Selena Laurence - The Kingmaker Страница 24

Словно он прочитал ее мысли, отразившиеся на лице, улыбка превратилась в волчью, он наклонился вперед, оставляя поцелуй на ее губах и шепча:

— Ты выставила меня недавно.

Да. И она устала от этого. Устала убегать от мира, а особенно убегать от него. Если бы только он так чертовски не настаивал. Она выпрямила спину и положила палец ему на губы, прежде чем он снова смог ее поцеловать.

— Я не могу. Я не могу этого сделать. Ты же знаешь.

Он отрицательно покачал головой, прядь волос упадала на лоб, делая его вид еще темнее и опаснее.

— Почему? Потому что думаешь, что у нас нет будущего? Или потому, что не позволяешь ему быть? Я сказал тебе, меня не интересует прошлое, и не беспокоит будущее. Я вижу перед собой удивительную женщину, которую хочу узнать — каждый дюйм, который смогу. Прошлое — мертво и уже прошло. Будущим же мы можем управлять. Я занимаюсь будущим кандидатов много лет подряд, и могу справиться с нашим, если ты позволишь мне.

Она почувствовала, как баритон его голоса убаюкивает, словно теплый кокон удовольствия, и она уже не была уверена, что сможет бороться с ним.

— Я никогда не сталкивался с проблемой, которую бы не смог разрешить, Лондон. Я могу покорить будущее, ты просто должна позволить мне, — он оставил еще один поцелуй на ее губах, она ощутила покалывание его щетины у рта, запах корицы от чая, услышала прерывающийся его вздох, растворяясь в нем.

Он продвигался вперед медленнее, чем в машине, покусывая ее нежную губу, проходясь языком по ее губам, поглаживая вверх-вниз пальцем по ее руке, бормоча про ее щелковистую кожу. Ее сердце с каждым ударом все ускорялось и ускорялось, как и в прошлый раз, когда его кожа находилась напротив ее, она возбудилась, словно он дотрагивался до ее затаенных, самых чувствительных частей тела.

Битва между столь сильным желанием и таким же сильным страхом, подталкивала ее в пропасть, из которой она была уверена не сможет уже выкарабкаться. Она схватила его за руки, боясь, ухнуться с головой в эту пропасть, понимая, что он же и подталкивал ее туда, но при этом был тем единственным, кто удерживал ее в воздухе.

Его губы путешествовали вниз по ее щеке, потом по шее, вдоль ключицы. Он прошелся по изгибу языком, скользя по трепещущей жилке на шеи. В тишине его стон, словно прогрохотал, как гром, и она притянула его ближе к себе, инстинктивно, обхватив за шею, зарываясь ногтями в спину толстого махрового халата.

Его губы следовали за руками, пока он раскрывал маленькие кнопки ее шелковой пижамы, обнажая ее груди. Она подалась вперед к его ласкам, смакуя ощущения от его шершавой, горячей руки на своей нежной коже. Она желала, рвалась к нему на встречу, и вдруг у нее сработала сигнализация. В голое раздался звоночек предупреждения, страх захватил ее в свои когти и сжал ей грудь. Она ахнула, поскольку на нее накатила настоящая паника, она почувствовала ее. Боже, она почувствовала. И с ней пришла отрезвляющая мысль, что она не может себе этого позволить, она не может себе позволить разбиться на миллион маленьких осколков, которые никто и никогда не сможет склеить снова.

* * *

В ту же секунду, как только ее желание сменилось страхом, Дерек понял, несмотря на то, что был зажат в тиски страсти, он отстранился на долю секунды, чтобы взглянуть ей в глаза, она не могла дышать.

— Лондон? Милая, что случилось? — спросил он, как только ее рука метнулась к горлу.

Она продолжала учащенно дышать, ее большие глаза смотрели на него с отчаянием. Он стал осматривать ее лицо и шею, пытаясь найти ушиб или что-нибудь еще, чтобы понять, что происходит. Затем он увидел, как побелело ее лицо. Господи Иисусе, что он сделал с ней?

— У тебя что-то болит? — спросил он, удерживая ее за плечи, чтобы она смотрела ему в глаза.

Она с трудом покачала головой, затем кивнула, готовая заплакать. Ее дыхание стало более спокойным, появился легкий румянец, и она опустила голову вниз, не в силах справиться со своим унижением. Он вдруг осознал, что это чисто эмоциональное. У нее начался приступ паники от его действий. Его сердце сжалось внутри, и он приподняв, посадил ее к себе на колени.

— О, Боже, что я с тобой сделал? — прогудел он, прижимая ее к себе, она попустила голову ему на грудь.

Он гладил ее по волосам точно также, как час назад проделывала она с ним, и окутывал ее своими объятиями.

— Все хорошо, — тихо произнес он. — Как бы то ни было, обещаю никогда не буду делать этого снова.

Рыдания прорвались наружу из самых глубин ее души, звук был наполнен такой болью, которую он никогда не чувствовал. Ее боль была настолько сильной и оголенной, что ему захотелось вскочить на ноги и раздавить незримого врага, даже если этот враг был он сам.

Постепенно ее дыхание наконец-то успокаивалось, и она расслабилась в его объятиях, он стал напевать ей песню, которую им пела мать, когда они болели или снился плохой сон. Песня была очень давнишней, такой как мир, но по сей день она успокаивала его, и на его iPod было загружено не меньше пяти различных вариаций.

— Ты мое солнышко? — спросила она слабым голосом, приподняв голову, чтобы взглянуть на него.

Он кивнул.

— Мама пела ее нам — брату и мне. Прости, я плохо пою, у нее получалось намного лучше.

Она слабо улыбнулась, и у него быстро пронеслась мысль, что он мог бы поставить целью своей жизни — заставить ее улыбнуться в полной мере, и он также подумал, что ее улыбка никогда не достигает глаз. Это было еще одним предупреждением для него, многого он не знал об этой женщине. Например, что украло ее улыбку навсегда. Или о том, что способно разбить сердце и разрушить его карьеру. И все же, он вернулся, несмотря ни на что. Вернулся в ее дом, остался с ней, переживая ее боль, как свою, ее безопасность и задаваясь вопросом — впустит ли она когда-нибудь его в свою жизнь? Он замечал предупредительные сигналы, исходящие от нее (он не дурак), но просто не обращал на них никакого внимания.

— Мне нравится. Мне нравится, когда ты поешь, — она вздохнула и ближе прижалась к нему. Он поглубже уселся на диван, ее мягкое тело, словно теплое одеяло, накрывало его ноющие и напряженные мышцы.

Он медленно провел рукой вверх-вниз по шелковому рукаву ее пижамы, по-прежнему открытой и обнажающей большую часть груди, но сейчас был не тот момент, чтобы пялиться на ее грудь, поэтому он отвел глаза.

— Не хочешь сказать мне, что произошло? — спросил он наконец.

Она прочистила горло.

— Об этомтяжело говорить, — прошептала она.

— Важные вещи всегда не легко.

Она стала поправлять манжет его халата, и он позволил ей передвигать его руку, пока она занималась этим.

— Я запаниковала.

— Да, я это видел, — он сжал немного руку и увернулся от нее, как бы поддразнивая.

— Я никогда не..., — она громко сглотнула. — Я не..., — снова затихла.

— Не торопись, — мягко сказал он. — Я никуда не уйду. — И он имел ввиду то, что говорил. Многие проблемы ждали своего решения за ее дверью, но они могли подождать. Уже приближался рассвет, его кандидат находился в больнице, пресса обсасывала связь Мелвилла с проституткой, а его друзья, наверное, искали его задаваясь вопросом жив он или нет, но все это не имело значения, пока эта женщина обвивалась вокруг него, и ее сердце было наполнено такой болью, что он ощущал ее через поры своей кожи. Он будет сидеть здесь с ней столько, сколько потребуется, чтобы убить ее дракона.

— Как только я начала работать…, — впервые он услышал презрение в ее голосе, когда она заговорила о своей профессии. — Я не... с кем. Ну, имею ввиду, кроме клиентов. Но я и не была ни с кем, кроме клиентов.

Он кивнул.

— Никаких парней, никаких отношений? — это казалось странным, но выданная ею информация заставила что-то внутри него подпрыгнуть, наверное, от радости, чтобы увидеть все остальную картину.

Ее голос был похож на наждачную бумага, когда она решила ответить:

— Верно, — она снова замолчала. — Когда я работаю, я совершаю кое-какие вещи, суть которых слишком рано поняла. Я вроде отключаюсь, при этом продолжаю говорить, продолжаю делать все, что необходимо, но внутри… Внутри меня что-то выключается, словно я поворачиваю ручку выключателя, и таким образом, не чувствую ничего, что не хочу чувствовать. Это часть меня… настоящей меня… которая на самом деле находится не там, чтобы совершать все эти вещи.

Он замер, каждая клетка его существа горела в агонии. Он никогда не думал об этом, ни минуты. Он видел ее жесткую, непробиваемую внешность, и воспринимал ее как само собой разумеющееся, думая, что внутри она точно такая же. Полный контроль, как сталь, накрытая шелком, он думал, что это на самом деле была настоящая она. Но в какой-то момент прозрения, он понял, что это всего лишь фасад, а настоящая она — мягкая, чувствительная, скрывающаяся под холодной жесткостью наружностью. Ни одна женщина не может делать то, что она делала и не чувствовать. Ни один человек не может быть использован другими так и не страдать.