Ernest Tsvetkov - Genyi_Zhiznetvorchestva Страница 3

различные его стили определенным жанрам искусства словесности. Так, скажем,

последовательно выстроенное, логическое рассуждение вполне органично соотносится

с жанром научной монографии или статьи. Когда мы что-то замечаем – про себя или

11

вслух, то прибегаем к жанру заметки. Передаем настроение – спонтанно слагаем стихи

(стих – вовсе не обязательно то, что непременно сопровождается рифмой и

специфически-упорядоченной организацией ритма). Рассказываем истории –

используем соответствующие жанры – рассказа или повести. О чем-то сообщаем –

прибегаем к репортажу.

В таком случае, медитация – это эссе (от французского essai – опыт, набросок) –

сочинение свободной композиции, в котором главную роль играет не воспроизведение

факта, а изображение впечатлений, раздумий и ассоциаций.

Психоаналитический процесс – насквозь эссеистический, поскольку полностью

соответствует только что указанным признакам. И в обоих случаях мы достигаем

эффекта раскрепощения сознания.

Представляемые ниже "медитативные траектории", являют собой опыт того, как

свободное странствие мысли на каждом повороте и изгибе своего движения обретает

смысл.

Смысл – это состояние, когда мысль начинает узнавать самое себя.

12

ЧАСТЬ 1

ПУНКТУАЦИЯ СМЫСЛОВ

1. ПУТЬ

Я начинаю с чистого, белого, пустого листа.

Его неисхоженное, не потревоженное, нетронутое пространство исполнено

затаенности и завораживающего безмолвия, и вместе с тем, оно пронизано зовами,

устремление за которыми сулит встречу с Неведомым, невидимым – чем-то таким, что

выразить не представляется возможным, покуда я сам не проявлю себя в моем первом

шаге.

И я совершаю первый шаг. Я осмеливаюсь, и спадает пелена пут, открывая путь.

Путь освобождает от пут.

Я меняю покой на перемену, и я меняюсь. Открываются двери, и распахиваются

перспективы, сквозь которые проступают очертания новых смыслов и судеб. Дрожащая

поступь, зацепляющаяся за порог, твердеет с каждым движением, устремленным

вперед.

Призраки прошлого окликают: "Куда? Как посмел? Вернись, и все простим.

Посидим, расслабимся, предадимся усладам и утехам, позабавимся, развлечемся"… - И

вытягивают к моей спине свои сосущие хоботки, соблазнительные, щекочущие,

нежные… и так приятно по спине пробегает легкомысленный ручеек удовольствия… и

из него выплывает томная змейка – а не вернуться ли? Все равно, недалеко еще ушел,

да и на синицу, ту, что еще совсем недавно была в руках, смотреть жалко – такой

печальный вид у нее.

"Ну и на кого же ты нас покидаешь"? – Тихо шепчут призраки в затылок, обдавая

волосы теплым дыханием, смешанным с ароматами пленительного и безмятежного

детства. – "Ну и на что ты нас меняешь – на холодную, отчужденную, мертвенную

долину? А кто же тебя там обовьет, окутает лаской, укутает в согревающую пелену-

пеленку заботы и утешения"?

Змейка вьется, свивается, норовит обвить – "Поверни, обернись, развернись,

вернись, прояви верность" – Вонзилось жало ластящейся змейки в сердцевину мозга, и

я вздрагиваю. Передо мной расстилается чистый лист бескрайней долины, безмолвной,

отчужденной, пугающей своей отдаленностью и сияющей пустотой.

Наверное, лучше призраки, чем пустота. – С грустью думается мне. И груды

перепаханных воспоминаний шевелятся в груди.

"Иди, иди к своим домашним". – Манят шепотки. – "Иди к нам, мы тебя укроем,

насытим, мы тебя пригреем… Помнишь, какое вкусное у нас варенье? Помнишь, какие

румяные у нас пирожки с хрустящей корочкой? Помнишь"?

"Как же не помнить? Конечно, помню"! – Наверное, домашние правы, наверное…

Они такие чуткие, отзывчивые и такие любящие, такие верные мне, и, конечно же, они

ждут верности и от меня. А я чуть было не предал их, чуть было не стал неверным и

неблагодарным. Что ж – я поворачиваюсь.

Пронзающий ветер долины резко ударяет мне в голову с такой силой, что я едва

удерживаюсь на ногах. Этот зев бездны, этот безмолвный зов пути кружится возле

моих ног, но он не нашептывает, не зазывает, не уговаривает, он просто веет, веет, где

хочет, веет веером вечности. Он сам по себе зов, он сам по себе призыв.

Ветер ударяет второй раз и уносится прочь, и я постигаю, что больше он уже не

коснется меня, не забредет в тихое местечко с вареньем и пирожками, не тронет того,

кто оглянулся назад.

13

Домашние улыбаются, успокаиваются призраки, встрепенувшаяся синица

победоносно глядит вслед ускользающему в небе журавлю, канарейка в клетке

оживилась и с довольным аппетитом уплетает свой рассыпчатый, сытный кунжут.

"Встречайте меня"… - Хочу воскликнуть, изображая радость, но не успеваю из-за

того, что передо мною вспыхивает сияние.

"Ты говоришь о долге и верности"? – Беззвучно переливается сияние.

"Это не я говорю, а мои призраки".

"Хорошо, пусть призраки. Но о какой верности идет речь? Верности того, кто

развернулся, обернулся, вернулся"?

"Да, - отвечаю уже с большей уверенностью, - разве я не совершаю предательства

по отношению к тем, кого покидаю? Разве я не теряю при этом свою верность"?

"Ты не можешь быть абсолютно верным. Такова цена выбора. Волей не волей, но

ты всегда и обязательно кого-то предаешь. Выбирая одних, ты отрекаешься от других.

Когда ты идешь в долину, и путь твой предстоит пред тобой, ты верен пути, но

предаешь своих призраков. В данный же момент ты совершаешь обратное. Тебя никто

не может упрекнуть в неверности. Каждый обязательно чему-то хранит верность. Даже

пьяница, и тот верен своей бутылке".

"Но есть же разница между бутылкой и домашними"! – С горячностью восклицаю

я.

"Ты просто оправдываешь свой страх, прикрываясь любовью к ближним".

"Но там же действительно мои близкие"!

"Да, там же, действительно, твои призраки. – Вибрирует сияние. – Все дело в том,

что у каждого неизбежно наступает момент, когда необходимо принять решение, когда

сама жизнь врывается в твое существование и ставит тебя перед этой необходимостью,

и тебе уже никак не отвертеться. Многие сдаются и уходят к своим вчерашним щам,

манящим хрустящей корочкой пирожкам – тоже вчерашним, и остаются там навсегда и

проклинают себя за то, что не приняли когда-то решение ответить на вызов Зова".

"Страшно".

"Не страшнее того, что уже есть. И разве боялся тот, кто получил повеление пойти

из земли его, от родства его, из дома отца его"?

"Но это же был Патриарх Патриархов"!

"Он не был. Он есть. Потому что он – это твоя возможность, возможность стать

тем, кем ты действительно можешь быть. Ты мечтаешь о бурных переменах. Но не

будет никаких перемен, покуда не переменишься ты сам. И первая, она же главная,

перемена, наступает, когда ты принимаешь решение сделать шаг, чтобы выступить в

путь, встать на путь. Только тогда в твоей жизни что-то наступает, когда ты сам

ступаешь и по-ступаешь… Впрочем, ты уже приближаешься к порогу, и дальше за

тобой я следовать не буду. Прощай".

"Постой, давай договорим". – Сдавленно кричу я.

"Все разговоры – болото", - Эхом отзывается сияние. – "Или ты делаешь, или ты

не делаешь". – И исчезает, блеснув на последок электрическом всполохом

неуловимой зарницы.

За моей спиной зияет неизвестность. И сейчас я предаю ее. Я предаю свою

возможность, облизываясь на вчерашние пирожки с румяной корочкой. И в этот же миг

я внезапно осознаю, что если вернусь в гостиную призраков, то стану таким же, как

они…

"Постой! не делай глупостей! пропадешь! Пожалей нас! Не предавай нас!" –

Взывают призраки.

Но я иду в долину, и мой путь предстоит предо мной.

14

2. ПУБЛИКА

И вскоре я встречаю ее – публику.

И начинаю испытывать новые чувства:

стремление к доверительности и дополнению, ощущение связи и поиск спутника,

союзника, единомышленника.

В то время как ПУТЬ представляет собой индивидуальное движение, оставление

старого, отрыв от него и позыв к новому, неизведанному, неисхоженному, сулящий

прорыв, если путник проявит к нему готовность и предоставит себя полностью, без

остатка потоку перемен, то ПУБЛИКА – растворяет в толпе, зовет в гущу публики, к

многоголосию сплоченной массы людей. ПУТЬ – это Путник. ПУБЛИКА – Спутник.

Коллективная работа, собрание, группировка, множество, союз, воссоединение,

публичные мероприятия. Такова общая идея, но сама по себе она двойственна, как и