Три сердца, две сабли - Сергей Анатольевич Смирнов Страница 25

Глава 4

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

С явлением железного рыцаря, нашествием мародеров, превращением дуэли в сражение, с гишпанскою корридою, двадцатью одним убитым и двумя ранеными

Две контузии на одну голову в один день не чересчур ли будет? Рассудить по здравому разумению, так точно чересчур, и даже потерять можно было его, здравое-то разумение от двух контузий. Однако день тот был необыкновенным, и все происходило в нем необыкновенно. Очнулся я начисто протрезвевшим и с головою поразительно ясною, хотя и несколько тяжелой.

Обнаружил я себя в той же самой полнейшей тьме, в кою и провалился. Было подо мною, однако, мягко и удобно, густо пахло сеном, на коем я устроился в бесчувствии… или же был кем-то устроен. Пошевелившись, я нашел сильное неудобство: весь я был спутан по рукам и ногам, будто муха, угодившая в паутину. Прозрение не замедлило полыхнуть ночною зарницею: видно, вновь угораздило меня попасть в полон к своим, вот незадача!

Подтверждение той острой мысли получил я всего через пару мгновений. Послышался шорох – похоже, вблизи, но за тонкой стеною или же дверью; а за шорохом – негромкий голос вопросил кого-то:

– Так оттащим, что ль, чего страху терпеть-то?

И другой, более басовитый и решительный воспретил:

– Пока не смеркнется, не угомонятся хранцы, никак не можно.

Первый вновь робел:

– А как найдут ево?.. Что с нами-то сделают? Высекут да стрельнут разом.

– Да кто ж его хватится? – хмыкнул важно первый. – Он у них белой вороною… То сама барышня сказывали… Залетела да улетела не знамо куда.

– А как очнется да каркать примется во всю глотку? – не унимался в опаске первый.

– Да кто ж его услышит-то отсель? – снова хмыкнул другой, но уже с меньшею уверенностью.

– Однако ж я б законопатил… Вон тряпку свернуть и законопатить покамест хранцу глотку-то, – предложил опасливый молодец.

– Законопатить, может, стоит, – пробормотал в раздумьи второй, поддавшись-таки страхам собеседника.

Послышался скрип. Дверца отворилась. В полусумраке я различил коренастую фигуру.

Зайти обоим запросто я не дал. Как только первый, вернее второй из говоривших, шагнул с хрустом на сено, я рявкнул во всю глотку так, что «чугунок» мой загудел и искорки из глаз разлетелись в стороны:

– Вот я вам сейчас самим законопачу, дурни! И не только глотки ваши! – И прибавил к той угрозе еще пару крепких выражений из простонародного нашего арго, дабы обоим сразу ясно стало, кого они «оттащить» осмеливаются.

Фигура качнулась назад, тесня заднего.

– Ты кто тут?! – в изумлении пробормотал вошедший.

– Кто-кто! – не шутя, свирепел я. – Дед Пихто! Развязывай живо, не то я сам вас высеку и стрельну разом.

– Мы же хранца вязали, – никак не мог разобраться молодец.

– Свет давай – увидишь, кого вязал. Живо! – продолжал я начальствовать, пока, впрочем, бесплодно.

Отворилась еще какая-то дальняя дверь, свет проник, и я еще не по лицу, обращенному ко мне, но по очертаниям узнал кузнеца. Гневу во мне поубавилось, я вспомнил, что кузнец герой, и, видно, теперь тоже геройское дело задумывал, да промахнулся.

– Так ты ж и есть тот хранц! – все так же бестолково бубнил ошеломленный кузнец.

– Вот я тебе задам «хранца»! – снова зарядившись гневом, рявкнул я. – Перед тобою переодетый русский офицер в разведке. Понял, дурень, на кого попал?

Кузнец перекрестился и пробормотал совсем тихо:

– Не черт ли?

Сообразил я, что в лоб его гневом и громом не проймешь.

– Грамоте учён ли? – вопросил я его как можно спокойнее.

– Учён, – на мое счастье, подтвердил малый.

– Кто учил? – усилил я напор на сей фланг.

– Сама барышня Полина Аристарховна учили, – не без гордости отвечал кузнец, и, судя по твердости голоса его, соображение к нему уже возвращалось.

– Тогда с осторожностью вынь у меня из-за пазухи важное донесение да начни читать его, – сказал я ему. – Может, тогда отличишь «хранца» от того, кого оглушил и повязал по дурости.

Кузнец оглянулся – а за ним переминался с ноги на ногу брат его младший; оный возницею сидел в коляске при встрече неприятельского эскадрона, – и двинулся ко мне с такою опаскою, будто к пойманному и повязанному матерому волку, злобно скалившему зубы на поимщиков.

Брат его зайти не решался.

– Осторожней… – вновь предупредил я. – И не щекочись, я щекотку не люблю.

Кузнец постарался изо всех сил: будто птичку достал у меня из-за пазухи не законченное и свернутое вчетверо донесение. Не поднимаясь с коленей, стал он его столь же аккуратно разворачивать.

– Васька, свет не засти! – прикрикнул он на брата.

Тот отошел в сторонку и пропал.

– Тебя-то как величают? – спросил я, уже напирая на дружелюбие.

– Павлом, – буркнул кузнец.

– Прямо как апостола отец тебя нарек… или поп, уж не знаю кто, – похвалил я выбор имени. – Видать, предвидел, что грамотеем станешь.

Кузнец вперился в буквы, зашевелил губами:

– Донесение поручика Соболева о передвижении частей неприятельских… – и следом, немного запинаясь и судорожно глотая, одолел еще пару строк.

– Ну, довольно будет! – решил я. – Развязывай мне руки! Осеню себя крестным православным знамением, может, хоть сему поверишь.

Кузнец тут как очнулся наконец.

– Простите, барин! Обознался! Не гневайтесь! – выпалил он и кинулся меня распутывать. – Васька, помоги!

Оказалось, с обещания перекреститься и надо было начинать без обиняков! Хранцы, чада антихристовы в простонародном понимании, никак такое пообещать не могли бы!

Через минуту оба управились, помогли мне подняться на ноги.

Я размял члены, потер голову. Шишек на ней прибавилось. И перекрестился со словами «ныне отпущаеши…»

Кузнец и брат его тоже размашисто перекрестились.

– Святая правда, ваше благородие! – резво выпалил кузнец. – Хранцы все нехристи, у них рука так и не подымется. Помилуйте, не казните!

- Кто тебя военному обращению учил? – удивился я.

- А барышня сама учили, - был ответ.

– Попить бы. Дашь? Холодненького бы… – коротко спросил я.

– Сейчас же, вашескородие! –