Виталий Амутных - Шлюхи Страница 32

читать. Мы закончили... Сейчас-сейчас... «Оседлали они борзых коней и поскакали в чистое поле...»

Продолжим, продолжим...

Только Никита не горел тем же воодушевлением;

– Хорош чудить. Какая муха тебя сегодня укусила?

- Но почему нет? – несмело вступилась Даша.– Мне тоже было бы интересно послушать.

Такого прошения оказалось более чем достаточно, чтобы Никита тут же разгладил

свернутые листы

«Ехали, ехали Даша и Никита, много прошло времени. Уж далеко за лесами, за горами страна

Лупанария. Кругом тишь да гладь, да Божья Благодать. Только сердечко у Даши вдруг неспокойно

сделалось. «Слезь-ка, Никитушка, с коня да припади ухом к сырой земле, не слыхать ли за нами

погони».– «Что ты, люба моя, тревожишься,– говорит Никита,– никого на сто верст не видать~.–

«Послушай меня, недаром сердце щемит, нe иначе Лупа царица недоброе затеяла». Послушался

Никита Кожемяка, соскочил с коня, припал ухом к сырой земле и говорит: «Да, слышу я людскую

молвь и конский топ!» – «Ах, помоги нам Господи! Это за нами гонят! – говорит Даша.– Что

делать?» Долго не думала, рукавом махнула – оборотила коней цветущим лугом, Никиту Кожемяку

– ясным соколом, а сама сделалась колодцем. А процентщики-то все по следу шли, когда смотрят:

нет больше следов, кругом луг зеленый раскинулся, а и разубран тот луг цветами белыми да

86

лазоревыми. Стоит посереди того луга старый колодец, а на срубе сокол сидит да воду пьет. А

кругом ни души. Следов дальше нет. Покружили, покружили процентщики лупанарские вкруг

колодца и поворотили назад. Прискакали в сваю Лупанарию, являются к Лупе царице с докладом:

«Ваша Царское Лупанарское Величество! Не видать ничего в чистом поле, только и повстречали

посередь луга колодец, что весь мохом оброс, из того колодца ясный сокол воду пьет».

Взъярилась Лупа царица, почернела, что облак ночной; закричала, кулаками застучала, ногами

затопала: «Ведь это они и были! Что же вы, такиеразэдакие, сокола не словили, колодец не

спалили?!» Тотчас послала царица Лупанарская новую погоню.

А Даша с Никитой скачут себе чистым полем, быстро их несут кони борзые. Богу

благодарение, ни зверь дикий им на дороге не станется, ни башибузук злодейский; только вновь у

Даши сердечко всполохнулося, так и ноет, так и щемит. Говорит Даша: «Ну-ка, Никитушка, слезь с

коня, припади ухом к сырой земле, чует мое сердце недоброе, нет ли за нами погони». Дивится

Никита: «Уж от Лупанарии лупанарской далече угнали. Разве кто нас теперь достигнет?» Сказал так

Никита, но с коня соскочил, припал ухом к сырой земле. «Ай, Даша! – говорит.– Слышу! Опять

слышу я людскую молвь и конский топ!» – «Это за нами гонят! Не оставь же нас, Бог!» – Даша ~,

сказала и тотчас махнула рукавом – обернула коней ивами плакучими, Никиту Кожемяку – волхвом

стариком-старинушкой, а сама сделалась Божьим храмом. Наезжают процентщики, по дороге

обтрепались, изголодались – злые, красноглазые – говорят: «Эй, старый пень! Не видал ли ты где

здесь колодца?!» – «Нет, люди добрые, не видал; без малого сотню лет здесь жительствую, всяк

пригорочек знаю, а колодца – нет, ни одного колодца на двадцать верст не видывал». Плюнули

процентщики себе под ноги, повернули назад. Прискакали в свою Лупанарию, пошли к царице с

докладом: «Ваше Царское Лупанарское Величество! Видать, кони у беглых ходче наших – ушли

лиходеи окаянные. Нет их следа в чистом поле. Нигде не нашли ни колодца, ни сокола; только в

пути и видели, что Божий храм да волхва-старичишку». Завизжала Лупа царица, точно резаная,

похватала процентщиков за волосья и ну их лбами бить-колотить, пока сама не смаялась-

затомилась, пока с ног не свалилась. «Ах, вы ж, головы мякинные, полоухие, ах, вы ж, колоды

еловые! Что ж вы храм не разломали?!! Что ж волхва не захватили?!! Ведь это они самые были»

Долго выть Лупа царица не стала – вскочила верхами на огромную железнозубую свинью и

сама поскакала вдогонь. Понеслась свинья лупанарская семимильным скоком, из пасти пламя

пышет, из ушей дым столбом.

Только все Дашино сердце ведает. Опять говорит Даша: «Ах, Никитушка! Что-то, мила

ладушка, сердце мое не покойно. Слезь с коня, припади ухом к сырой земле, нет ли за нами

погони». Никита только в усы шелковые улыбается: «Уж до крова отцовского рукой подать! Вон

храмы родные виднеются».– «Послушай меня». Припал тогда Никита к сырой земле. «Нет боле за

нами никакой погони,– говорит.– Ничего не слышно!» Даша сама сошла с доброго коня, прилегла к

сырой земле и говорит: «Ах, Никитушка! Слышу сильную за нами погоню. Ох, стучит-брячит, сама

Лупа царица за нами гонится! Не знаю, не придумаю, что и делать!»

Вдруг вспомнила Даша, что были у нее три вещицы: щетка, мыло и полотенце. «Вот же Бог

милостив! Есть у меня оборона!» – говорит, возрадовавшись. Махнула назад щеткою, крикнула: «С

лесу пришла – на лес пойди!» – и тут же сделался за их спинами большой-пребольшой, густой-

87

прегустой дремучий лес: руки не просунешь, а кругом в три года не обойдешь! Прискакала на своей

огромной свинье Лупа царица, видит: дальше пути нет – лес дремучий раскинулся. «Нет,–

закричала,– для меня то не препона!» Стала она заедино со своей свиньей грызть дремучий лес.

Грызли, грызли – только треск стоял – все зубы поломали, а проложили себе тропочку, пробились

и опять в погонь. Даша и Никита коней своих плетками шелковыми хлещут, да Лупа царица не

отстает. Близко, ох, близехонько нагоняет, только рукой схватить. Даша бросила назад мыло,

крикнула: «С земли пришла – на землю пойди!» – Сейчас же сделалась большая-большая гора: ни

пешему пройти, ни конному проехать! Зарычала Лупа царица: «Ах, так?! Ну для меня и это не

препона!» И ну купно со своею свиньею в той горе ход копать. Копали-копали – камнями грохотали

– все когти да копыта сточили, прорыли себе нору и опять помчали за ними. Уж теперь совсем

нагоняют, вот сейчас схватят. Нет, видно, спасения! Тут Даша махнула назад полотенцем, крикнула:

«С воды пришла – на воду пойди отныне и довеку – и сделалось великое-великое море. Лупа

царица прискакала к тому морю бескрайнему, видит, теперь-то дорога заставлена. Завыла,

заревела она звериным голосом – стала Змея Змеевича, сына свого, вызывать.

Тучи нет, а гром гремит; дождя нет, а молнии так и хлещут – летит Змей Змеевич о

двенадцати головах, о двенадцати хоботах. А и засвистал он таким посвистом, от которого крыши

на домах покривилися. Закричала ему царица Лупанарская: «Догони, перейми Никиту Кожемяку и

Дарию царевну! Хочешь – в море утопи, хочешь – там съешь-сожри, хочешь – к себе в берлогу

унеси! Толька вынь из них сердца человечии!»

Нагнал Змей борзых коней в чистом поле. Да были у Никиты Кожемяки к седлу копье да

добрая поляница привязаны. «Что ж,– говорит Никита Даше,– не уйти нам видать без драки-

кроволития». Разгорелось у Никиты Кожемяки ретиво сердце, стал он Змея Змеевича конем

топтать, копьем колоть. А поляницей махнет по башкам – будто траву косит. Только не может

Никита Змея перебить. Уж дрался Никита Кожемяка со Змеем Змеевичем трое суток и совсем

изнемогать стал. Говорит ему Дария царевна: «Бился ты со Змеем трое суток, так подерись еще

три часа – и побьешь ты змею ту проклятую! Тут схватил Никита Кожемяка Змея Змеевича за хвост

кольчатый и ну тем Змеем помахивать, о сыру землю постукивать. Пошел тогда Змей кровью

черною и молит Никиту жалостно: «Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Сильнее нас с тобой

в свете нет, разделим всю землю, весь свет поровну: ты будешь жить в одной половине, а я – в

другой». Не стал Никита Кожемяка ко вражьей речи слух преклонять, взял да и оторвал Змею

последнюю голову, а тело его на куски изрубил и в море утопил...»

Тут Даша на часы взглянула и вскрикнула:

- Половина третьего! Надо же еще к дяде за вещами заехать, за билетом...

- Извини,– Никита похлопал приятеля по плечу.– Даша сегодня уезжает. Пора нам шагать.

- Жаль,– признался Федор Тютчев,– жаль, что опять итога не достигли.

- На этот раз, птица ты наша сладкоголосая, итога все-таки достичь удалось. Там несколько

строчек осталась.

На прощание поэт Федор Тютчев подарил им такое стихотворение:

- Не жалобься , Бавкида, зря осенних слез не лей,

88

В срок явится божественная майская гроза,

С бою Филемон, и пусть плывет клин журавлей,