User - i dfee46a8588517f8 Страница 27

Важным этапом в эволюции царизма по пути отказа от мини­стров традиционного типа (в смысле соответствия определенному уровню государственной ответственности и респектабельности) была замена в 1912 г. министра внутренних дел А. А. Макарова В. А. Маклаковым. Значение этого шага состояло в том, что именно Министерству внутренних дел, а не Совету министров принадле­жала решающая роль в определении курса внутренней политики.

Еще до этого царь намеревался сделать министром внутренних дел нижегородского губернатора А. Н. Хвостова (личность, в сво­ем роде легендарно-отрицательную), о котором подробно пойдет речь в связи с его назначением и деятельностью в качестве министра внутренних дел в 1915 г. Но в 1911 и 1912 гг. это назначение не состоялось из-за решительного протеста председате­ля Совета министров В. Н. Коковцова, указывавшего царю на оди­озность и полную профессиональную непригодность Хвостова. На этот раз царь уступил, но, когда всплыла кандидатура Мак­лакова, премьер потерпел полное поражение. От его доводов о полной некомпетентности Маклакова царь просто отмахнулся 13.

В выдвижении Маклакова сыграл значительную роль князь Мещерский, а также другие крайние правые силы. Но важно подчеркнуть, что новый министр был прежде всего личной кан­дидатурой Николая 11. На допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Маклаков подчеркивал, и это соответствовало действи­тельности, что свой пост он получил «ввиду исключительного, боль­шого доверия к себе» царя и. Чем же было обусловлено это доверие? Маклаков демонстрировал себя человеком крайне право­го толка. Но приписывать его назначение главным образом или исключительно этому обстоятельству было бы неверно хотя бы по­тому, что других министров, кроме правых, в составе Совета мини­стров (особенно когда речь идет о министре внутренних дел) не было и быть не могло. Тот же Макаров, которого сменил Мак­лаков, был человеком крайних правых взглядов. Оба они, став членами Государственного совета, находились в одной крайней правой группе, бессменным лидером которой до самой смерти являлся П. Н. Дурново. Суть дела состояла не в том, что Мак­лаков был крайний правый, а в том, что он был правым в са­мом примитивном, и, если так можно выразиться, некомпе­тентном варианте. Именно примитивность политического мышле­ния Маклакова сделала его личной кандидатурой царя. Послед­ний увидел и почувствовал в нем человека, близкого себе по духу и уровню. Дилетантизм и полное отсутствие государ­ственных способностей стали тем аттестатом, который обеспечил Маклакову один из самых высших правительственных постов.

Родной брат В. А. Маклакова прозвал нового министра «госу­дарственным младенцем» (вариант — «государственный шалун»). Депутат IV Думы В. В. Дашкевич, уже в эмиграции вспоминая былое, писал: «А вот лицом хорошенькая горничная, да и по внут­реннему своему содержанию не выше, министр внутренних дел Маклаков»15. Эти оценки исходили из либерального лагеря. Но и коллеги Маклакова не питали иллюзий на его счет.

Политический единомышленник и софракционер Маклакова по Государственному совету П. П. Кобылинский, отвечая на воп­рос о впечатлении, которое произвел на него новый министр внут­ренних дел, сказал: «...по формуляру ему 40 лет, по внешнему виду не более 30, а когда раскроет рот — не более пяти». В отличие от автора этой характеристики многолетний чиновник Министерст­ва внутренних дел Н. П. Харламов, относившийся к Маклакову с симпатией и считавший его умным, обаятельным и симпатич­ным человеком, вынужден был все же признать, что, будучи «человеком правых, строго консервативных воззрений», Маклаков тем не менее «не был человеком серьезным», государственным деятелем, к нему недоброжелательно относились даже его товари­щи по кабинету |6. Харламов объяснял такое отношение завистью к головокружительной карьере 17, но на самом деле минист­ров просто раздражали глупость и дилетантизм их молодого коллеги.

А. Н. Наумов, сменивший Кривошеина на посту министра земледелия, считал Маклакова «вертлявым, говорливым субъ­ектом»10. Преемник Маклакова на посту министра внутренних дел Н. Б. Щербатов, отвечая на вопрос о том, какого он мне­ния о своем предшественнике, сослался на ответ, который он дал на тот же вопрос одному из министров сразу по назначении Маклакова. «...Есть предприятия,— заявил он,— от которых можно ждать 100—120% удачи; есть и такое предприятие, ко­торое может дать, заведомо можно сказать, 99% неудачи. Таким я считаю назначение на пост министра внутренних дел Макла­кова»19. Один из вице-директоров и директоров департамента полиции, К. Д. Кафафов, вспоминал о Маклакове весьма иро­нически: «Что касается Маклакова, то это был министр-лирик, у него не было никаких резолюций, кроме „неужели", „когда же“, „доколе это будет", „неужели нельзя принять меры" и т. д.» 20

Небезызвестный князь Андроников, подчеркивавший на допро­се, что Маклаков лично к нему хорошо относился, характеризовал его компетентность следующим образом: «Я думаю, ему было решительно все равно, какую бумагу ему подсунут... Ему было все равно: кричать петухом или в чехарду играть в Царском!»21

Сам Маклаков признавал: «Мое слабое место — юридические вопросы»22. Его показания в Чрезвычайной следственной комиссии производят самое жалкое впечатление 23.

Замена Коковцова на посту председателя Совета министров И. Л. Горемыкиным 30 января 1914 г.— последнее назначение того же рода, которое успел сделать царь до начала войны. Горемыкин, бюрократ с 50-летним стажем, успевший уже до этого

побывать и министром внутренних дел, и председателем Совета ми­нистров, был ярым реакционером и именно этому обязан своим вторичным назначением на пост главы правительства. В 1914 г. ему исполнилось 75 лет. Как и Маклаков, он был кандидатурой князя Мещерского.

Тем не менее Горемыкин все же отличался от своего молодого коллеги не только возрастом, но и навыками полувековой бюро­кратической школы, которая еще блюла те «государственные» под­ход и респектабельность, о которых говорилось выше. Следует также отметить непричастность Распутина к назначению Горемы­кина 24. Однако указанная реакционность и вдобавок некоторые личные качества (презрение ко всякого рода общественности, уп­рямство и ограниченность, помноженные на старческое безразли­чие, искушенность по части учета придворных интриг и течений и т. д.) легко превратили Горемыкина из официального премьера в личного слугу царя, что позже и произошло. Характеризуя много лет спустя Горемыкина, который по поводу своего назна­чения говорил, что напоминает «старую енотовую шубу, которая давно уложена в сундук и засыпана нафталином», и потому недоумевал, зачем он понадобился 25, известный кадетский право­вед и публицист писал: «Русская бюрократия выносила наверх людей двух основных типов. Одни выплывали потому, что умели плавать, другие— в силу легкости захваченного ими в плавание груза. Все их внимание было устремлено наверх, к лицу монарха, и не с тем, чтобы вести его к поставленным ими государственным целям, а с тем, чтобы в минуту, когда бывшие у власти люди более крупного калибра начинали его утомлять своей величиной, он вспоминал о них и инстинктивно чувствовал в них людей более сговорчивых и менее утомительных, ибо легковесных и гибких. У людей этого второго типа был служебный формуляр вместо служебной биографии, видимая политическая роль вместо полити­ческих убеждений, чутье обстановки вместо знания государствен­ного дела. Таков был и Горемыкин». Он был «неглупым челове­ком... весьма себе на уме и по-своему умелым». Но «деловой его багаж состоял только из навыков и рутины петербургской казенной службы с добавлением недюжинной подвижности и очень тонкого чутья» 26.

Вот это-то тонкое чутье и давало возможность Горемыкину до определенного момента балансировать между официальным пра­вительством и камарильей, быть противником Думы и в то же вре­мя противником замысла Маклакова, одобренного царем, превра­тить фактически Думу из законодательной в законосовещатель­ную 2‘. К этому надо добавить то большое влияние, которое оказывал на Горемыкина Кривошеин. По мнению того же Нольде (и это было общее мнение всей тогдашней помещичье-буржуазной «общественности»), Кривошеин являлся «единственным по-на­стоящему крупным человеком в первом Совете министров военного времени». Кривошеин был как бы «теневым премьером», особенно когда речь касалась больших политических вопросов, и эта его

роль длилась вплоть до лета 1915 г., когда между ним и Горемыки­ным произошел разрыв, обусловленный как раз окончательным пе­реходом последнего в лагерь царско-распутинской клики.

Общий смысл охарактеризованных назначений состоял в ума­лении роли официального правительства, перенесении акцента на личную царскую власть. «В ближайшем кругу государя,— писал по этому поводу Коковцов,— значение правительства как-то стушевалось и все резче и рельефнее выступал личный характер управления государем». В окружении царя все более утвержда­лась мысль о том, что, чем «дальше держать этот неприятный аппарат (правительство и Думу.— А. А.) от государя», тем лучше: не будет напоминаний о необходимости приспосабливаться к но­вым условиям, «уменьшающим былой престиж и затемняющим ореол „царя Московского", управляющего Россией как своей вот­чиною» 28.