Неизвестно - Разумихин Трое из сумы Страница 3

Реакция на круги по воде не заставила себя долго ждать – первым был заменён заведующий отделом критики. На-сколько я помню, должны были последовать и другие кадровые подвижки. По сути редакторский корпус разделился на два лагеря: не желающих перемен и не особо возражающих против них. Вот только единомышленников не было. Не ока-залось рядом такого человека, как Юра Лощиц, с которым Селезнёв работал и дружил в редакции «ЖЗЛ».

Я, наверное, единственный раз употреблю слово «дружил» в своём рассказе о Селезнёве. Единственный, потому что не знаю иных действительно друзей Юры. И не могу вспомнить среди писателей, кого доводилось знать, другого при-мера столь же крепкой, настоящей мужской дружбы между двумя творческими личностями.

Были у Селезнёва коллеги: критики, литературоведы, писатели, – с одними отношения складывались лучше, с други-ми хуже, третьи откровенно ненавидели Селезнёва. Были соратники, многие, как это часто случается, до первого поворо-та или первой напасти. А друг был единственный – Юра Лощиц. Такими во всяком случае мне виделись их отношения.

Своя система отношений у Селезнёва была с Вадимом Кожиновым, своя – с Валерием Ганиче-вым, своя – с Сергеем Семановым, своя – с Анатолием Ланщиковым, своя – с Серёжей Лыкошиным. Я называю здесь тех, с кем у него были, как мне кажется, довольно тесные отношения. Но называть их друзьями я бы не стал. Почему?

Вадим Кожинов был первым, с кем в Москве сошёлся Юра. От самого Кожинова знаю, что по приезде в столицу из Краснодара Юра какое-то время даже работал у Вадима Валерьяновича помощником (если не вру, то он и жил тогда на даче Кожинова). У них было много общего, Селезнёв часто советовался с Кожиновым, но как назвать их отношения: учи-тель – ученик, соратники, единомышленники? – затрудняюсь сказать, но друзьями – не стал бы. И есть на то причина.

И дело вовсе не в том, что от Юры я знаю, как критическая статья уважаемого мной Вадима Валерьяновича «И назовёт меня всяк сущий в ней язык (Заметки о своеобразии русской литературы)» появилась на страницах 11-го номера «Наше-го современника». Селезнёва не всё в этом материале устраивало, и он, честно говоря, собирался её попридержать, но Кожинов настаивал. Я бы даже здесь употребил слово «категорически» настаивал, применяя, на мой взгляд, не самый «чистоплотный» приём, когда говорил Селезнёву: «Ты же не хочешь, чтобы мы поссорились! Викулова нет. Ты ведёшь этот номер, тебе и решать – так решай!» Юра не посмел отказать Кожинову. Нет и мысли предполагать, что, провоцируя Юру таким образом на публикацию своей статьи, Кожинов думал, что для всего пять месяцев пребывающего в журнале Селезнёва всё обернётся так, как это случилось. Но обернулось! И опять вопрос: почему?

Дело в том, что у каждого, с кем у Юры были особые отношения, вновь очерчу этот круг: Бондарев, Кожинов, Ганичев, Семанов, Ланщиков, Лыкошин, – были свои, нет, не амбиции, были свои виды на роль Селезнёва в движении, какое в нынешние дни спокойно называется «русской партией». Кто-то из них хотел занять лидирующее место с перспективой на будущее вождя, кто-то – идеолога современного русского национализма, поэтому пропускать вперёд соперников не спе-шил, наоборот, при любом удобном случае притормаживал. Исключение разве что Лыкошин – по очевидной молодости, да Ланщиков, который по характеру не рвался в вожди (к тому же, насколько я знаю, он был всё же ближе к Петру Проскурину, нежели к Бондареву).

У Семанова, однако, именно тогда были серьёзные проблемы по линии КГБ: он в это время находился практически под следствием. Ганичеву приходилось тоже совершать вынужденный вояж из «Молодой гвардии» в «Комсомольскую правду», а оттуда в «Роман-газету». Наверху оставались Бондарев и Кожинов – один чем не вождь, другой соответствен-но идеолог. Селезнёв мог составить конкуренцию обоим, но прежде всего первому. С Кожиновым он бы просто не стал конкурировать – эпизод с публикацией «И назовёт меня всяк сущий в ней язык (Заметки о своеобразии русской литера-туры)» тому яркое подтверждение.

А вот для беспокойства Бондарева, полагаю, основания были. В одной из публикаций Вячеслав Огрызко как-то обронил: «Меня, например, смущает уже то обстоятельство, что Викулов ни слова не говорит о том, кто же конкрет-но навязал ему Селезнёва в первые заместители. Неужели это есть страшная тайна?» Нет тайны – Юрий Бондарев. Так во всяком случае мне говорил Селезнёв. И тот же Бондарев первым сдал его. Больше того, от Селезнёва знаю, что нака-нуне заседания секретариата у него была встреча с Бондаревым, на которой он получил заверения, что всё обойдётся.

Одно лишь странным видится мне и в воспоминаниях С.Викулова, и в вопросе В.Огрызко – слово «навязал». Что зна-чит «навязал»? Тогда это выглядело иначе – рекомендовал и убедил. Каким образом и почему Викулов принял рекомен-дацию? – другой разговор. Мне кажется, в воспоминаниях самого бывшего главного редактора «Нашего современника» легко прочитывается ответ на вопрос. Это когда Викулов объявляет, будто он после публикации романа Пикуля находил-ся на грани увольнения, и если что и спасло его, так это твёрдая позиция Юрия Бондарева и Феликса Кузнецо-ва, грудью вставших на защиту журнала перед коварными аппаратчиками из ЦК КПСС.

Насколько от обоих реально зависело тогда «спасение» Викулова – не суть дела. Даже если мало что зависело, при по-ложительном решении сверху сказать, что ты как мог «упирался» и голову был готов положить «за други своя», и только это помогло, среди аппаратчиков явление самое обычное, даже повседневное. Так что Викулов и впрямь мог слышать от Бондарева (такое никогда не скрывается, а наоборот, афишируется), что тот имел непосредственное отношение к его спасению после публикации Пикуля. Поэтому пойти навстречу убедительной просьбе спасителя, что называется, сам бог велел.

Уровень (не критический градус, а именно уровень) разговора на секретариате был, говоря языком нынешней моло-дёжи, «ниже плинтуса». Нет необходимости воспроизводить слова, например, Викулова, я лишь процитирую одну реп-лику Бондарева, чтобы была ясна «научность» подхода советского писателя-классика: «В интересной во многом статье Ланщикова мне показалось чрезмерным противопоставление Достоевского Чернышевскому, потому что два великих че-ловека – Достоевский и Чернышевский – наши союзники, два великих человека, которых мы не должны разъединять во имя величия нашей литературы». Вот так: «Не должны… во имя величия нашей литературы»! А как оно было на самом деле – никого не должно волновать. Большевистский принцип целесообразности велит не разъединять!

После секретариата, повторю, Юра воспринял поведение Бондарева как предательство. Так ли это? Мне представля-ется, предательство – это когда тебя не спасают, отмалчиваются, разводят руками. А тогда Юрий Васильевич руками не разводил, он ими топил Селезнёва. Чуть позже Вадим Кожинов при встрече рассказал мне, а затем и в печати воспро-извёл реплику из заключительного слова Бондарева на заседании секретариата в адрес Викулова: «Сергей Васильевич, вы должны подумать о какой-то перегруппировке сил... чтобы вам было сподручно и удобно командовать...» Как по-писа-тельски свежо и мягко прозвучало – обычно тогда говорили куда проще и доходчивей: «следует укрепить кадры» или «решить кадровый вопрос» – общепринятые формулировки.

Но это лирика. Существеннее другое, почему тогда так поступил Бондарев? И каким образом информация о том, что Юрий Селезнёв – «засланный казачок», т. е. конкурент Сергею Викулову, уже тогда, по возвращении главного редактора из отпуска, была доведена до сведения Викулова сотрудниками редакции? Если исходить из принципа «ищи, кому это выгодно», то сегодня я больше чем уверен: информация эта через «доверенных» людей была вброшена в редакцию са-мим Бондаревым. Именно в расчёте на то, что она дойдёт до ушей Викулова. Из чего я делаю такой вывод?

Мог ли секретариат ограничиться «разносом»? Вполне. Напомню: в это же время упорство парткома Московской пи-сательской организации, так и не исключившего Семанова из партии, несмотря на давление ЦК (т. е. того же А. Беляева, закулисного участника событий и с Селезнёвым, по мнению многих), спасло его от ареста (тогда ведь член партии не мог быть осуждён до исключения из её рядов). В случае с Юрой секретариат тоже мог занять аналогичную позицию. Словеса, звучавшие на заседании, могли быть какими угодно «страшными» и «рычащими» – оно и понятно, стенограм-ма, конечно же, самое позднее на следующий день проследовала с курьером на Старую площадь. Но достаточно было в конце Бондареву произнести слова, что, «принимая во внимание осознание Селезнёвым своей вины, непродолжитель-ность пребывания на посту первого зама, молодость и несомненный талант», Юрий Иванович должен в дальнейшем не допускать подобных ошибок, – всё обошлось бы. Вместо: «Вы, Сергей Васильевич, приглядывайте за Селезнёвым по-лучше – молод ещё, горяч, заносит куда не следует» Бондарев, как мы знаем, произнёс иные слова.