Диана Килина - ИГ/РА Страница 28

Но я не могу этого сделать. Отпустить, почему–то, проще.

ГЛАВА 14

Ты мог быть героем, но не было повода быть.

Ты мог бы предать, но некого было предать.

Подросток, прочитавший вагон романтических книг,

Ты мог умереть, если б знал, за что умирать.

Виктор Цой и Кино «Ты мог бы»

Лазарь, 2013

– Ты готов?

Холодный металл наручников впился в мои запястья, и я коротко кивнул.

– Хорошо, – выдохнула Оля, расстёгивая пуговицы своей рубашки.

Я лежал на кровати, прикованный к изголовью. Моя скомканная футболка валялась на полу, брошенная там же, где я снял её. Ольга медленно ходила по комнате, приглушая свет, оставив только ночник с моей стороны кровати. Но за её спокойными движениями скрывалось другое. Не знаю, как, но я смог это распознать. Как будто под кожей она билась в истерике, перебегая от одной стены к другой, из одного угла в другой, не находя себе места.

Сладкая сняла с себя рубашку и расстегнула молнию на юбке. Ткань соскользнула с её бёдер, представив моему взору молочную кожу и чёрные кружева. Я судорожно сглотнул, и нервно дёрнул руками, отчего наручники зазвенели по кованному изголовью.

Оставшись в нижнем белье, Оля осторожно подошла к кровати, и окинула меня взглядом. Остановившись на моей левой руке, она тихо спросила:

– Что она означает?

Я проследил за её взглядом и поймал уголком глаза свою наколку, набитую после больнички с Тимуром на пару.

– Только время даст понять: кто друг, а кто враг, – сипло ответил я.

Оля коротко ухмыльнулась и продолжила безмолвное инспектирование моего тела. Не знаю, сколько у неё ушло на это времени – для меня оно тянулось вечность, но, закончив, она облизнула губы и потянулась к ремню на моих брюках.

Пряжка ударила меня по животу; в следующую секунду я услышал визг ширинки. Оля потянула за пояс, и медленно стащила с меня штаны, не издавая ни звука. Когда я остался голым на кровати, с немеющими руками и поднимающимся членом, она расстегнула свой лифчик и сняла его, отбросив в сторону. Следом за ним полетели трусики, растворившись в полумраке спальни.

Каждое ее движение было отточено, словно отрепетировано. Сев на меня сверху, она согнула одну ногу, а другую отставила в сторону, так что та почти касалась пола. Как будто я мог вырваться, и ей пришлось бы бежать. Оля положила ладони мне на грудь, и медленно провела ими вниз, почти касаясь паха. Потом она проделала те же манипуляции, задев мои соски ногтями. Я со скрипом втянул воздух, и она замерла, испуганно посмотрев на меня.

– Я в порядке, – прохрипел я, сжав ладони в кулаки, – Продолжай.

Её взгляд смягчился, и она улыбнулась. Мимолётно, едва уловимо, но я заметил. Словно моё разрешение имело какой–либо грёбаный смысл. Я же, мать вашу, в наручниках.

Оля наклонилась, и замерла надо мной, а затем поцеловала меня в грудь. Я остро ощутил прикосновение её мягких губ на своей коже, так же остро я ощущал прикосновения её пальцев, кончиков её волос. Как будто крошечные иголки вонзались мне под кожу, но эти иголки были такими правильными, что хотелось кричать: ещё и ещё.

Ладони зажгло огнём от желания прикоснуться к ней, и я инстинктивно дёрнул руками. Металл снова звякнул, сталь впилась в мои запястья, но я не почувствовал боли – только зуд. Она продолжила целовать меня то в шею, то в грудь, заставляя напрягаться всем телом и сжимать зубы, чтобы не закричать.

Я не сразу понял, когда она мягко села на мой член. Точнее, я понял это сразу, но полное осознание произошедшего дошло до меня немного позже. Выпрямив спину, Оля зажмурилась и закусила губу, напряглась всем телом. На её лице отчётливо читалась боль, она сделала это, не увлажнив ни себя, ни меня. Я буквально ворвался в неё со скрипом, до упора, а затем она замерла.

Я старался не двигаться, чтобы не причинить ей больше боли, когда почувствовал короткое, едва уловимое движение её бёдер. По всей длине моего члена начало расползаться приятное, томящее, влажное тепло, из груди вырвался короткий стон, когда она задвигалась – сначала медленно, потом чуть быстрее, ища правильный ритм.

Руки продолжали гореть, всё – чего я хотел, это сорвать эти проклятые наручники и схватить её. Обнять, приласкать, погладить её светлую бархатистую кожу, поцеловать её губы, налитую грудь, всю её, начиная с кончиков пальцев, до макушки. Но я не мог этого сделать.

Она двигалась на мне, как дикая кошка, готовая поймать свою добычу. Уверенно и грациозно, упираясь ладонями в мой живот, отчего её груди соблазнительно приподнялись. Сглотнув слюну, я отбросил все ненужные мысли из головы, и просто смотрел на неё, влажную, покрытую капельками пота, с растрёпанными волосами и приоткрытыми губами, из которых вырывались судорожные вздохи. Наверное, это было плохой идеей, потому что через несколько секунд я почувствовал, что лёгкие сдавило в тиски, а по спине ползёт жар, тут же накрываемый ледяной волной.

– Оля, я сейчас… – процедил я сквозь зубы, – Подожди, Сладкая, – выдохнул я, перед тем, как кончить.

Такого мощного оргазма в моей жизни, пожалуй, не было. Разноцветные звёзды заплясали перед моими глазами, я сдавленно вскрикнул, натянув руки до упора, сквозь спазмы ощущая резкую боль в запястьях. Жар и холод смешались воедино, то заставляя мышцы расслабляться, то наоборот пробивая до дрожи.

Когда я обмяк, закрыв глаза и переводя дыхание, Ольга осторожно отстегнула наручники, и опустила мои руки. Я обхватил её спину, и прижал к себе, уткнувшись носом в шелковистые волосы, пахнущие розами.

Я не знаю, сколько мы лежали вот так, но, наверное, долго. Я слышал звонок в коридоре, наверное, разносчик принёс пиццу, но мы оба даже не пошевелились. Моё дыхание выровнялось, и я медленно начал погружаться в сон. До тех пор, пока не услышал её тихий голос:

– Самое сложное было не жить так, как я жила, нет. Самое сложное было, когда ты вернул меня обратно. За полтора года, что я была в бегах, я постепенно начала чувствовать. Жить. Радоваться каждому новому дню. Доверять людям, – она коротко вздохнула на мне, зарывшись лицом в мою шею, – Раны постепенно начали заживать, рубцеваться, на месте сожжённой заживо кожи появилась новая. И она была слишком тонкой и нежной, мягкой, когда ты бросил меня в это пекло снова.

Мои руки на ней напряглись, а челюсти со скрипом сжались. Я не хотел слушать, но я должен был это сделать. Я должен был знать, почему она думала, что она – грязная. Почему она так боится прикосновений к своему безупречному, идеальному, чистому телу.

– Когда ты вернул меня Ратмиру, я поняла одну простую вещь – второго шанса не будет. Нет больше выхода, петля на моей шее затянулась настолько, что выбраться из неё невозможно. Дело в том, что я, узнав другую реальность – пусть и полную оглядок назад, в постоянном страхе, что меня найдут – я не могла жить в прежней… – снова тяжелая пауза и глубокий вдох, – Ты знал, что Ратмир был очень строг со своими мальчиками? – я поплотнее окутал её своими руками, наивно пытаясь защитить от демонов прошлого, – Я про охрану. Он говорил: «Пёс должен быть голодным». На тот момент в его окружении было трое, Железнова уже грохнули в какой–то перестрелке.

Очередная короткая пауза, теплая слеза, которая капнула мне на грудь и побежала тонкой дорожкой вниз.

– Так вот, по правилам Ратмира, его мальчики имели два законных праздничных дня в году, когда им приводили шлюх. Представляешь, в каком они были состоянии после трёх мужиков, хладнокровных, жестоких, которым не давали спустить пар? Иногда кто–то не сдерживался и либо душил в порыве страсти, либо просто избивал до смерти. Когда ты меня вернул, Ратмир решил устроить внеплановый праздник своим псам. Сам он не прикасался ко мне до тех пор, пока мои волосы не отросли заново, и я не стала похожа на себя прежнюю.

Её голос перебился на шёпот, и она всхлипнула:

– Я молчала. До крови прокусила губу, но молчала. Сжимала кулаки так сильно, что разжать смогла только через несколько дней. И обещала себе, что я найду тебя и уничтожу. Это была единственная мысль, которая помогала мне выжить. Я постоянно думала о тебе, думала о том, как буду убивать тебя, мечтала о том, как я искупаюсь в твоей крови. Я ненавидела тебя всем сердцем, за то, что не пустил пулю в лоб, а отдал меня этим шакалам. Я до сих пор ненавижу тебя за то, как ты ухмыльнулся, взял конверт с деньгами и спокойно ушёл, даже не обернувшись.

– Я ненавижу тебя, Лазарь, – сказала она, и я почувствовал всю её ненависть собственной кожей, когда она задрожала, – И я тебя убью.

2008

Фонари, освещающие дорогу, горели холодным голубоватым светом. Москва встретила привычным бурным потоком машин; и небольшими ночными пробками в центре.

Ратный сказал привезти её на водопроводный канал Учинского водохранилища, неподалёку от Пушкино. Я не хотел думать о том, что, возможно, её тело просто бросят в воду, и не хотел думать о том, что это произойдёт на моих глазах.