Кузька и другие сказки и сказочные повести - Татьяна Ивановна Александрова Страница 29

Но вот проснулся, а вместо козявки на него глядит Медведь. Кузька забился под сухие листья, на самое дно короба. Медведь листья раскопал, Кузьку вынул и вручил ему гостинцы: калину да рябину. Съели ягоды с мёдом, и домовёнок спросил, не покажет ли ему Медведь дорогу домой?

— А это чем не дом? — оглядел Медведь лешачью берлогу.

— Дом — это когда есть печка! — объяснил Кузька.

Уточнив, что такое «печка», Медведь сказал, что от неё дому только вред и опасность. Кому холодно, пусть обрастает шерстью. Кузька вспомнил про пожар, помрачнел.

Но тут вошла Лиса.

— Что значит, когда медведь через пень скачет? — дразнилась она. — Значит, либо пенёк невысок, либо медведь сердит.

Кузька засмеялся, спросил Лису про свой дом. Лиса вместо ответа стала выпытывать, живут ли куры в избе вместе с людьми или где-нибудь отдельно. На Кузькины слова, что в избе хорошо, там горячая каша, пареная репа, топлёное молоко, Лиса усмехнулась:

— А у нас, что ли, всё холодное? Не вся еда растёт, некоторая бегает! Не прав медведь, что корову задрал. Не права и корова, что в лес зашла. Хи-хи-хи!

Медведь так и покатился по полу со смеху. А Кузька решил больше не говорить им про свою деревеньку, жалко кур и скотину.

— Говоришь, дома тебя ждут, — обрадовался дед Диадох, влезая в берлогу. — А теперь и в лесу друзья завелись.

Когда все ушли, Кузька улёгся поудобнее. Разговаривает сам с собой то голосом Афоньки или Адоньки, то басом, как Сюр, то пищит, как Вуколочка. Сам не заметил, как пошёл в пляс с друзьями-домовятами. В середину хоровода опустился горшок с горячей кашей. И Кузька проснулся.

— Кыш отсюда! — сказал он нахальным козявкам — они лезли ему прямо в глаза.

Но это был солнечный луч. И в нём лихо отплясывала лесная мелюзга, у которой оказались не только лапки и усики, но и крылья.

Кузька весело вылез наружу и чуть было снова не заболел — от страха. Дед Диадох с Лешиком волокли к берлоге корзину, а в ней копошились ящерицы с оторванными хвостами, больные жуки, приплюснутые лягушки, ещё кто-то…

— Кузя поправился! — обрадовался Лешик. — Теперь помогай других лечить!

— Ой, напасти незнакомые, звериные и насекомые! — дрожащим голосом позвал домовёнок. — Приходите вчера!

— Вчера они и пришли, — сказал дед Диадох. — Буря напоследок совсем разгулялась! Что ж, полечим по-своему, по-лесному. А семь ветров помирились, улетели каждый в свою сторону. Просил их узнать про твою деревеньку. Какой-нибудь из них принесёт весточку с твоей родимой стороны. Будем ждать.

Бездомный домовой

Маленький домовёнок ждать не умел. Сундучок в руки — и к Могучему дубу. Если уж ноги сами принесли его в лес, то пусть сами и уносят отсюда. Долго ли бежал, коротко ли, вдруг слышит: собаки лают. Значит, деревня рядом. Кузька, откуда силы взялись, продирается сквозь кусты. Выскочил на поляну, а там дед Диадох с Лешиком деревца пересаживают и поют. Песни у леших без слов, похожи на собачий лай с подвыванием.

— Молодо-зелено! — показал дед Кузьке на тонкие рябинки. — Теснятся, глупые, подрастут — и ветку вытянуть некуда.

Утром Кузька с сундучком — опять из лесу. Но уже не туда, куда ноги несут, а куда глаза глядят. Бежал, бежал, слышит стук топора. «Ну, — думает, — пристроюсь под телегой, люди и не заметят, кого с дровами везут». А это не топор стучит. Дед с Лешиком сухостой валят.

— Сами не свалим, — объяснил Лешик, — от ветра упадёт на кого и придавит.

— Дело не медведь, само в берлогу не уляжется. — Старый леший тюкал ладонью, как топором, по чахлым деревцам. — Вот мы и управляемся, старый да малый. И не в лад, да ладно. И не хитро, да кстати.

На другой день подул ветер, верхушки деревьев кланялись ему вдогонку. «С родной стороны!» — обрадовался Кузька, побежал против ветра. Бежит, бежит, слышит щёлканье кнута. Скорей к пастуху со стадом! А это дед Диадох стучит в ладоши. А над ним по веткам мчится стадо, да только беличье, перегоняют его лесовики из ельника в орешник.

— Кузя! — кричит Лешик. — Ветер прилетел, весточки не принёс. Нету вон в той стороне твоей деревеньки!

Несколько дней собирал Кузька с белками орехи, лучшие клал в кузовок — гостинец из леса для друзей-домовят. А потом с сундуком да с гостинцем бежал, бежал, а кругом один лес — тоска зелёная. Со злости начал грибы сшибать лаптями.

Вдруг слышит:

— Пошёл, нашёл, потерял! Потерял, нашёл, пошёл!

Люди ходят, грибы ищут! Надо пойти за ними потихоньку да ещё в корзины грибов подложить незаметно. Глядь, а это и не люди вовсе. Дед Диадох и Лешик собирают под ёлками какие-то красные ягоды. Съел одну — невкусно.

— Семена ландышей, — сказал старый леший. — Птицы отнесут их в Обгорелый лес. Печален лес без ландышей… Пошёл, нашёл, потерял!

— Потерял, пошёл, нашёл! — отозвался Лешик. — Поговорка у нас такая. Повторяй за мной, Кузя!

— Пошёл, нашёл, потерял! — нехотя подтянул Кузька.

— Потерял, пошёл, нашёл! — И дед Диадох вручил домовёнку сверкающий сундучок, сокровище домовых.

Как это Кузька потерял его в лесу? Лучше самому пропасть, чем вернуться домой без сундучка! Никуда он больше не бегал. Сидит на пне, ждёт, не побегут ли от ветра верхи деревьев. Пять ветров прилетали, никаких вестей с родной сторонки, все стороны чужие. И всё кругом домовёнка — чужое. Цветы не те: горошек мышиный, лён кукушкин, капуста заячья, все не на грядке, а в беспорядке. Сколько ни дёргай, ни тебе красной морковки, ни жёлтой репки. Даже лопухов нет.

И птицы не те: никто не кукарекнет, не закудахчет. Гуси и утки только в небе гогочут, пролетая стаями. Чего они в небе не видали? Чириканья много, а воробья ни одного. Мыши и те другие: про кошек слыхом не слыхали, домовых не дразнят. Лиса с Медведем куда-то пропали, поговорить не с кем.

— Дед, а дед, — говорил Лешик, — этак Кузя у нас зачахнет, на корню высохнет. Давай сведём его домой!

— Беда! — тихо, как сухие листья шуршат, отвечал дед. — «Всяк кулик на своём болоте велик». Давно б вывели его из леса, да ведь не знаем, цела его деревенька или нет. Каково ему будет одному на пепелище в чистом поле, да ещё зимой? Будем ждать: не тот ветер, так другой принесёт весточку.

Чего-чего, а ждать лешие умеют. Дождись-ка, пока из жёлудя ещё один