Неизвестно - Попов Страница 31

...Что ж, по крайней мере, все ясно.

30 декабря 1975 г.

Наташка принесла от Кудравцов «Раковый корпус» А. Солженицына. Кудравцам дал почитать эту книгу Мих. Шимановский, собкор «Известий». А где тот взял, одному аллаху известно.

На книге — надпись: «Дорогому Эдику в память наших встреч в Сан-Франциско X—5—70 от Лёки и Иры». Кто такие Лёка и Ира? Какое отношение они имеют к Эдику, а сей последний — к Мих. Шимановскому?

Впрочем, все это праздные вопросы, хотя они и приходят в голову, когда листаешь книгу. Главное же — сама книга, «повесть в двух частях», как указывается в подзаголовке, ставшая своего рода притчей во языцех.

Первой прочитала Наташка. Потом ухватились Валентина и Аленка, но Аленка до конца не дочитала — времени было в обрез. Я прочитал три куска (страниц по пятьдесят) — в начале, в середине и в конце. В общем мнения сошлись: Солженицын спешил, многое не продумал, к тому же его толкала под руку злоба (или озлобленность, что, в сущности, все равно), и повесть получилась неряшливой, поверхностной и в конечном счете, так сказать, маловысокохудожественной. Непонятно, как Твардовский принял, пусть и с оговорками, такую повесть! Говорят, Солженицыну предлагали сократить несколько особенно злопыхательских абзацев — он наотрез отказался, — и дело расстроилось. Но мне кажется, никакие сокращения эту повесть не спасут. В раскрытии этой темы нужны объективность, трезвый взгляд на вещи, то есть нужны качества, которых нет и быть не может у Солженицына. В этом вся беда.

* * *

Макаенок опять ходил в ЦК. Звонит оттуда — возбужденный, радостный:

— Наконец-то пробил!.. Не расходитесь, я сейчас буду, все расскажу...

Скоро является. Оказалось, был у А. Т. К., и тот принял вот уж поистине Соломоново решение: договорился с Вадимом Кожевниковым, чтобы тот напечатал переписку Твардовского и Исаковского, а мы... перепечатаем. Таким образом, в «Знамени» переписка пойдет в 4—5—6 номерах, в «Немане» же — 5—6—7... Мы так и ахнули. И это называется — пробил, одержал победу... Если это победа, то что такое поражение?

31 декабря 1975 г.

...Первый номер «Немана» печатается тиражом 126 000 экз. А начиная со второго номера, тираж устанавливается в 100 000 экз... Это значит, что ликвидируется вся или почти вся розница.

* * *

Год прошел — трудный год! На нас давили со всех сторон. Некоторые товарищи из ЦК (Парахневич, Кудравец) требовали, чтобы мы больше давали переводов с белорусского. Впрочем, после того, как мы дали рассказы Парахневича, последний успокоился. Макаенок со своей стороны проталкивал всякую серость, руководствуясь приятельскими и всякими иными соображениями. Когда подумаешь, какой чепухой мы потчевали читателя, — стыдно и горько становится. Но — ничего — перетерпим-перетрем, как говаривал Василий Теркин.

Поездка в Москву.

5 января 1976 г.

Приехал утром. Остановился в гостинице «Москва», где для меня был забронирован номер.

Двенадцать часов. Звоню в журнал «Знамя». Никого... Наконец созваниваюсь с ответственным секретарем, узнаю, что все дела, связанные с публикацией переписки Твардовского и Исаковского, Кожевников поручил своему заместителю Валентину Осиповичу Осипову. «Но с Твардовскими утрясайте сами», — передал ответственный секретарь слова главного. Я хотел было уже положить трубку, как вдруг услыхал:

— Одну минутку... Кажется, это Вадим Михайлович... Сейчас он сам с вами поговорит...

Через минуту трубку взял Кожевников. Да, это хорошо, что переписку предложили журналу «Знамя», они будут печатать, что касается деталей, то о них следует поговорить при встрече. Приходите к двум — будет Осипов, вот с ним и обговорим все, и условимся обо всем.

Я завожу разговор об условиях публикации. Если «Знамя» опубликует всю переписку, то «Неман» окажется в глупейшем положении: у читателей сложится впечатление, что мы просто-напросто перепечатали, причем перепечатали неизвестно зачем и почему. Кожевников согласен — согласен, как я предлагаю, опубликовать часть переписки (примерно две трети), с тем чтобы мы опубликовали всю переписку, без каких-либо изъятий.

— А с Твардовскими все утрясайте сами, — снова напоминает Кожевников.

Два часа. Пушкинская площадь, Тверской бульвар... Вот и редакция журнала «Знамя». В коридорах мебель, какие-то доски — ремонт в полном разгаре. Поднимаюсь на второй этаж. Из кабинета ответственного секретаря попадаю сразу к Осипову. Молодой, лет под сорок, сдержанный. Мне показалось, что в нем есть что-то от комсомольского работника. Правильного работника. Этот знает, что надо, а чего не надо печатать, подумалось мне. Но и Осипов, при всей своей сдержанности, не может скрыть удовлетворения тем, что переписка попала в «Знамя». Как я понял из разговора, прозы нет, публицистика поневоле однообразна... Переписка — это тот «гвоздь», который укрепит престиж журнала, поднимет его в глазах читателя.

Снова завожу речь о том, чтобы «Знамя» опубликовало лишь часть переписки. Осипов соглашается. А немного спустя, когда приходит сам Кожевников, обговариваем и некоторые детали. В частности, я прошу, чтобы «Знамя» хотя

бы одной фразой отметило, что полностью переписка печатается в «Немане». Кожевников предлагает вариант: они, знаменцы, закажут послесловие кому-либо из поэтов... ну, скажем, Николаю Тихонову, и тот отметит, подчеркнув при этом связи обоих поэтов с Белоруссией, с белорусской литературой. Когда Кожевников ушел — готовиться к какому-то докладу, — Осипов поинтересовался, как мы будем платить за переписку. Я сказал, что Марии Илларионовне, вдове Твардовского, за вступление заплатим 200 рублей аккордно, за текст писем Твардовского по 225 руб. за лист — она, как наследница, получит, по новому положению, 38 проц. от этой суммы. За письма Исаковского, естественно, получит вдова Исаковского. Осипов попросил ответственного секретаря записать все эти цифры. Возвращался в гостиницу пешком. По пути зашел на телеграф и позвонил Аленке, сказал, где остановился, в каком номере. А из гостиницы — и Твардовским. Марии Илларионовны дома не оказалось. К телефону подошла Ольга Александровна, дочь поэта. Она сказала, что мать будет завтра и что звонить ей лучше с часу до четырех-пяти.

6 января 1975 г.

С утра в Малом зале ЦДЛ собрался Совет по приключенческой и научно-фантастической литературе. Пришлось выступить и мне. Как только объявили перерыв, поспешили в гостиницу. Набираю номер. Жду. Трубку берет внук Твар

довского. Прошу позвать бабушку. И — первый вопрос:

— Что случилось? Что могли найти в переписке?

Говорю, что по телефону обо всем не расскажешь, тут целая Одиссея, и договариваюсь о встрече. Мария Илларионовна долго объясняет, как найти их квартиру. Я записал основные координаты, быстро оделся и вышел.

Красная площадь, гостиница «Россия», дом на Котельнической набережной. Высотный дом, неуклюжий и тяжеловесный, типичный памятник своему времени... Вхожу во двор левого крыла, поднимаюсь в лифте на третий этаж, нажимаю на кнопку звонка 125-й квартиры. Открывает Мария Илларионовна.

— А-а, проходите... — улыбается гостеприимно.

В прихожей раздеваюсь, прохожу в кабинет, довольно просторный, обставленный небогатой мебелью, которая показалась мне старомодной. Письменный стол, мягкий диван, мягкое кресло, «кофейный» столик посередине кабинета, книжная полка во всю стену... Вот и все.

Сначала разговор идет о посторонних делах. Мария Илларионовна присаживается на диване и отвечает на мои скупые вопросы. Да, это и есть кабинет Александра Трифоновича. Впрочем, он не любил этого дома и этой квартиры и

бывал здесь мало, лишь когда задерживался в Москве по случаю собрания, заседания или еще какого-нибудь дела. А так больше жил, да и работал, на даче, это километрах в тридцати от Москвы.

— Здесь ему и погулять-то негде было, — мельком замечает Ольга Александровна, входя в кабинет и спрашивая, что нам приготовить — чай или кофе.

Мы переходим к «кофейному» столику. Подбегает шестилетний Андрей, внук поэта, и сует нам — бабушке и мне — конфеты с елки. Мария Илларионовна замечает, что это ему подарили в Кремлевском Дворце съездов. «Можно сказать, от себя отрывает!» — улыбается она. Ольга Александровна подает кофе, коржики, ватрушки, вазу с конфетами.

— Сами пекли?— спрашиваю, показывая на ватрушки.

— Сама, — кивает Мария Илларионовна и немного погодя наконец приступает к главному: — Так что же случилось? Что помешало публикации переписки?

Объясняю — коротко — все по порядку. Какие возникли сомнения (переписка двух больших русских поэтов никого не заинтересовала в Москве, поэтому и печатается в Минске), как Макаенок ездил в Москву, словом, все как было, упуская лишь некоторые подробности, совсем не существенные.

— Я так и знала! — улыбается Мария Илларионовна.

— А я что говорила? — вступает в разговор и Ольга Александровна.

Потом я перехожу к самому трудному, то есть к знаменскому варианту. Перед тем как изложить суть дела, замечаю, что этот вариант представляется мне вполне приемлемым, даже, может быть, выгодным. Журнал «Знамя» опубликует две трети переписки, а «Неман» — полностью. С Кожевниковым мы уже переговорили, он согласен.