W Alexandr - Воспоминания глупого кота Страница 3

Мне кажется, что Чон также не придет. Солнце уже так высоко, что обычно она в это время уже хлопает дверьми, носясь с места на место по всему дому, словно желая узнать его получше. Телефон тоже ни разу не звонил. Кажется, что сегодня день будет таким же спокойным и безмятежным, как я. И если бы солнце не поднималось все выше и выше, я мог бы подумать, что вокруг меня ничего не происходит. Я превосходно себя чувствую, удобно развалившись на кровати Ми́чу. Я не боюсь. Я чувствую, как время, (а может быть, и память?) щекочет мою переносицу.

Глава 5. Моя маленькая история.

Я помню свою мать, но не знаю, есть ли у меня отец.

Полагаю, есть, потому что, естественно, мы рождаемся от отца и матери, хотя сначала мать носит нас в своем животе. Но не помню, чтобы я видел какого-нибудь кота, который мог бы быть моим отцом.

Я не знаю, ни как звали мою мать, ни какой она была. В последний раз, когда я ее видел, она глядела на меня издали с такой большой тоской в глазах. Я смутно представляю то место, где мы с ней находились, я даже не могу сказать, был это дом, или мы были на улице. Помню какие-то стены, да, стены, но я был такой маленький, что не смог бы сказать были это стены здания, или ограды. Сейчас мне четко пришло в голову, что это могли быть стены такие же, как в этом парке между деревьями и лестницей.

Мама смотрела на меня с безграничной болью, когда тот мальчишка взял меня на руки и начал дрожать. Не знаю, почему он дрожал, ведь в тот момент я, вероятно, мало что соображал. Но главное, что держал он меня очень осторожно, а потом, немного поколебавшись, двинулся с места.

Тогда моя мама издала жуткое, с подвыванием, мяуканье – смесь боли и угрозы. Когда это произошло, сеньора, как мне показалось, хозяйка моей мамы, сказала мальчишке:

- Уходи скорее, пока она не рассвирипела.

Она даже не назвала ее имени. Но моя мама, должно быть, была слаба телом, потому что она ничего не сделала, не рассвирипела, позволив мальчишке уйти, держа меня на руках

Думаю, что я закрыл глаза, чтобы не смотреть на нее. Не могу объяснить, но почему-то я чувствовал себя легко и свободно в этих подрагивающих руках, которые так заботливо меня несли. Мне кажется, я был уверен в том, что меня ожидает счастье.

Вероятно, некоторое время я жил в каком-то доме, но почти ничего не помню. Знаю только, что там было несколько телевизоров, потому что я вошел в комнату, а сверху на меня неслись лошади, пошел в другую, а там были странные существа, напугавшие меня. Я никогда не видел телевизора и не знал, что были такие маленькие окошечки, в которых появлялись и исчезали самолеты, корабли, дерущиеся люди, весь мир, не имевший ничего общего с моими едва открывшимися глазами. Однажды, поздно вечером, когда уже почти стемнело, мальчишка, который принес меня в свой дом, снова взял меня на руки. В этот раз он уже не дрожал, и понес меня на улицу. Неподалеку от кучи машин, поставленных в ряд, он встретился с Бегонией-дочерью, которая в то время была тощей, некрасивой девчонкой, словом, страхолюдиной, и сказал ей:

- Подержишь его до конца недели? Мне нужно поехать с отцом, а мать сказала, что не хочет держать его в доме, если заботиться о нем придется ей.

Потом я понял, что в том доме была только мать. Так что же, с мальчишкой произошло то же, что со мной, он не знал своего отца? Но он только что, без тени сомнения сказал, что дело касается его отца. Что бы это значило?

Бегония протянула руки и парнишка положил меня ей на ладони. Она показалась мне не очень-то уверенной, пробормотав:

- Не знаю, захотят ли мои родители.

Но, видимо, я ей понравился, потому что она тут же принялась меня ласкать.

- А чем его кормить? – уже уверенно спросила она, конечно же покоренная моей нежной шерсткой.

Мальчишка почесал голову, прежде чем ответить. Я же вертел головой, глядя то на одного, то на другую, не принимая ничьей стороны. Хотя мне больше нравились девчачьи руки, не я решал свою судьбу.

- Немного молока вечером, и еще немного утром. Он очень маленький, и я не думаю, что он может есть что-то еще. Мама давала ему только молоко. И все.

Мне надоело молоко. Меня никогда его не лишали. С тех пор у меня к нему определенное отвращение.

Вот и все, что я запомнил. Малышка Бегония направилась к своему дому. Она была похожа на пажа, несущего на вытянутых руках алую подушечку, с лежащей на ней королевской короной по случаю торжественной коронации, которую я видел в этих претенциозных и безвкусных фильмах.

Время от времени она прижимала меня к своему телу, принимаясь мягко ласкать мою спинку пальцами правой руки. Я нежился и благодарил ее за ласку, подставляя голову.

Думаю, что тогда я еще не умел выражать то, что чувствую. По крайней мере, я не помню того, что дал ей понять, что мне нравятся ее ласки. Особенно, когда она прижимала меня к своему тщедушному тельцу и я чувствовал торопливый стук ее сердца рядом с моим ртом.

При встрече с матерью ее сердце забилось еще сильнее.

- Но, доченька, что мы станем делать с котом?

- Только до понедельника, мамочка. В понедельник, перед уроками, я должна отнести его Давиду. Он оставил мне его только до понедельника. Дело в том, что в конце недели он едет с отцом, а его мама...

То, что Давид уезжал с отцом, вероятно, было очень веской причиной. Бегония-мать не сопротивлялась. Она только сказала, как делает это всегда, когда ее чувства борются с долгом:

- Посмотрим, что скажет отец.

Сказав, как всегда: “ни за что”, отец впоследствии ограничился напоминанием, что в понедельник Бегония должна будет непременно снова вернуть меня моему хозяину.

Это были два очень странных и необычных дня. Лучше сказать более насыщенных. Я переходил с рук на руки, кочевал с коленей на колени, побывав у всех, кроме отца, который никогда не брал меня на колени. Несмотря на настойчивость детей, он так и не захотел попробовать мягкость моей шерстки. Но вот дети прекратили этот круговорот и череду своих начинаний. Они свалили в кучу ворох одежды в углу кухни, почти под микроволновкой и положили меня туда, чтобы посмотреть, как мое тельце уместится в этой груде. А на всякий случай, вдруг мать Давида забыла, с краю от меня они поставили желтенькое блюдечко с молоком. Но я чувствовал скорее любопытство, чем голод, так что я довольно долго медлил, прежде чем решиться лизнуть эту белейшую жидкость. Мне больше пришлась по душе компания, нежели пища. Множество глаз, жадно следящих за неповоротливыми и слишком неуклюжими движениями моих слабых лапок, ведь я еще не привык к полу. Кроме того, плитка на полу такая блестящая и сверкающая, что я неизбежно тыкался в нее мордочкой, как только пытался переставлять лапки одну за другой.

Моя неуклюжесть и неповоротливость без конца вызывали у них смех, за исключением тех моментов, когда мое падение сопровождалось звуком удара. В этом случае они пугались и все, как один, разом бежали мне на помощь. Поэтому уже тогда я смекнул, что этим обстоятельством не мешало бы несколько позлоупотреблять. Я стал громко шлепаться, причем гораздо чаще, чем должен был.

Вскоре я понял, что выйдя из кухни, я чувствовал себя увереннее, потому что во всех остальных комнатах, за исключением ванной, в которой тоже была плитка, пол был деревянный, его еще называют паркет. К тому же пол был застелен коврами, которые были мне наилучшими тормозами, когда я ударялся в бега от сильного испуга, играя, или паясничая.

Глава 6. Наконец-то, мой дом.

Таким вот образом, немножко глуповато, я начал знакомиться с моим новым жилищем, показавшимся мне тогда огромным для моих слабеньких в то время силенок. Я терпеливо принялся за дело. Когда дети уходили в школу, а Бегония-мать направлялась в ванную, или возвращалась в кровать досыпать, я выглядывал на балкон через стеклянную дверь столовой, выходящую в парк. Если я видел, что дверь открыта, то опасливо выходил на балкон подышать, чувствуя нежный ветерок, игравший средь тополей. Этот парк с его зеленью и мощеными дорожками я открыл гораздо позднее, уже прожив в доме несколько недель и осмелившись забраться на подоконник комнаты Хавьера и Хайме с внешней стороны. Я отлично видел деревья до самых их верхушек, потому что они росли гораздо выше третьего этажа нашего дома. Однако ж, черт возьми, какой же я глупый! Ведь я забыл рассказать вам, как я окончательно остался в этом самом моем доме.

Вот что произошло в тот самый день, когда я должен был вернуться к Давиду. Этот день был первым, когда снова нужно идти в школу, после двух дней, когда никто не встает на рассвете, кроме отца. Это Бегония-мать вспомнила, что меня должны отнести и отдать хозяину. Мать сказала, конечно, что нужно, но когда пришел тот, кто всем заправляет, он взял меня на руки и, не спеша, долго ласкал, не так, как прежде, и сказал мне:

- Как жаль, что ты должен уйти…

Я уже понял это. И даже приготовился к путешествию. Мне никогда не нужны были чемоданы. Поскольку я понимал, что должен уйти, я не стремился добиться ребячьей привязанности ко мне, кроме как непроизвольным скольжением, вызывающим бурю смеха, и моей естественной склонностью быть неможечко шутом. Это качество я открыл в себе очень быстро, вот только не знаю, на радость или на беду. Но, что тут поделаешь, вот такой уж я есть. Как только я вижу к себе расположение, я стараюсь, как могу, потому что мне очень нравится веселить людей, делая их счастливыми.