Фред Стюарт - Золото и мишура Страница 32

Привкус во рту у Эммы был ужасный. Выбравшись из постели, она зажгла единственную масляную лампу, которая, как сумасшедшая, болталась из стороны в сторону, затем подошла к умывальнику и прополоскала рот розовой водой. До чего же унизительно, когда тебя выворачивает на глазах у такого вот усмехающегося бабуина! Но в то же время… Эмма едва заметно усмехнулась. Было даже занятно помериться с ним силами. В натуре Скотта было нечто дьявольское, что как раз и влекло ее к нему, хотя подчас Скотт и выводил ее из себя. И что это за бизнес, которым он собирается заняться вместе с отцом?

Когда корабль зарылся носом в гребень очередной волны, Эмма едва дотащилась до койки и улеглась, забившись в уголок. Что ж, стало быть, он отступился от нее? Ничего, это мы еще посмотрим… Может быть, она и не влюблена в него, но никто еще не отступался от Эммы де Мейер по собственной воле!

Вскоре после восхода солнца ветер начал ослабевать, и Скотт, всю ночь простоявший на капитанском мостике вместе с рулевым, передал вахту мистеру Эпплтону, своему старпому. Испытывая после такой ночи огромную усталость, он направился вниз, в свою каюту, где скинул с себя насквозь мокрую одежду и тотчас же уснул. Проснулся он около десяти часов, поднялся и немного поплескался у умывальника. Затем принялся бриться, радуясь, что океан стал несколько более спокойным и потому уменьшилась вероятность перерезать себе горло собственной же бритвой.

Он наполовину уже выбрился, когда раздался стук в дверь.

— Войдите!

В каюту вошла Эмма, одетая в белое платье с зеленой отделкой. Увидев Скотта, она была поражена.

— Ох, а я и не предполагала, что…

— Доброе утро, мисс де Мейер. Как сегодня чувствуете себя, получше? — спросил он, продолжая бриться.

— Да, благодарю вас. Хотя ночью думала, что мы утонем.

— Ну, это было просто-таки небольшое волнение по сравнению с тем, что поджидает нас у Магелланова пролива. Вот уж когда вы сможете узнать, что такое настоящая штормовая отрыжка!

— Знаете, капитан, у вас такая элегантная манера изъясняться. Когда-нибудь вы должны написать мемуары под названием «Сорок лет в нептуновой отрыжке».

Выбривая горло, Скотт, как смог, ухмыльнулся.

— Мне нравится это название.

— Я разговаривала с отцом. Он рассказал мне о том самом бизнесе, которым вы двое намереваетесь заняться. Так вот, хочу вам высказать свое отношение ко всему этому. По-моему, это отличная мысль, и какие бы отношения ни были между вами и мной, я вовсе не хотела бы, чтобы они повлияли на отношения между вами и моим отцом.

Эмма все это время не отрываясь смотрела на широченные плечи Скотта и его мускулистую спину, и ей нравилось то, что она видела.

— Разумеется! Как я вам вчера говорил, бизнес и любовь решительно не сочетаются друг с другом. И я говорю так вовсе не потому, что между вами и мной было много любви. Знаете, я чертовски старался, чтобы понравиться вам, но ведь я вам совсем не нравлюсь, ведь так?

Закончив бриться, он вытер бритву, затем сполоснул водой лицо.

— Вы столько сил потратили, чтобы сделать мне предложение, — сказала Эмма, — а потом отступились от своего предложения. У меня, собственно, и возможности-то узнать вас не было.

— О, так, стало быть, вы полагаете, что я отступник?

— А как же еще вас можно назвать?

— Ну, видите ли, у меня есть гордость, и негоже о ней забывать. Я сделал вам предложение с чистой душой, а вы в ответ хоть и весьма витиевато, однако же вполне доходчиво дали мне понять, чтобы я засунул его себе в одно место.

— Только не нужно говорить грубостей.

Отбросив полотенце, Скотт подошел к ней и ухватил ее за руки повыше кисти.

— А вот вам, значит, грубость не возбраняется? — мягко сказал он.

И прежде чем Эмма успела хоть что-нибудь ответить, его губы прижались к ее губам. У Эммы голова пошла кругом, и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, она принялась отвечать на его поцелуй. От него слегка пахло мылом, оставшимся на коже после бритья, но Эмму сейчас более всего возбуждала животная сила Скотта, в то время как руки ее ощущали мягкую гладкую кожу его спины. Когда он принялся расстегивать пуговицы на ее платье, Эмма даже не попыталась оказать хоть какое-то сопротивление. Лишь только затем Скотт оторвал губы.

— О, чертовы женщины, вы столько всегда тряпок на себя надеваете, что семь потов сойдет, прежде чем доберешься до тела! — сказал он. — Ты разденься, а я пойду запру дверь.

Впервые в жизни Эмма решительно не знала, что ответить. Она уставилась на него, тогда как Скотт запер дверь каюты, затем стянул кальсоны. При этом он, освободив одну ногу, некоторое время стоял, как цапля, стаскивая их с другой. И опять-таки Эмма не нашлась, что сказать, лишь рот раскрыла от изумления.

— Только не притворяйтесь, мадам, будто вы никогда прежде не видели голого мужчину, — сказал он. — Если, конечно, Арчер Коллингвуд не сделал вас беременной, не снимая брюк. Но мне что-то не верится в это. Ну так как? Разденетесь сами, или же прикажете сорвать с вас одежду?

При этих словах Эмма быстренько расстегнула пояс, положила его на бархатное кресло, затем освободилась от платья.

— У вас не достанет мужества взять меня силой, — сказала Эмма.

— Спорный вопрос, тем более, что вполне очевидно, что насиловать вас мне не придется.

— Не уверена, что вы отважились бы в приличном обществе произнести вслух это отвратительное слово.

— Ну, раз уж на то пошло, наше общество с каждой секундой становится все менее приличным.

Его зелено-голубые глаза не пропускали ни малейшей детали, глядя на нее. Эмма сняла с себя две последние юбки и осталась в одной лишь рубашке и белых панталонах с оборочками.

— Ну же! — поторопил он. — Ожидаю увидеть завершающий этап.

— У вас мораль мартовского кота!

— Совершенно верно. Впрочем, как и у вас. Или вы будете сейчас говорить, будто бы девичья скромность не позволяет вам обнажиться перед представителем противоположного пола? Если так, то смею заметить, что вы зашли уже слишком далеко, чтобы подобный аргумент звучал мало-мальски убедительно.

— Ваше отношение мне кажется возмутительным, а ваша неимоверная грубость лучше, чем что бы то ни было, доказывает, что вам не дали решительно никакого воспитания, — сказала она, снимая панталоны.

Он рассмеялся.

— Вот в этом вы совершенно правы, дорогая. Действительно, мне не дали никакого воспитания, но я люблю воспитывать других. А теперь должен признаться, что ноги у вас настолько стройные, что подобных им я, пожалуй, и не встречал. Скрывать их под одеждой — это просто стыд и срам! До чего же все вы, женщины, глупые: надеваете на себя уйму всяких юбок и всего такого. Но насколько я могу судить, подарочек мистера Коллингвуда потихонечку начинает обозначаться. Или, может, это наша еда такая питательная?

Эмма нахмурилась: она слишком хорошо знала, что все ее юбки стали ей тесны.

— На вашем месте в подобной ситуации я вовсе не стала бы упоминать Арчера Коллингвуда, — сказала она.

— Великий банковский грабитель. Без сомнения, он из тех, кто крадет у богатых, чтобы затем отдать украденное бедным?

— Именно это он и сделал, с той лишь разницей, что бедным оказался он сам! И вообще, он очень добрый и милый — к сожалению, именно этих качеств недостает вам.

— Клянусь Богом, Эмма, я буду трахать вас до тех пор, пока вы не забудете о самом существовании Арчера Коллингвуда!

Ей был отлично известен смысл глагола «трахать», но другое дело, что употребление этого слова так вот запросто, в ее присутствии, произвело на нее впечатление разорвавшейся бомбы.

— Какое омерзительное слово!

— Поверьте, вы забеременели вовсе не от слова!

Скотт поднял ее на руки, перенес на постель и осторожно уложил на спину. Эмма не отрываясь смотрела на него. Его возбудившийся пенис стал подобен симитару — кривой турецкой сабле, и Эмма была более чем поражена его размером. Скотт забрался на постель и оказался на Эмме.

— Ты прямо-таки колдунья, — прошептал он, — но прекрасная колдунья…

— Более красивая, чем Чинлинг?

— Умираешь от любопытства, так? Я лишь могу сказать, что если она сравнима с лунным светом, то ты — со светом солнца! Не знаю, удовлетворит ли тебя подобный ответ.

— Нет.

— И тем не менее на данный момент ничего иного я не скажу. Сейчас я занят другим.

Он лег на Эмму, его широкая грудь, поросшая рыжими волосами, прижалась к ее груди, и Эмма буквально утонула в исходящей от него мужской силе. Она вынуждена была даже признаться себе, что его огромная жизненная энергия, физическая сила и мощь приводили ее в трепет, хотя он был насмешлив и груб.

Впоследствии она говорила себе, что без особых усилий сумеет привыкнуть к его вульгарности.