Михаил Поляков - Нам бы день продержаться. Дилогия Страница 28

– Ух, ты, забыл! – не растерялся он. – Пойду, найду, – и начал поворачиваться, чтоб двинуть в кубрик, а потом показательно покурить на виду у дежурного. Можно, конечно, стрельнуть сигарету и у Бори. Но это не есть хороший тон – клянчить закурить у дежурного, у которого еще вся ночь впереди. Повар неожиданно обернулся и попросил:

– Борь, ты часовому скажи, пусть хрюшек проверит, а то что-то они там разгавкались, спать не дают, заразы! – Боря даже онемел от такого выворачивания рук сержанту, дежурному по заставе и практически начальнику караула, заму и разводящему в одном лице.

– Щас, уже побежал грузить. Шел бы ты, Валера, спать, а то проиграешь спор и будешь потом отрабатывать! – недовольно выдворил из кухни повара Цуприк, но на всякий случай решил озадачить часового, нарезающего неправильные круги вокруг периметра.

Утром, с восходом солнца, наблюдатели доложили о стаде архаров на дальних подступах, возле подножия водораздела, по которому проходит граница. Грязнов прихватил с собой Файзуллу, Швеца, СВД, автоматы и полный боекомплект на всякий случай. Через два часа добытчики вернулись довольные, с молодым, но большим бараном поперек седла. Рога копытного поражали своими размерами.

– Иваныч, ты что, вожака завалил? – огорчился я, увидев охотничий трофей.

– Нет, зачем, вожак в два раза больше был, быстрый, как ветер. А этот хромал сильно. Все одно барсу достался бы.

Шкуру с архара сняли за минуту, разделали еще быстрей. Теплая кожа буквально сползла с туловища зверя, как перчатка. Внутренности, по традиции, отволокли шакалам в тыл, в благодарность, чтоб охраняли нас, как и прежде. Свежее мясо на заставе пришлось как нельзя кстати.

Спать в семь часов повар уже не мог. Десять последовательно щелкающих затворами, предохранительными планками и замками магазинов автоматов бодрому сну не способствуют никак. А в десять подвергся, как и все на заставе, химической атаке Пирмухаммедова. Правда он успел сделать за это время немало и половину ночью: искупать и покормить лошадь, вычистить автомат, постирать и вывесить сушиться подменку с панамой, подшиться, вымыть подменочные сапоги, пришпандорить новые, металлизированные с искоркой ефрейторские парадные лычки вместо простых резиновых на погоны, написать письмо домой – вдруг повезет; нарисовать рисунок на кальке в альбоме не удалось, зато навел порядок в личных вещах; посидеть на русской печке, спасаясь от овчарки Ингуса и инструктора эСэС. Которые приперлись на заставу с собачника после службы на подступах и взяли дань банкой сгущенки и полбанкой фарша. Причем, Ингус хотел взять калым натурой от организма повара, но гуманный и даль-новидный Вася, в честь дня рождения, разрешил только погавкать, показать огромные клыки, язык и помахать хвостом на прощанье. После традиционного исполненного виртуозного мата, произнесенного с самого безопасного места в навершии русской печи, повар покинул помещение заставы и убыл в баньку купаться. Дизель запустил Бадью в баню на два часа раньше общего начала помывки.

Вот тут и началось это чистой воды издевательство над личным, командным и животным составом, организованное старшиной, каптером и Ибрагимом на кухне. Будько в это время парился, мылся, нырял в царственном одиночестве в бассейн. Выпрыгивал из него и даже играл в бассейне в космонавта, благо помешать ему почувствовать себя бороздящим холод вакуума астронавтом было некому. Что он и делал с огромным удовольствием, замерев в бассейне после парилки и наслаждаясь тишиной, неподвижностью и температурными и водяными ощущениями в плотной толще холоднючей артезианской влаги, которой всегда наполнен наш небольшой бассейн в прокопченной дымом баньке.

Ему еще было хорошо, но смутное беспокойство, навеваемое отсутствием привычно флани-рующего вокруг пограничного народа, не спо-собствовало обретению нирваны и не уравнове-ши-вало совершенство одиночества, даже в таких аристократических условиях единоличного владения всеми прелестями протопленной баньки, какие обеспечил ему наш дизелист. Валерке не хватало нас, голодных, клянчащих корочку хлеба для своей кобылы или коня, пилящих для него ствол дерева на дровяном складе, заискивания дежурного, стремящегося поесть раньше всех, проверяя заодно качество и готовность пищи; треска и дыма при разжигании угольной печки; собственных наездов на рабочего и солдатских шуточек окружающих его сослуживцев; общего перекура на крылечке перед и после обеда и суеты подготовки к выпечке хлеба.

Короче, Бадья интуитивно почувствовал себя виноватым, что так оторвался от коллектива и пользовался благами своего выходного, обеспеченного нашим трудом, службой и заботой о нем. Как-то привык Валерка, что то, что он заботится о нас не щадя своего сна, сил и времени, это нормально. А вот когда он сибаритствует, даже и во время своего выходного, то это неуютно, беспокойно и тревожно. Исправить положение можно было только одним способом – снова влиться в коллектив как буквально, так и переносно. Что Бадья и не замедлил сделать.

Для начала позвонил из баньки на узел связи. Взял черный эбонит МТТ 27, приложил к уху, нажал на тангенту, посылая вызов. Ответ Бойки был усталым, недовольным и коротким.

– Але. – Часовой на вышке тоже приложил трубку к уху потому, как линия вышки, дизельки и опорного пункта была запараллелена с банькой.

– Пауки, мля. Почему не отвечаете, как положено? – наехал Валерка на сонного связиста, которому до смены осталось пятнадцать минут.

– Валера, е, ты, что ли? А я думал, часовой? – Бадья уже собирался ответить паучаре в своей обычной ехидной манере, так чтоб он заткнулся и разговаривал повежливее. Но невыспавшийся Володька Бойко соображал у себя дома, на узле связи, быстрее. – Что, тоже проголодался? – неожиданно участливо спросил и загнал любопытство на лице повара в недоуменный подъем бровей, вытянутую трубочку губ и расширенные глаза, заставской связист.

– Кто, я? – аж задохнулся Кастрюлькин от такого попрания его начальственной сущности перед самим собой над всеми будущими и настоящими продуктами на заставе и перед теми, кто их будет есть из его, так сказать, рук. Образно выражаясь.

– А, ну да, ты ж в баньке паришься! – подлил масла в огонь интриги Володька. Часовой на вышке внимательно подслушивал, развлекаясь звуковым оформлением вида, открывающегося с трехсотметровой высоты над заставой.

– Не понял? – озаботился Валерка отсутствием информации. – Я ж вроде не в заслоне? Шо, «в ружье!»? – запереживал он, передразнивая украинский выговор Бойко с чувашско-русским акцентом, лично синтезированным им самим.

За свою службу однажды Будько уже выпрыгнул со всеми по команде «Заслон и тревожная группа! – В ружье!» и запомнил это событие навсегда.

Заслон, в котором он оказался раз и впервые за целый год, по ошибке, в густющем, как молоко, тумане, а вернее облаке, перелетел на галопе и рыси линию границы и поскакал в ИРАН к поселку, в котором расположился жандармский пост. По дороге, вернее тропе прикрытия, плавно переходящей в дорожку для ишаков местных селян, как раз шел караван этих животных. Каждый ослик был нагружен с крестьянской основательностью дровами, нарубленными на нашей территории, размером этак примерно в три раза больше самого ослика.

Если посмотреть со стороны лейтенанта, плохо знающего линейку 28, то заслон и все находящиеся в нем свято верили и показывали, что галопируют по своей земле. А старослужащая половина заслона делала вид, что это так и есть. Интересно ж было без визы за границей погарцевать. Следовательно, караван с дровами, нарисовавшийся на узкой тропе, это суперборзость местных забугорных беспредельщиков. Оная наглость должна была быть незамедлительно пресечена и показательно наказана без применения огнестрельного оружия по людям, но жестоко и в то же время дипломатично.

Особенно дипломатично и миролюбиво прозвучал выстрел вверх из автомата каптера для придания большей паники как находящимся на пути домой персам, так и их животным. Инициатива каптенармуса заставы, одобренная лейтенантом, имела положительный эффект для наступающих на Тегеран пограничников. Ишаки, взбудораженные неслыханным и резким звуком, попытались развернуться и посмотреть и выяснить: «Это что ж там такое и так громко хлопнуло?» Хозяева ослов также проявили любопытство. После выстрела на мирный иранский караван с уворованными у нас в больших количествах дровами неслась, улюлюкая и увеличиваясь в размерах, кавалькада из одиннадцати всадников. Мчащиеся на гражданскую колонну из клубов облачного тумана кавалеристы угрожающе держали в руках снятые из-за плеч автоматы Калашникова, недвусмысленно удерживая их руками, перевитыми ремнем АК и АКСов, за тонкий ствол на лихом замахе.

Стрелять-то в нарушителей границы, которые ее перешли с хозбытовыми целями, строго запрещено. А поди угадай, с какими они задачами переехали таким табором к нам? И шо там у них у каждого под широкими одеждами? И в громадных кучищах дров, навьюченных на маленький тягловый скот? Вот народ и собрался, не нарушая инструкций, по русской традиции, заложенной еще гвардейцами Петра, выпнуть супостатов с нашей священной и неприкосновенной туркменской земли, не применяя оружия, почти в кулачки. Позорно, обидно и так, чтоб запомнили мусульмане, чей бог тут главнее! Православный, «кунешно», как говорил сын предыдущего начальника заставы! И исключительно надавать им люлей в образе русского пограничника украинской, чувашской, мордвинской, татарской, бурятской, белорусской, мордовской, башкирской и армянской национальности (остальные нации службу несли и в тревожке состояли).