Владимир Маканин - Портрет и вокруг Страница 29

– А знаете, – Эдик опять перешел на «вы», – как я его совратил? – Он говорил и стоял в дверях.

– Ну?

– Я ему сказал, что после того, как напечатают несколько репортажей, можно будет тиснуть и его шедевры.

– Рассказы?

– Ну да. Впрочем, он еще держался; еле-еле, но он держался, – тогда я ему сказал, что он получит за каждый свой шедевр по полста рубликов.

У Виталика вырвалось негромкое:

– Нет!

Но он не знал Эдика Шишкина – Эдик любил ясность. Не был деликатен, но был прям. И не вилял в трудные минуты.

– Как это «нет»? Нехорошо, брат, лгать Игорю Петровичу…

Эдик выждал полновесную паузу. А потом спросил Виталика в упор:

– Да или нет? Повлияли на тебя деньги или нет?

По лицу Виталика забегали отсветы – он и лгать не хотел, и понимал, что сказать при мне «да» тоже не сахар. Он стал бледен. Я подумал, чего доброго, хлопнется сейчас мальчишка на кафельный пол (мы уже вышли на лестничную клетку и ждали, когда подкатит лифт), – я поддержал его за руку. Виталик заторопился, заговорил:

– Игорь Петрович… это, конечно, правда… так и было… Но это нечаянно.

– Ладно, ладно, – успокаивал я. – Бывает…

– Так получилось. Нечаянно получилось. Я даже не знаю – почему. Мне ведь, в общем, не нужны деньги.

Он стоял опустив голову.

Подошел лифт.

– Поехали, – сказал Эдик Шишкин с легкой мужской насмешкой. И подтолкнул его в лифт. – Тоже мне, нечаянный любитель злата!

Они уехали. Лифт ушел вглубь, понесся с тихими утробными звуками в глубину шахты. И как тут было не сместить минуту к минуте и не подумать о том, что в нас тоже есть свои темные глубины и шахты, которых мы не знаем.

* * *

Неожиданно в проеме кухонной двери возникла Аня. Она зябко куталась в кофту. И заспанным голосом спросила, что это был за шум.

– Виталик был. И Эдик Шишкин, – сказал я. – Эдик все-таки увел его в газету.

– Как это – увел?

Я объяснил.

Аня зевнула.

– Его правда там опубликуют?

– Возможно. Если он справится с репортажами.

– А он справится?

– Думаю – да.

И я рассказал ей, что Эдик едет в командировку в Ставрополье – там еще тепло, ни дождей, ни снега. Эдик берет с собой Виталика – они будут мотаться по совхозам и МТС. Писать репортажи. Мчаться на попутных машинах. Ночевать где придется. Жечь костры в поле…

– И правильно он сделал, что ушел с Эдиком, – вспылила вдруг Аня. – И не вздумай на него дуться.

– Я и не дуюсь.

– А почему вы так шумели?

– Мы не шумели.

Аня была беспричинно раздражена, как бывает раздражена женщина, которая вдруг со сна встала и не знает зачем.

* * *

Из первого периода я узнал, что после ранения Павел Старохатов был оперирован тут же, под открытым небом. В кустарнике, прямо на желтых осенних листьях. Наркоз был плевый, какой там наркоз, две инъекции – и все дела, все время стонал. И повторял:

– Ну, делайте… Зашивайте… Зашивайте…

И полевой врач прикрикнул:

– Я еще не разрезал, а ты уже – зашивайте. Быстрый какой!

* * *

Могла быть повесть о том, как мебельное то время поглощало пишущих людей одного за одним, – поглощало, вбирало в свои недра. И из старшего поколения. И из средних, начиная от Женьки Бельмастого и кончая мной. И даже самых юных, как Виталик, – всех без разбору. Для пластического выражения можно было бы спроецировать творческую их гибель на ту картину кастрирования коней, которое я видел там, на берегу Оки. Творческий человек бросил искусство – и вот кастрируют коня. Еще рассказ о несостоявшемся творце – и еще один конь. И так далее. И все более усиливать к финалу изобразительную сторону этого старинного действа, все более тщательно показывая, как их валили, рыжих, и серых, и вороных, как потом подымали, говоря, что они теперь будут колхозными, как трепали их по шее и как они убегали вдаль и, выхолощенные, долго-долго там ржали.

* * *

Он пришел к нам, хотя видеть его здесь – это было нечто совершенно новое. Нечто непредвиденное. Но это был он, Старохатов Павел Леонидович, и он даже посидел у нас на кухне.

– Здравствуй, – просто и спокойно сказал он. И на лице его не было ничего.

Я от неожиданности глянул глаза в глаза («Зачем пожаловали?»), смешался; моя жена забегала туда-сюда, не чуя ни ног, ни рук от сознания, что видит великого человека, – а он принял суету и волнение как должное и само собой разумеющееся. Это он умел. Источать аромат величия. И в этом не было ни малейшего блефа или показухи – величие Старохатова источалось естественно и само собой, как, например, запах хвои.

Было часов восемь. За столом я, напротив он. А моя Аня метушилась возле плиты. Чай. Или кофе. И какие-то вчерашние пирожки.

Он принял чай из ее рук, неторопливо глотнул. Обжегся. И сказал:

– Ну, Игорь… Как, чем живешь?

Поговорили, и вот он встал. В прихожей он надел шапку, потом дубленку и попрощался.

Внизу взвыла машина. И рванулась с места, расшвыривая колесами снег.

Глава 6

Когда Старохатов сидел здесь, на кухне, он спросил, как мои дела и что конкретно я делаю.

– Пишу, – ответил я. – Пытаюсь написать об одном человеке.

– Интересный характер?

– Очень. Представьте: запросто совершает проступки на грани воровства. А рядом с этим – истинное благородство.

Оно как-то само вдруг высказалось, и я почувствовал, что волнуюсь и слегка замираю, как волнуется и замирает рыбак перед сильной поклевкой.

– Что же тут интересного? – Он был рассеян. – По-моему, скука. Копаться в одном отдельно взятом человеке – всегда скука.

– Не скажите.

– Материал для очерка, не более того. Я читал об одном таком подростке из колонии. Твой тоже несовершеннолетний?

– Не совсем. Ему шестьдесят.

Старохатов на минуту задумался, – профессионал с большим опытом, он попытался угадать и оценить образ шестидесятилетнего человека с такими вот отклонениями от нормы.

– Директор завода?

– Нет.

– Председатель профкома?

– Нет.

Он подумал еще, прицелился – и попал:

– Ясно… Человек искусства?

– Да.

– Не тема. – Он поморщился. – Когда пишут о своих же собратьях, это всегда…

– Плохо?

– Нет. Почему же? Это не всегда плохо. Но это всегда пресно.

Старохатов взялся за вторую чашку чая – и постепенно возникло ощущение покоя и мира. То самое ощущение, какое нужно, если человек хочет вернуться к своему разговору. Обо мне.

«Ты ведь в известной мере мой ученик. Так что не удивляйся, если я буду иногда приходить и разговорами портить тебе вечер». – «Я не удивляюсь». – «Ты тоже, Игорь, мог бы меня не забывать, приезжай запросто». – «Спасибо». Такие вот пошли в ход незначащие раскланивания.

А потом он сказал:

– Таланта у всех нас на копейку, и, стало быть, нужна специальность. Хорошая, хлебная специальность.

И еще сказал:

– Я не хотел бы, Игорь, чтобы, скажем, мой сын в тридцать пять лет жил, как ты. Извини, но я не хотел бы, чтобы он принимал людей на кухне. Да еще на такой крохотной.

– Почему – как я?.. Может быть, он будет жить – как вы.

– Тоже не золотой век.

– Почему?

– Не хотел бы, – сказал он ворчливо. И грубо: – Не хотел бы.

Старохатов допил чай и плавно приземлил чашку.

А затем Павел Леонидович приземлил речь, как только что приземлил чашку на блюдце:

– Во всяком случае, этого не хочет ни один отец – не захочешь этого и ты, Игорь.

И тут же он встал. Начал прощаться с Аней, – пересуетившаяся у плиты, переволновавшаяся, она онемела и могла лишь улыбаться, улыбаться, улыбаться, – как-никак в ее дом приходил большой человек. Он посетил ее дом и выпил чаю – разве не так?.. А ту пилюльку («Живешь тесно, принимаешь людей на кухне») она проглотила с тихим достоинством, с каким глотают горькое верные жены.

А потом внизу взвыла его машина, разбрасывая колесами сугроб. Я пошел проводить не одевшись. Сыпал снег. Я ежился, а Старохатов кричал: «Иди, иди!.. Простынешь!»

* * *

Другим поводом для отъезда в Минск была систематизация. Или, если слово чуточку обкорнать, систематика. Павел Леонидович Старохатов (когда-то в Мастерской) его обкарнывал именно так.

– Друзья мои, – говорил он, глядя на всех нас и не глядя ни на кого, как и положено глядеть шефу. – Друзья мои. Систематика – это трудоемкое, но благородное дело.

И еще говорил:

– Систематика придает любому поиску глубину и размах.

И так как я был совсем не против глубины и размаха, я отдал систематике должное. Отчасти из каталогов, отчасти из разговоров я отцедил и выделил все кинематографические работы Старохатова П. Л., сделанные им совместно. Это было нетрудно. Оказалось, что совместных работ всего десять и что девять из них мне уже известны.

Оконников Коля…

Сутеев, то есть Бельмастый Женька…