Карл Барт - Карл Барт Очерк догматики Страница 25

Вот что нам следует видеть: истинная божественность и истинная человечность в полном и исключительном единстве. На соборе в Халкидоне в 451 году церковь предприняла попытку четко оградить это единство от всех заблуждений. И от монофизитского единения, ведущего к так называемому докетизму, в принципе не признающему никакой подлинной человечности Христа: Бог лишь по видимости стал человеком. И от несторианского разделения Бога и человека, которое должно было привести в данном случае к полному и окончательному отрыву их друг от друга, после чего божественность Христа должна была в каждое мгновение мыслиться как отделенная от его человечности. А это учение восходит к еще более давнему заблуждению — заблуждению так называемых евионитов. От евионитов же путь мог вести к арианам, желавших понимать Христа лишь как особо возвышенное тварное создание.

Халкидонский собор сформулировал положение о том, что единство «не смешано, не преобразовано, неразличимо и неразделимо». Возможно, вы склонны расценить все это как «придумки теологов» или как «поповские перебранки». Вместе с тем во всех этих спорах никогда не стремились устранить тайну с помощью подобных формул, рационалистически разрешив дело. Устремления ранней церкви были направлены на то — и поэтому следует и сегодня прислушиваться к ней, — чтобы правильным образом сосредоточить взгляды христиан на этой тайне. Все прочие попытки были попытками превратить тайну в нечто человечески понятное. Бог для себя и таинственный человек — это постижимо, и уникальную встречу этого Бога и этого человека в образе Иисуса можно все же еще объяснить.

Однако этим теориям, против которых вступает ранняя церковь, не хватает способности увидеть тайну. Древние же ортодоксы стремились к тому, чтобы собрать людей вокруг этого центра: кто не желает верить, пусть остается при своем, но послабления здесь быть не может, этого смягчать нельзя. Отсюда огромные усилия древних соборов и теологов. Когда сегодня, вместо того чтобы быть благодарным за столь основательную тогдашнюю работу, говорят, исходя из нашей в общем варварской духовности, что тогда зашли «слишком далеко», — все такие разговоры звучат несколько вульгарно. Вам нет нужды взбираться на кафедру и произносить эти формулы, однако вам следует самым основательным образом продумать все это.

Христианство когда-то увидело и когда-то установило, с чем оно имеет дело в чуде Рождества: с unio hypostatica, с подлинным единством истинного Бога и истинного человека в одном Иисусе Христе. И мы призваны сохранить это.

Но вы все, конечно же, заметили, что в выражениях «зачатого Святым Духом» и «рожденного Девой Марией» заключено еще и нечто особое. Здесь речь идет о необычном порождении и о необычном рождении. Это называют nativitas Jesu Christi. На тайну истинной божественности указывает чудо: чудо этого порождения и этого рождения.

Что означает «зачатого Святым Духом»? Это не означает, что Святой Дух есть, так сказать, отец Иисуса Христа. Здесь, если подходить строго, высказано лишь отрицание: человек Иисус Христос не имеет отца. Его порождение происходило не так, как это происходит, когда начинается какое-либо человеческое существование. Данное человеческое существование начинается в свободе самого Бога, в свободе, где Отец и Сын едины в союзе любви, в Святом Духе. Поэтому, глядя на начало существования Иисуса, мы должны заглянуть в ту последнюю глубину божественного, в которой Отец и Сын едины. Эта свобода внутренней жизни Бога, и в этой свободе anno Domini 1 начинается существование этого человека. Поскольку это свершается, поскольку здесь сам Бог совершенно конкретно зачинает дело с самого себя, данный человек, который сам по себе не способен к такому и не желает этого, вправе не только возвещать Слово Божье, но вправе быть самим Словом Божьим.

В недрах старого начинается новое человечество. Это чудо Рождества, чудо безотцовного порождения Иисуса Христа. Все это не имеет ничего общего с мифами о порождении людей богами, о которых рассказывает история религии. В данном случае речь идет не о каком-либо порождении подобного рода. Бог предстает как творец, а не как партнер этой Девы. Христианское искусство прежних эпох стремилось показать каким-то образом, что здесь мы не имеем дела с сексуальным процессом. И говорилось о том, что такое порождение свершилось скорее через ухо Марии, которое слышало Слово Божье.

«Рожденного Девой Марией». Вновь, если смотреть на это с позиций человека, здесь оказывается исключенным из ситуации мужчина. Мужчина оказывается непричастным к тому рождению. Тут речь идет, если угодно, об акте божественного суда. Мужчина не призван своим действием и своей инициативой внести какой-либо вклад в то, чему кладется начало. Человек не оказывается просто исключенным, ведь Дева причастна к происходящему. В то же время мужчина, как особый носитель человеческого действия и истории, мужчина с его ответственностью за человеческий род должен теперь в лице Иосифа отступить на задний план.

Таков христианский ответ на женский вопрос: на переднем плане оказывается женщина, причем именно virgo, Дева Мария. Бог избрал человека не в его гордости и упрямстве, а в его слабости и смирении, избрал человека не в его исторической роли, а в слабости его природы, какой она представлена в женщине, человека, который может предстоять Богу лишь со словами: «Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему».

Таким является сотрудничество человека в данном деле, таким, и только таким! Мы не должны превращать существование человека как рабы в какую-то заслугу и не должны пытаться наделять творение какой-то потенцией. Речь может идти лишь о том, что Мария высказывает то, что единственно может высказать сотворенное создание в таком своем предстоянии. То, что Мария делает это и тем самым говорит «да» Богу, свидетельствует о великой исключительности, выпавшей на долю человека благодаря Богу.

Чудо Рождества — это фактическая форма тайны личного соединения Бога и человека, unio hypostatica. Христианская церковь и теология вновь и вновь констатировали, что нельзя постулировать, что действительность воплощения, тайна Рождества с абсолютной необходимостью должна была принять именно данную форму этого чуда. Подлинная божественность и подлинная человечность Иисуса Христа в их единстве не увязаны с тем, что Христос зачат Святым Духом и рожден Девой Марией. Правомерно сказать лишь то, что Богу было угодно стать действительностью и открыться в этой форме и в этом образе.

Все это не должно опять-таки означать, что по отношению к этой фактической форме чуда мы, так сказать, свободны принять ее или не принять, так что могли бы осуществить определенное изъятие и сказать: мы услышали, но при этом сохраняем за собой право полагать, что данное дело могло принять и другой образ для нас. Отношение дела и формы, о котором здесь идет речь, лучше всего можно понять на примере всем вам хорошо известной истории излечения расслабленного (Мк. 2): «Но чтобы вы знали, что Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи, — говорит расслабленному: тебе говорю: встань, возьми постель твою и иди в дом твой». «Но чтобы вы знали…» — вот как следует понимать и чудо рождения Девой Марией. Дело в тайне воплощения, как видимая форма которого свершается чудо.

Данное место (Мк. 2) было бы понято неправильно, если бы его прочитали таким образом, что главным чудом здесь является отпущение грехов, а телесное излечение представляет собой нечто сопутствующее. Одно необходимо связано с другим.

Следует предостеречь и от того, чтобы оставлять рождение в стороне, а все внимание уделять тайне как таковой. Одно можно сказать с определенностью: там, где желают уклониться от этого чуда, там всегда мы имеем дело с теологией, которая фактически не понимает и не оценивает по достоинству тайну. Такая теология пытается избежать вопроса о тайне единства Бога и человека в Иисусе Христе, тайне свободной милости Бога. И в то же время, если эта тайна понята и при этом избегли всякой попытки обратиться к естественной теологии, поскольку в ней не нуждались, то тайна признана с благодарностью и радостью. В этом заключена внутренняя необходимость.

Лекция 15 ПОСТРАДАВШЕГО

Жизнь Иисуса Христа — это не триумф, а унижение, не успех, а неудача, не радость, а страдание. Именно благодаря этому обнажается бунт человека против Бога и необходимо следующий за этим гнев Божий, но вместе с тем раскрывается и то милосердие, с которым Бог сделал своим дело человека, а также его унижение, неудачу и страдание, чтобы это уже не должно было быть делом человека.

В катехизисе Кальвина вы можете прочитать весьма примечательное утверждение о том, что в символе веры жизнь Иисуса вплоть до страстотер-пия обойдена, поскольку то, что произошло в этой жизни до страстотерпия, не относится к «существенному содержанию нашего спасения». Я позволю себе сказать об этом: здесь Кальвин заблуждается. Как можно говорить о том, что остальная жизнь Иисуса не имеет существенного значения для нашего спасения? Чем бы она была и что должна была бы означать? Просто излишней историей? Я склонен думать, что жизнь Иисуса вся целиком связана с тем, о чем говорит положение: «пострадавшего…».