» и бросает трубку, когда Пономарев еще не успел закончить фразы.

Таковы отношения в Политбюро. Такова монополия одного из триумвирата.

1 декабря 84 г.

С 19 ноября на Клязьме, вроде бы тоже «теоретическая дача». Доклад для Б.Н. на совещании по журналу ПМС в Праге, куда едем в понедельник.

Одновременно - с 23 числа приезд Киннока, Хили и проч., плюс его помощник Кларк. Два дня они провели в Ленинграде. В Москве - все, что только захотят. (Кларк приходил «расширять» программу). Они не ожидали такой открытости с нашей стороны: каждый день и час рушились стереотипы об «этих русских». Но ждали главного - приема у Черненко. И получили, что хотели и о чем просили, для этого загодя приезжал Холланд: мы уничтожаем ту часть ракет, которая эквивалентна превращению Англии в безъядерную зону и гарантируем, что наши средства не будут направлены на их страну.

Встреча у Черненко. Он в том примерно состоянии, в каком Брежнев был последние два года. Зачитал написанное и безучастно слушал ораторскую реакцию Киннока. Но тот, несмотря на всю мою подготовленную работу, все таки полез с уточняющими вопросами. В воздухе запахло конфузом. Александров начал что-то бешено писать и передавал Черненко.

Тот, шевеля губами, пытался вникнуть. Начал было отвечать, но Александров решил «перебить» и сам все «объяснил». Англичане смекнули, что они «перешли грань» и стали свертываться. Ибо - они получили главное, что нужно было для их политики дома, для - против Тэтчер.

Мои «дискуссии» с Кларком о правах человека. Неладное было с сообщением для печати. Разнимать пришлось Пономареву, который всех их принимал, когда мы с Кларком спорили у меня. Обошлось. Б.Н. им намекнул, что неудобно выжимать из нас еще и «права человека», когда и так получили больше, чем ожидали. Вообще он вел с ними беседу на приличном уровне.

Обед на ул. Димитрова от ЦК давал я.

Прием в посольстве. Оживленный разговор. Уезжали они совсем не такими, какими явились. Я имел часовой разговор с Кинноком в аэропорту, в ожидании опоздавшего Пономарева.

Словом, операция прошла удачно.

Но тут же погрузился в обыденщину. Столкновение с Б.Н. по поводу раздела о «реальном социализме»: и сюда он тащил апологетику и хвастовство, несмотря на все партийные документы последнего времени. Неисправим: мозг отравлен собственной пропагандой.

А еще и хамелеонство. Заставил вставит абзац о величии Черненко. Поручил это любимцу Пышкову, а когда увидел, что в одном абзаце 5 раз упомянута фамилия, набросился на меня. А я взъярился, заявив, что поначалу на этом месте было совсем иное: о трудностях социализма и о том, как надо к ним относиться зарубежным коммунистам. Он совсем обиделся: «Что, мол, мы нервы портим друг другу, будто вы не понимаете о чем речь! Вот вы не были на Сессии Верховного Совета, а я был и видел, что там делается» (в смысле оваций Черненко). Я умолк: безнадежно спорить с человеком, который думает одно (и хочет одного), а заставляет себя делать прямо противоположное.

Он то и дело дает намеками понять, что Черненко - пустое место, что ждать от него какого-то мнения невозможно, он уже не способен ни думать, ни говорить. «Три дня в неделю у него выходные, а в остальные - по несколько часов».

Вчера он добавил: «Вышло решение о съезде. Съезд назначен на ноябрь-декабрь 85 года. Торопится! И все там будет - и Программа, и прочее в одном докладе. Торопится на второй срок!» И опять стал жаловаться на то, что эти «кудрявые» (намекает на Печенева, помощника Генсека) хотят начисто перечеркнуть прежнюю Программу (которую Пономарев считает свои детищем).

Ну что можно ожидать от такого политического деятеля, единственное достоинство которого в том, что он в свои 80 лет может еще что-то говорить и от себя, а не только по бумажке, написанной двухсантиметровыми буквами.

Разговор с Трухановским по телефону. Каялся, что написал в «Коммунист» покаянное объяснение и что запустил в свой номер статью об Амбарцумове, аналогичную бугаевской. Я на этот раз разговаривал с ним жестко и «презрительно». Сказал: покаяние перед Косолаповым означает признание полной правоты Бугаева, его бандитской статьи. Помимо того, что это недостойно по-человечески, это и неправильно тактически. Распинаться - значит признавать себя раздавленным, лишать себя права на собственное мнение. И вообще - чем больше достоинства и характера в этой ситуации, тем лучше было бы и для Вас и для журнала.

По ту сторону провода я почувствовал, он совсем готов расплакаться. Только твердил: «Я не мог поступить иначе, поймите. Прошу Вас не судите меня строго. Я очень огорчен, что Вы можете изменить обо мне свое мнение; Вы знаете меня 20 лет. Приходите ко мне домой, я Вам все объясню» Ужасно все это! Можно было «понять» такое при Сталине, когда ставкой была жизнь. или тюрьма. А сейчас: «ставка» получать в месяц 1000 рублей или 1200, называется академиком или членом-корреспондентом!

Читаю удивительную книгу: С.Л. Абрамович «Пушкин в 1836 году». На каждой странице - открытие, а написана так, будто всем все давно известно. Простота таланта заставляет видеть людей, время, улицы, дома, ситуации, страсти, мелочи. И Пушкина во всем его необозримом величии.

Пришел 27 том Достоевского. Дневник писателя за 1881 год - читаешь, будто это дневник за 1984 год, только иносказательно написанный и немножко архаичным языком. Неужели и правда - Россия, меняясь, неизменна по глубинной своей природе?!