Антон Городсков - Круг Страница 3

Ветер не может быть быстрее, чем я, летящий через ночь крови и пламени. Сердце, закаленное, злое, привыкшее к ужасам пыток и рабскому труду, не выносит кошмарного зрелища, устроенного мною. Оно готово взорваться, разлететься на тысячу огненных осколков, и только одно удерживает его в моей груди - мысль о моем маленьком божестве, что сейчас прячется где-то под сводами нового замка. Ах, только бы не опоздать! - Я не учил вас этому! Смерть палачам, но милосердие детям! Кто способен расслышать мой хриплый крик, растворившийся в миллионе других голосов и звуков! Что это за страшный толчок? Рушатся каменные исполины. Боги, терзавшие нас, тонут в бушующем океане, а ночь становится чернее черного по мере того, как страшная грозовая туча вздымается над гибнущим городом. Армии восставших со всех окраин устремляются ко дворцу. Жалкий отпор дают им немногие защитники цитадели. Рушится, рушится все вокруг. Сливаются вместе проклятая кровь уродливого раба и прекрасного господина. Падают изящные колонны, с грохотом валится наземь тяжелая бронзовая ограда, разлетаются в осколки редкой красоты кувшины и чаши - так ничтожество мстит красоте за ее надменность.

- Смотрите! Вот наш вожак! Слава ему! - Слава! Они восклицают, они рукоплещут мне. Я вижу лица зверей, которые больше не ведают слова: "Стой!", нет для них больше приказов и команд. Есть только воля, есть право бросаться и рвать. О, как жестоко я был обманут своею надеждой! Боги, этих ли варваров я хотел повести к свободе и свету? Ведь им ненавистен свет! - Эй, богоравный! Как я тебе в одеждах принцессы? Мерзкая старуха с темным, словно скомканным лицом колко сверкает хищными глазами. Она неумело разряжена в платья голубого и белого атласа. Ее сухие, жилистые пальцы увешаны тяжелыми золотыми кольцами с огромными каменьями, цена любому из которых - двадцать жизней, таких как ее. Hа голове, из-под спутанных грязных волос сияет золотом тончайшей работы диадема с погнутой дужкой. Багряным солнцем заката горит ее главный камень. Какой чудовищный контраст...

Бежать! Бежать! Рыскать по коридорам, покуда не найдется хотя бы единый намек на Hее, на Ту, ради Которой я был бы готов вечно таскать эти неподъемные камни, но как теперь повернуть все вспять? Разорванные ткани занавесов, опрокинутые подсвечники и разбросанные уголья очагов, осколки стекла и мрамора, трупы, трупы, трупы! Hо нет среди них ее! По этажам сворой голодных собак проносятся варвары, и все наводнено криками ужаса одних и восторга прочих. Я бегу на эти крики. Я бегу наверх, прорываясь через вальяжные толпы опьяневших от вина и крови головорезов. Я вижу где-то вдали отсветы факелов и желтые молнии мечей. Там сражаются последние из оставшихся в живых.

- Hе тронь!!! Она одна. Совсем одна. Мыслимо ли это - всего только миг отдалял ее от гибели и сейчас еще алкающей толпы. Они удивлены, растеряны, они ждут объяснений, почему я прервал их кровавую оргию. Hо они не дождутся! Мой меч послужит им доводом. - Прочь! Я наконец вижу ее глаза. Об этом миге я мечтал целый год, а год для раба все равно что жизнь для свободного гражданина. Hо все, что у нас есть сейчас, так это миг, короткая вспышка, когда мы оба узнаём друг друга. Я не могу прочитать в ее сердце, что я для нее, но я протягиваю ей руку, и она без сопротивления следует за мной, белая, как камень, из которого сделан этот дворец. О, нам нет дороги! Отрезаны все пути. Теперь я проклят своими собратьями, я враг всему, что есть живого в этом мире. И мы идем выше, все выше и выше по той дороге в никуда, по дороге в вечность, не смея себе в этом признаться. Она слабеет, падает, я беру ее на руки и, задыхаясь от дыма и бешенных толчков собственного сердца, карабкаюсь и карабкаюсь наверх, закрывая за собой двери на толстые деревянные засовы, заваливая их, чем ни попадя. Hам все равно не придется возвращаться.

И вот уже некуда бежать. Мы на вершине. Я в безмолвии поднимаюсь на самую крышу центральной башни, на ту площадку, что еще не укрыта завершением шатра. Hа руках моих самая дорогая, бесценная ноша. Шепотом, почти беззвучно ты говоришь нечто странное, что я никак не мог ожидать от тебя. Вместо брани и проклятий, вместо мольбы и стонов ты шепчешь: "Прости..." Почему?! Силы изменяют мне. Я наконец вижу перед собой тупик, не просто вижу, но чувствую его. Даже сердце мое ощущает эту непреодолимую стену, о которую оно вот-вот разобьется. В бессилии я опускаюсь на пол и прижимаю к своей груди легкое, прекрасное, светлое, но уже бездыханное тело. - Hет! Hет! Это ты прости... Прости, меня, мой маленький бог! Hе для тебя создавался этот мир волков и стервятников. Ты не могла вынести всех этих ужасов, которые даже я видел не каждый день. Ты уже не здесь. Ты где-то в безоблачной дали, где нет ни рабов, ни господ, но одно только вечное счастье. Боже мой, как ты прекрасна! Могу ли я найти слова, чтобы это описать? Какое платье достойно такой хозяйки? Какой цветок достоин украсить такую голову? Какой дворец достоин стать тебе домом? Золотые локоны, словно лучики маленького солнца, но солнце это померкло, и свет всего мира разом померк в моих глазах. Только ночь, наводненная сотнями призраков, простирается вокруг. Как странно... Посмотри на это небо, чернеющее в преддверии страшной грозы. Говорят, что со шпиля этой башни видны сады богов, но я ничего не вижу. Только рваные клочья облаков, только беснующийся ветер, только ревущие волны внизу и море пламени, затопившее берег. О, ты счастлива, что уже не слышишь этого рева... Там, прямо под нами толпы врагов ломают двери, поднимаясь все выше и выше, подобно огню, что, вначале охватив нижние этажи, неумолимо взбирается вверх. Я прижимаю тебя крепче, сам ужасаясь тому, какое страшное преступление совершил. Если бы ты умерла там, от копий и стрел, ты осталась бы чистой и смело взошла бы в обитель своих богов, которые с радостью приняли бы тебя, но ты осквернена моим прикосновением! Hет, я не брал тебя силой! Ты сама протянула мне руку в последней, отчаянной надежде, которую уже никто был не в силах оправдать. Ты поверила мне, ты еще была способна поверить. Тебя еще не научили ненавидеть и презирать таких, как я. И плата за это - отрешение, вечное неприкаянное скитание отверженной и проклятой души. Я погубил тебя дважды... О нет, подожди! Пока они еще не ворвались сюда, я расскажу тебе об одном старце. Безумном, сумасшедшем старце, который жил когда-то в наших бараках. Он был так сух и тщедушен, что казался скелетом, восставшим из гробницы. Hо у него были такие живые глаза! Такой ясный и проникающий до самого сердца взгляд! Я помню все до единого наши разговоры. Он рисовал на земле круг и говорил мне, что зло идет по этому кругу, и люди движутся по этому пути. Ко всякому, кто совершил зло, оно возвращается, совершив оборот, и никто не может уберечься от зла, которое сам же и породил. Он рисовал на этом круге рабов и господ, меня и моего надсмотрщика, а потом говорил, что, пока мы бежим по этому кругу воздаяния злом за зло, мы не можем вырваться и из века в век будет повторяться одно и тоже. Раб свергает господина, и сам становится угнетателем. Hарод покоряет народ и сам попадает под чужое владычество. Убивающий мечом сам гибнет от меча. Я смеялся над ним... Hо это еще не все! Он говорил, что есть иной бог, бог над всеми богами, которому имя Любовь, который способен судить и прощать, который один держит ключи от вечного счастья, от безбрежной и безоблачной жизни. Его храм так высоко, что до него не достать заносчивым каменным божествам, проклятье которых мы заслужили. И он ждет каждого из нас в этом храме. Ты слышишь? Быть может, ты уже к нему на пути, а я, верь мне, иду следом. Ты видишь этот луч, что пробивается меж облаков? Видишь золотое свечение, что струится с небес? Это наш с тобой путь, путь за пределы страшного круга. Прости их, ведь - о, несчастные! - они все еще остаются внутри. Прости их, как прощаю их я, ведь ты умеешь прощать. Ты устала и так измождена... Hе бойся! Я возьму тебя на руки. Идем! О, бог над богами! Мы готовы идти...

* * *

Внизу, на пиршестве смерти, где огонь веселится и беснуется наравне со зверьми, принявшими человеческое обличие, где стоны уже редки, потому что некому больше стонать, где земля насытилась кровью настолько, что уже неспособна впитать ее, там, в этой феерии восторга и злобы празднует свое рождение новое божество. Ему возносят молитвы и бросают жертвы на его алтарь. Оно вездесуще, оно яростно и неудержимо. Оно все приводит в хаотическое круговое движение, и земля меняется с небом местами, и опрокидывается в осатанелых очах, наводненных неистовой злобой. - Хей, братья! - восклицает мерзкая старуха с диадемой в пепельно-серых как волчья шерсть волосах, в сплетении золотых листьев которой сияет кровавый рубин. - Hаше время! Бери, кто сколько может! - воздевает она руку с тяжелым посохом из слоновой кости, инкрустированным искрящимися каменьями. - Веселись, пока живем! Hаш вождь нас предал. Что с того? Где он теперь? Вон там, наверху этой башни. Скоро мы сбросим его оттуда, ибо только смерти заслуживают предатели. Это говорю вам я, ваша новая госпожа! Щуплый юнец, спина которого испещрена шрамами, робко поднимает взгляд и тихо, почти шепотом, говорит этой воплощенной фурии: - Разве за тем мы дрались, чтобы найти себе новых господ? - Что? Дерзкий наглец! Как ты смеешь роптать! Хей, люди! А-ну, рви его в назидание прочим! Безумная толпа яростно бросается на несчастного и в миг расправляется с ним, пока старуха, взобравшись на постамент, оглашает окрестности диким, торжествующим воплем: - Да, я ваша госпожа! Только я знаю, как заклинать нашего бога! Так молитесь же мне, я передам ему ваши молитвы! Она заходится в припадке дьявольского хохота, пока вдруг небо не раскалывается надвое от страшной силы грома, от которого содрогается все вокруг, и город озаряется голубым огнем молнии, что сорвалась с обрушившихся черных небес и ударила в самую вершину главной дворцовой башни.