Gradinarov - bratia Страница 26

Степан Буторин почесал темечко:

– Я понял! Ты, Михалыч, все продумал. Не с кондачка аргишим. С тебя бы хороший плотник получился. Везде затеей в уме проставил. До самой Гольчихи.

– В торговле, Степан Варфоломеевич, по-другому нельзя. Наперед просчитываю. Можно сказать, определяю цену риска. В меновой торговле в два счета голым останешься. Потерялся обоз в тундре или ушел под лед – на том купец во мне кончится. Ну а вы-то, ребята, – обратился к четырем богатырям, – как живете-можете?

Один из них, Иван Маругин, оказался побойчее других, не мешкая ответил:

– Живем не тужим, Господу Богу служим, да и добро можем, вам рядом жен положим!

Киприян Михайлович рассмеялся.

– Ну и говоруны, мужики. Все в старшего – языкаты.

– Мы хотим по последнему зимнику на побывку в Минусинск сходить. И первым пароходом назад. Бабы наши уже душой изболелись, – сказал Стенька Буторин.

– Не будем загадывать. Сходим вниз, потом в Хатангу. После решим вопрос о вашей побывке, – ответил Сотников.

– Киприян Михайлович, а теперь о деле, – прервал Стенька. – Надо сооружать сушилку. Лесины внутри сырые, доска также долго влагу держит. Летом солнце сушит, зимой мороз коробит доску. Сушить надо сухим паром, как в бане. И летом, и зимой.

– Понятное дело. Будешь в Минусе, надыбай там чертежи. И будем кумекать. Да и Петра я думаю летом направить в Енисейск по плотам. Доски нам понадобится очень много, если пойдем на плавку руды. Надо пил двуручных завести побольше да еще один лабаз строить под сухую доску. Работы на всех хватит.

Он надел шапку, застегнул волчью шубу и со словами: «Бывайте!» – вышел из лабаза. По пути домой зашел к Мотюмяку Хвостову. Из трубы шел смолянистый дым и смешивался с серым туманом. Сквозь окошко пробивался колеблющийся желтоватый свет. От избы уходил свежий санный след. У дровяника чистил снег якут Роман.

– А где хозяин, Роман? – окликнул Сотников.

– Уехал с сыновьями на левый берег, за Кабацкий, в стадо. К обеду обещал вернуться. Передать что?

– Вернется, пусть заглянет ко мне.

– Понял! Передам! – ответил Роман с поклоном.

Вечером первым зашел к Сотникову Мотюмяку Хвостов. Снял сокуй, развязал бокари, поправил нож на поясе, подхватил с полу холщовую сумку и вошел из сеней в горницу Киприян Михайлович сидел за столом со счетами и подбивал бабки по ведомостям, представленным приказчиками.

– Не помешаю? – спросил Мотюмяку хозяина.

– Проходи, садись, рассказывай, пока остальные подойдут.

– А где Сашок? Не спит? Я ему подарок принес. Минар называется. Это нганасанский меховой костюм для детей. Сзади вырез. Очень удобный. На горшок малыш садится, не снимая его.

– Катерина! Ну-ка, давай нам Сашка! Примеряй подарок дяди Дмитрия! – велел Киприян Михайлович жене.

Та вышла вместе с сыном и ахнула, увидев костюм. Он был сшит из ровдуги, рукава оторочены мехом, на спинке свисали розовые тянда, похожие на косички. И перед, и спинка костюма расшиты ровными полосками орнамента.

– Ой, какая красота!

Она приставила костюмчик к спине сына:

– Будто на него сшит! Спасибо тебе, Дмитрий Евфимович. Это кто же такая мастерица, скажи? – добивалась Екатерина.

– Варвара сшила. До размывания рук не успела, а потом уже не торопилась, шила медленно, но красиво. Как бабушка научила ее, – признался Мотюмяку. – Не меньше года ушло на эту красоту.

– А теперь, Сашок, скажи дяде Дмитрию: спасибо!

Мальчик не совсем понял, что подсказывает мама, но протянул нганасанину правую ручку: «Дласте!»

– Катя, поставь самовар! Сейчас подойдут приказчики. Рассказывай, Мотюмяку, что видел в стаде?

– Олени, слава богу, крепкие. Больных нет. Пастухи и их жены закончили шить упряжь. Колокольчики на шее у всех ретивых оленей. Будем перегонять к лабазам упряжками по четыре тройки. Дня за два управимся. Одиннадцатого января надо аргишить.

– Не торопись, Дмитрий, посоветуемся и назначим час аргиша. Какая еще накануне погода будет! Вдруг пурга разгуляется.

Появились приказчики и Степан Буторин. Они вошли в горницу, поеживаясь и потирая руки. Целый день копошились в холодных лабазах. Степан Буторин взглянул на посиневших от холода мужиков:

– Замерзли, счетные души! Приходите в мой лабаз греться. Мужики без шуб плотничают. У нас в шубе и доски не строганешь, и гвоздь деревянный не забьешь. Просите Киприяна Михайловича. Поставлю вам печи железные в остальных лабазах. Чаек согреть на чем будет.

– Ладно, Стенька, не ерничай. Будет и в их лабазах тепло. Уголек начнем рубить в норильских горах. Всему Дудинскому тепло станет. А сейчас грейтесь, пейте чай да о деле толкуйте.

В дверях спальни появился Сашка. Сидящие за столом повернули головы к малышу. Он подошел к Мотюмяку:

– Я хочу банку!

Протянул руку к столу, где стоял самовар и ваза баранок.

– Банку? Какую банку? – удивился Хвостов. – Здесь, Саша, банок нет.

Катерина поставила перед каждым гостем блюдечко с чашечкой, вазочки с сахаром и вареньем, положила чайные ложечки.

– Екатерина Даниловна, он просит какую-то банку? Услышав слово «банку», Саша посмотрел на Мотюмяку, потом на маму и снова протянул руку к столу.

– А, баранку сына хочет! – И она подала ему бублик. – Пойдем на кухню чайку попьем.

Киприян Михайлович повел речь:

– Друга мои! После Крещения уходим в низовье! Идем по старому маршруту с остановками на каждом станке от Ананьева до Ермиловского. В Кокшарово и Поликарпово не заходим. Оттуда придут несколько упряжек с пушниной в Толстый Нос. Там же будем отоваривать дерябинских и пелядкинских юраков. Освобождающиеся нарты грузим рухлядью: оленьими, волчьими, медвежьими, песцовыми шкурами и мороженой рыбой. Первый обоз из Казанцевского ведет в Дудинское Сидельников, второй из Толстого Носа – я. Остальная часть обоза во главе с Константином Сотниковым идет до Ермиловского. Путь не близкий и не легкий, но людей и там кормить надо. Приказчикам подготовить списки по каждому станку, по каждому хлебозапасному магазину, включая кочующих долган и юраков. Правеж среди должников будет вести Константин Афанасьевич. Он староста низовского общества – ему и списки в руки. Нынче год теплый и на песца богатый. Мне доносили, у залива есть и песец, и лиса, и медведи шастают. А по весне кое-где и мамонт вытаял. Бивни сейчас в цене. Когда дойдете до залива, не потопите обоз. Лед там соленый – много трещин. Идти следует берегом, вдоль припая. Кормов для оленей там кот наплакал. Может, охотники на собаках сами подъедут в Гольчиху. Словом, к первому марта весь обоз должен быть в Дудинском. Сообщайте с оказией, как дела, особливо после Яковлевского мыса.

Люди сидели, пили чай и внимали наставлениям купца.

– Киприян Михайлович, а как товар выдавать должникам? Может, кому и отказать? – спросил многоопытный Сидельников.

– Обойти, говоришь? Голод на человека наслать? А ежели у него дети мал мала меньше? Греха на душу брать не будем. Запомните мои слова. Накрепко!

– А если лодырь искусный? – спросил Константин Афанасьевич.

– Вы приказчики дошлые, людей знаете, кто чем дышит. Потому сами кумекайте, но долги собирайте. До полного расчета.

– Надо швырка поболе взять, а то у залива ни плавника, ни ивняка нет! – заметил Хвостов.

– Десять нарт швырка готовы. До Толстого Носа хватит. А там обменяем на порох и свинец у Матвея Теткина, – пояснил Степан Буторин.

– Добре! – подвел итог Киприян Михайлович. – Встречайте Рождество, Новый год и Крещение. На молебен сходите, грехи замолите. Но дело свое вершите!

Первого января далеко на востоке появился алый мазок зарева. День шел на прибыль, но дудинцы встретили Рождество еще в ночи. В первый день 1866 года радостно успели взглянуть на пробившийся сквозь жидкий туман и плывущие на юг облака, короткий лучик солнца. Полярные сумерки уже обессилели и к полудню пропустили несколько минут дня.

Все сразу засияло, смягчилось. Порозовела тундра, вспыхнули пожаром окна дудинских изб и лабазов, багрянцем засветился потемневший за зиму ивняк, засеребрился, заискрился крест на храме.

В эту полоску света успели взлететь стаи куропаток, шаловливо выписывая в небе невообразимые зигзаги. Вертикальными стаями обходили избу за избой, садились в снег и снова взлетали, радуясь светлому мигу. А полярные совы, искусно планируя, выискивали радующихся солнцу мышей. Над Дудинским закончилась сорокапятисуточная полярная ночь.

*

Шестой день в пути обоз. Снег темно-синий. В небе звезды. Иногда срывается поземка. Ветер в тундре мечется, как неприкаянный. На одной версте пути дует в спину, на другой – в бок, на третьей – в лицо. Крутится, вертится, оседает к земле или взлетает к сопкам, подхватывает снежную пыль с земли или с низко плывущих туч и вихрит ее, превращая в сильную метель или черную пургу. Хоть высокий приярый правый берег и прячет обоз от сильного ветра, но за неделю пути он надоел, поскольку не мороз за сорок страшен, а ветер с морозом. Изжелта-серые упитанные олени шли четкой ступью. Хвостов знает, когда кормить, когда роздых дать. Обоз растянулся чуть не на версту. Скрипят полозья. Нарты кособочатся влево-вправо на своих копыльях, въезжая на заструги и сугробы. Звенят колокольчики, хоркают олени, лают собаки, окликают друг друга каюры. Над Енисеем слышится невообразимый галдеж, будто с птичьих базаров летом.