User - i dfee46a8588517f8 Страница 29

и в другом месте. На этот раз царь «внял» голосу Думы — уволил пять (?) министров, наиболее к ней враждебных, «и при­званы были к власти наиболее популярные государственные деяте­ли и после сформирования кабинета была созвана Государствен­ная дума в августе месяце 1915 года»40.

Зная, с одной стороны, хвастовство Родзянко, презрительное отношение к нему царя — с другой, не говоря уже о приведенных свидетельствах, в данном случае весьма авторитетных, можно счи­тать, что Родзянко свою роль явно преувеличил. Об этом свиде­тельствуют и допущенные неточности: Сухомлинова уволили рань­ше Маклакова; уволили четырех, а це пять министров; Дума была созвана в июле, а не в августе.

Смысл перемен в составе правительства заключался, конечно, в стремлении успокоить и привлечь на свою сторону Думу и по- мещичье-буржуазную «общественность». «Таким образом, — пи­сал Поливанов, — все перемены в личном составе Совета минист­ров, возникшие под давлением общественного мнения в июне, в течение истекшего месячного периода были закончены, и прави­тельство могло явиться перед Государственной думой, созыв которой решено было приурочить к 19 июля — годовщине со дня объявления войны — в составе, из которого были удалены такие раздражающие элементы, как Маклаков, Сухомлинов, Саблер и Щегловитов» 41.

На этот раз царь, пользуясь выражением Родзянко, действи­тельно «внял», причем настолько, что пошел против воли царицы и Распутина, особенно при назначении Самарина, согласившегося занять предложенный ему пост только при условии удаления «старца». Сработал, если можно выразиться, «государственный рефлекс», подавив на этот раз рефлекс «вотчинный». Но сработал слабо, очень ненадолго и, самое главное, в последний раз.

Прежде всего обращает на себя внимание мизерность уступ­ки, сделанной Думе: она целиком исчерпывалась назначением новых четырех министров. Никакими обещаниями реформ и т. п. произведенные перемены не сопровождались. А главное — был оставлен на своем посту Горемыкин — такая же, если не больше, неприемлемая персона для Думы, как и уволенные министры. В ставке, писал Данилов, вначале предусматривались «более решительные перемены в составе правительства», а именно: уход Горемыкина и замена его Кривошеиным или Сазоновым. Но царь не пожелал расстаться с «милым стариком» 42.

Кроме того, все вновь назначенные министры не только были далеки от либерализма, но являлись людьми весьма правыми, в том числе и любимец Думы Поливанов 43. Самарин был одним из самых авторитетных деятелей Совета объединенного дворянст­ва, человеком крайних правых убеждений. А. А. Хвостов, ставший преемником Щегловитова, также крайний реакционер, к тому же был очень близок к Горемыкину. Наконец, новый министр внутренних дел князь Щербатов, богатый помещик 44, — один из активных деятелей Совета объединенного дворянства, до своего

назначения возглавлявший главное управление государственного коннозаводства. В немалой степени его назначение было обуслов­лено тем, что брат Щербатова был одним из адъютантов Николая Николаевича 45. В правых кругах, писал по этому поводу Шавель- ский, думали, что увольняются министры «правые» и назначаются «левые». Но это было сущая чепуха. Все они были правые 46.

Не могли новые министры похвастать и сколько-нибудь серьез­ными государственными талантами, особенно Хвостов и Щерба­тов 47. Единственное, что их отличало от предшественников, — это идея о том, что в сложившейся серьезной обстановке нельзя вести политику пренебрежения Думой и «общественностью», наоборот, надо искать с ними общий язык. Иначе говоря, расхождение было только в тактике: и Дума и «общественность» были им так же мало симпатичны, как и уволенным министрам.

Даже во время знаменитых секретных заседаний Совета мини­стров в июле—августе 1915 г., т. е. тогда, когда разгорелся острый конфликт между большинством кабинета, требовавшим сотрудничества с Думой, помещичье-буржуазными общественны­ми организациями и Горемыкиным, отстаивавшим прежний курс, эти антипатии к «народному представительству» и его лидерам сохранились в полной мере.

На заседании 4 августа главный инициатор сближения с Ду­мой Кривошеин в резких тонах говорил о непозволительных наскоках Думы на правительство, злоупотреблении «потрясающи­ми» речами и запросами и т. д. 48 На заседании 11 августа в связи с приходом Родзянко, потребовавшим в повышенном тоне от вышедшего к нему Горемыкина оказать давление на царя, чтобы тот отказался от решения возглавить армию, премьер, передав своим коллегам содержание беседы, закончил рассказ фразой: «...не стоит тратить времени на таких полупомешанных, как г-н Родзянко». Министры тут же заговорили о стремлении Думы «захватным порядком» присвоить неположенную ей роль, а Кривошеин разюмировал общее мнение: «Если некоторые поли­тические деятели не желают правильно понять проявляемую пра­вительством мягкость и пользуются ею для агитационных целей, то надо поговорить с ними на другом языке».

На заседании 16 августа, после того как Поливанов сообщил, что царь явится на открытие Особого совещания по обороне в ор­денах и, следовательно, министры также должны быть в полном параде, последовали весьма характерные комментарии. «Что-то больно много чести всем сгоняемым туда разношерстным госпо­дам», — заявил Хвостов. «Надо быть готовым, — язвительно под­хватил Харитонов, — что уже по бывшим примерам выборные люди прибудут в косоворотках и спинжаках. Так либеральнее. Мы будем сиять звездами, а они своими добродетелями». Эстафету принял Кривошеин: «Дума забывается, обращает себя чуть ли не в учредительное собрание». «Посадить бы этих господ в Совет ми­нистров, — вновь взял слово Харитонов.— Посмотрели бы они, на какой сковороде эти самые министры ежечасно поджариваются.

Вероятно, у многих быстро отпали бы мечты о соблазнительных портфелях». «Да, надо показать когти», — заключил Щербатов 49.

«Соблазнительные портфели». В этих словах - ключ к пони­манию главного мотива неприязни официального правительства к Думе. Это была не непримиримая вражда классовых антиподов, , а соперничество политических конкурентов. Как показывают фак- ! ты, соперничество такого рода тем ожесточеннее по форме, чем \ ближе друг к другу в классовом отношении борющиеся стороны. Внешняя ожесточенность борьбы между кадетами и октябристами, как указывал В. И. Ленин, как раз и объяснялась в первую очередь их классовым родством. Во вражде министров к заправи­лам Думы, ВПК, Земского и Городского союзов наблюдалось то же самое. Именно поэтому на заседании Совета министров 9 ав­густа в числе прочего «беседа коснулась личности А. И. Гучкова, его авантюристической натуры, непомерного честолюбия, способ­ности на любые средства для достижения цели, ненависти к сов­ременному режиму и к государю императору Николаю II». Хвостов даже заявил: «этого господина» «считают способным в случае чего встать во главе батальона и отправиться в Царское Село» 50. Последнее замечание было уже вполне в духе «бочек сороковых» из бессмертной грибоедовской комедии.

На заседании 2 сентября министры заговорили о Г. Е. Львове, председателе Всероссийского земского союза. «Сей князь факти­чески чуть ли не председателем какого-то особого правительства делается, — с раздражением отмечал Кривошеин. — На фронте только о нем и говорят, он спаситель положения, он снабжает армию, кормит голодных, лечит больных, устраивает парикмахер­ские для солдат — словом, является каким-то вездесущим Мюр и Мерелизом... Безответственные распорядители ответственными делами и казенными деньгами недопустимы» 51.

Конкурентный мотив особенно наглядно проявлялся в том удовольствии, с каким министры подчеркивали при случае неком­петентность думских заправил в государственных делах, т. е. несостоятельность их претензий на «портфели». Когда, например, на заседании 19 августа возник вопрос о необходимости пригла­сить в комитет финансов общественных деятелей для решения щекотливого вопроса о вывозе золота за границу, были поданы две характерные реплики. «В число сведущих лиц, — заметил Харитонов, — попадет, несомненно, и Шингарев с его по меньшей мере своеобразной оценкой финансово-экономических вопросов». Шингарев был главным кадетским оратором по финансовым и бюджетным вопросам в HI и IV Думах. Кривошеин ответил: «Приходится мириться и с присутствием Шингарева. Человечество требует прежде всего не знаний, а вывески»52.

Другая сторона, Дума, точно чувствовала эту ситуацию. Това­рищ председателя в III и IV Думах князь В. М. Волконский, ставший затем товарищем министра внутренних дел, выразил ее в словах: «По моему мнению, против Государственной думы была (со сторойы правительства. — А. А.) какая-то затаенная обида: „Ах, что-то у нас отняли”»53.