Александр Болонкин - Зaписки политзaключeнного Страница 3

Заря даже снял для этой цели отдельную квартиру, привлек своего друга Рыбалко и организовал настоящую типографию. К сожалению, он действовал, в основном, из корыстных побуждений и тайно от нас продавал порой за значительную сумму литературу случайным людям. До момента ареста только нашей группой было размножено в общей сложности более 150 тысяч страниц запрещенной литературы и кадров фотопленок.

После того как по стране стали ходить отпечатанные на мимеографе подпольные журналы, книги, а при обысках у инакомыслящих стали изымать уже не единичные экземпляры, а целые тиражи запрещенной литературы, в советских верхах поднялась паника. Там прекрасно понимали, что с пишущей машинкой, где затратив колоссальный труд получаешь всего 4-5 копий, особой пропаганды не сделаешь. Но если без особого труда чуть ли не каждый может изготовить сотни и тысячи экземпляров, то эта, идущая снизу свобода печати может в корне подорвать существующий режим. Было задействовано все КГБ и началась охота во вовсесоюзном масштабе.

К этому времени попал на учет КГБ и я, правда как простой читатель запрещенной литературы. В Ленинграде я показал кое-что из самиздатовских материалов В.Сенюкову - мужу сестры жены. Он очень заинтересовался, попросил кое-что перепечатать. Я дал при условии, что он не будет показывать это своей жене Валентине. К сожалению. он не сдержал своего обещания, показал ей, она потащила статью "Дочь Деспота" (о дочери Сталина Светлане) на работу, похвастаться перед подругой. Потом вспомнила, что у подруги дядя работает в КГБ. Прибежала домой, в панике все сожгла. Когда ее дернули в КГБ, рассказала все о муже, о том, что литература получена от меня, но мужу ничего о вызове в КГБ не сказала. Когда дернули его, якобы в соцстрах, то он также с перепугу вложил меня, но у него хоть хватило мужества позвонить мне в Москву и сказать об этом.

3. ЛИСТОВКИ

1 июня 1972г исполнялось 10 лет со дня крупного повышения цен на продукты питания в 1962г. При этом повышении советские правители в 1962г. клялись, что это повышение временное, "пройдет 2-3 года и цены будут сделаны ниже, чем были."

Юрий Юхновец решил отпечатать и распространить листовки, посвященные этому событию. Я пытался его отговорить от этой затеи, но он был настроен решительно. Он попросил меня помочь составить текст (который он переделал по своему, внеся в него вместо фактов эмоции) и отпечатать несколько вариантов. В общей сложности было изготовлено более 3,5 тысяч листовок.

В ночь на I июня 1972г. Юхновец с товарищами разбросал эти листовки по почтовым ящикам в 6-и районах Москвы. На другой день он передал информацию и образцы листовок Петру Якиру, а тот спустя несколько дней иностранным корреспондентам. 19 июня 1972г информация о распространении и содержание листовок былa передана зарубежными радиостанциями.

Пожалуй это было самое крупное распространение листовок с 20-х годов существования советской власти. ЦК дало указание КГБ во что бы то ни стало найти виновных. Все московское КГБ было поставлено на ноги.

Беседуя с Петром Якиром при вручении листовок, Юхновец сказал, что он связан с группой интеллигенции, располагающей множительной техникой, способной как снабжать этой техникой других так и выпускать в больших количествах подпольные журналы и издания.

В июле 1972г Якир был арестован. К сожалению,к этому времени он спился, уже не мог существовать без алкоголя. КГБ пообещало ему море водки, лишь бы он заговорил. И он наговорил 120 томов, в том числе и о нашей группе. Мой телефон был подключен на запись и я стал замечать за собой слежку.

4. АРЕСТ. СЛЕДСТВИЕ

В сентябре 1972г Георгий Давыдов возращался в Ленинград из Сибирской геологической экспедиции. Он дал телеграмму, что будет проездом через Москву и мы приготовили для него передачу.

27 сентября он заехал ко мне, набил полный рюкзак литературой, фотопленкой и отправился в аэропорт. До отлета самолета оставалось несколько часов и тут он сделал крупный промах, решив сдать рюкзак в камеру хранения и прогуляться по городу. Трудно сказать был ли за ним хвост еще с Сибири (в экспедиции наверняка следили за ним) или он подхватил (и не проверил) хвост от меня.

Во всяком случае кагебисты полезли проверить содержимое рюкзака, подпрыгнули от удачи, тут же арестовали Давыдова, спустя пару часов меня, Балакирева, Зарю с Рыбалко. На следующий день был взят

Юхновец, а спустя пару дней разыскали в командировке и Шаклейна.

Обыск у меня длился около 10 часов. В нем участвовало 10-12 кагебистов под руководством следователя Горшкова С.Н. Помимо запрещенной литературы изъяли пишущую машинку и радиоприемник. Забавно, что хотя обыск был очень тщательный (перебирали каждую бумажку, простукивали стены, разбирали бытовые приборы и т.п.) ни один тайник не был обнаружен. Кроме того, (что было очень важно) мне удалось незаметно спрятать и записную книжки.

Около 2-х часов ночи меня вывели, посадили в легковую машину между двух здоровых кагебистов и отвезли в Лефортовскую следственную тюрьму КГБ. Здесь раздели до гола, прощупали каждую складку одежды, заглянули в зад. "И там запрещенную литературу ищите!"- не выдержал я. "Так положено",- ответила надзирательница.

После обыска отвели в темную одиночную камеру с железной койкой и столиком, зацементированными в пол, и небольшим зарешеченным оконцем под потолком, закрытым снаружи железными жалюзами. Горшкова вскоре заменила бригада следователей под руководством Трофимова А.В., который занимался лично мной. Мне он напоминал крысу, готовую ради личной выгоды служить любому режиму будь то фашизм, нацизм или коммунизм. Лишь однажды вырвалась у него мысль, которая, видимо, беспокоила его. "Вот вы все говорите о невинных сталинских жертвах", - сказал он мне,- "А знаете сколько работников НКВД уничтожил Сталин?"

"Диктаторы, заметая следы, в первую очередь уничтожают исполнителей грязных дел",- ответил я. Больше он к этой теме не возрaщaлся.

Иногдa нa допросax вeличeствeнно появлялся нaчaльник слeдствeнного отдeлa КГБ по Москвe и Московской облaсти Коньков Н.И. по габаритам и поведению напоминавший разжиревшую свинью. Из всех сотрудников КГБ, с которыми мне приходилось иметь дело, я не встречал ни одного интеллигента даже начального уровня. Такую роль пытался играть только начальник Лефортовской тюрьмы Петренко. Он любил вызывать подследственных инакомыслящих к себе в кабинет и распространяться о своем участии в знаменитом деле Рокотова (подпольное производство одежды), когда коммунистические правители применили обратную силу закона и казнили группу предпринимателей. Забавно, что надзиратели, уводя заключенных от Петренко, подвергали их тщательному обыску. Видимо, взаимная слежка проела систему КГБ сверху до низу. Мне пришлось слышать разговор двух кагебистов, когда один пригласил другого выпить. Тот ответил: "С тобой выпьешь, а ты потом пойдешь и вложишь!"

Сидел я все время в 3-х местной камере со стукачами. В основном это были валютчики, крупные взяточники, лица обвинявшиеся в грабеже иностранцев и измене родины. Самым заметным среди них был Анатолий Грицай, обвинявшийся в пособничестве шпиону и попытке незаконного перехода границы. Выдав одного из крупных западных разведчиков, помогавшего ему в побеге на Запад, он отбывал свой срок в следственной тюрьме КГБ, занимаясь стукачеством, психологической обработкой и намотал срок многим людям.

Политическиx вместе никогда не сажали. Питание было отвратительным, медицинской помощи практически никакой, полная изоляция от внешнего мира (только иногда газета "Правда"), сон на железных прутьях койки с тощим матрацем превращался в ночную пытку.

Следствие длилось 9 месяцев. Трофимов был раздражен и постоянно попрекал меня: "Вы что-то вспоминаете, когда Вас припрешь фактами к стенке! Вот такой-то (он называл имя одного из членов группы) не успеешь задать вопрос, как выхватывает нз рук микрофон и все говорит!"

КГБ изучало всю жизнь, стараясь помимо статьи 70-ой Уголовного Кодекса РСФСР (антисоветская агитацня и пропаганда) пришить какое нибудь уголовное преступление, перебрало 12 статей.: от занятия запрещенным промыслом (давал частные уроки), до измены Родине (Балакирев показал, что я, якобы, в случае ареста, готов рассказать иностранным корреспондентам советские технические секреты (интересно как это я мог сделать находясь в тюрьме КГБ?)). Однако несмотря на все усилия КГБ зацепиться за что - нибудь еще им так и не удалооь. Практически я был чуть лн не единственным заключенным в политическом Мордовском концлагере, у которого была чистая 70-я статья без уголовных "довесков".

После 9-и месяцев следствня мне было вручено обвинительное заключение, состряпанное Трофимовым в виде одного предложения, примерно из 10 тысяч слов, где попирая русскую грамматику все заголовки "антнсоветских" документов писались с маленькой буквы. Ни одного факта клеветы из вмененных документов не приводилось. Все они голословно были обьявлены "антисоветскими, клеветническими измышлениями, порочащими советский государственный и общественный строй". Забавно, что в число "антисоветских" и "клеветнических" попали даже мои выписки (с точным указаннем источников) из решений прошлых съездов КПСС и Пленумов ЦК с обeщaниями по повышению жизненного уровня народа. Поскольку указанныe в них сроки давно прошли, то чтение этих документов вызывало смех. Когда я сказал Трофимову как можно объявлять антисоветскими решения съедов КПСС, то он откровенно сказал: "Болонкин, вы же умный человек! Зачем Вам надо было копаться в прошлых съездах. Есть новые съезды, новые обещания!"